1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12

Глава 10. МИКРОФОН ВКЛЮЧЕН

Два года назад кому-то пришла мысль собрать ветеранов «Маяка» в студии: пусть поговорят, может, пригодится. Собрались те, кому дозвонились и кто смог. Поговорили и разошлись, а стенограмма осталась. В этой главе мы публикуем фрагменты из нее. А рядом – аналитическую статью профессора А. Шереля, размышления советника ЮНЕСКО Г. Юшкявичюса, исторический очерк уникального специалиста по технике вещания В. Маковеева. Столь разнородные по тематике материалы заставляют задуматься вот о чем. Почему мы так мало знаем об истории отечественного радиовещания? Почему мы так редко обращаемся к тем, кто творил эту историю? Наконец, почему мы до сих пор не собрали все, что касается истории радио (и, конечно же, телевидения) в одном месте и не назвали это место «Музеем отечественного радио и телевидения»? Право же, это следует сделать, пока не поздно. Молодежь подрастает.

Ты помнишь, коллега? (По страницам стенограммы Круглого стола)

Кое-что о Зазеркалье. (Владимир Маковеев)

Мое детство на радио. (Людмила Петрушевская)

На страже языка и культуры. С точки зрения ЮНЕСКО. (Генрих Юшкявичюс)

Единого звука ради... Часть 2. (Алексей Ермилов)

Стартовая позиция. (Александр Шерель)

На предыдуший раздел в оглавление >>

Ты помнишь, коллега?

(По страницам стенограммы Круглого стола)

ГИНДЕНБУРГ: С моей точки зрения, «Маяк» – это средоточие всей информации о жизни страны и окружающего мира. Причем средоточие информации очень оперативной. Собственно говоря, «Маяк» тем и завоевал популярность, что научился сообщать новости сиюминутные. Я помню времена, когда в «Последних известиях» в первые годы советского радиовещания, в первые послевоенные годы бились над тем, чтобы набрать энное количество сообщений, связанных со словом «сегодня». Потому что слово «вчера» – это вообще было недопустимо. Но потом стали классифицировать информацию по признаку: «сегодня утром», «сегодня днем», «сегодня вечером». А «Маяк» достиг такого предела: «только что нам сообщили», «в эти минуты, когда мы ведем репортаж, там-то происходит то-то»... Эта оперативность дополнялась еще и документальностью, то есть достоверностью. Мы работали с желанием дать человеку представить себя на месте происходящего, если не увидеть, то услышать, почувствовать сердцем, кто герои этого события, как они это событие воспринимают, кто из них к чему и как причастен.

УЛЬЯНОВ: С самого начала, когда создавался «Маяк», мы исповедовали один важный принцип. Вспоминали изречение поэта Юлиана Тувима: радио – это величайшее открытие, одно движение руки – и ничего не слышно. Так вот, забота была наша о том, чтобы нас слушали. Во-первых, мы решили конкурировать с первой программой, которая тогда была повсюду. Мы считали, что даже должны конкурировать с зарубежными станциями. И вот поэтому помимо той сиюминутности, о которой говорил сейчас Макс Ефремович Гинденбург, одна из важных задач, которая тогда стояла перед нами, – это хороший чистый русский язык. Ну вот представьте себе на минуточку: приходит ваш товарищ, ваш друг и говорит: «Я имел встречу с главным редактором. Последний в беседе со мной заявил...» Ну что вы подумаете об этом? Или он неумело пошутил, или у него просто крыша поехала. А ведь именно так тогда частенько вещали. К сожалению, иногда приходится слышать и сейчас. Потому что так «говорил» ТАСС. А наши редакторы просто трепетали перед ТАССом. Нет, чтобы тассовку переделать на обычный разговорный язык... Да это же официальный язык! И как трудно было объяснять нашим редакторам, которые имели большой опыт работы, что нет официального языка, есть русский язык. Есть разные стили – научный стиль, другой... Но у нас разговорный язык, и это очень важно. И поэтому не каждый мог взять микрофон в руки. Только тот, кто умел говорить.

Я вспоминаю Николая Лаврентьевича Гордеева, который работал в спортивном отделе и вел зарядку по радио. Он мне говорил: «Юра, не торопись, учись говорить у Синявского, учись делать паузы. Вот что создает драматургию. Синявский говорит торопливо, но послушай, как: «и вот с правого края подает Гринин на центр поля, Федотов отходит к воротам и»... пауза, длинная пауза». Понимаете, и вот это уже создало драматургию. Артистов учат этому – неожиданно сделать паузу. Это очень важное умение. Ну и плюс к тому, конечно, нужно хорошо выговаривать все слова и буквы. Для этого мы, например, я и мой коллега и друг Зубков, он тоже был заместителем главного редактора, ходили на занятия.

Иногда я выезжаю в какую-нибудь деревню Калантай Калужской губернии и разговариваю с людьми о радио, телевидении. Они говорят: «Вашего телевизионщика Александра Любимова мы не понимаем. Потому что у него московский говор. Ну, может быть, вы и понимаете московский, а мы, крестьяне, не понимаем его, потому что он плохо говорит». А тогда у нас это было невозможно.

ГОЛОВАНОВ: Мой коллега Юрий Ульянов вспомнил, как тревожно редакторы относились к ТАССовскому тексту. Ну, ТАСС – святое, ТАСС – это официоз. В программе «Время» была специальная надпись: «ТАСС сообщает». Но мы-то на «Маяке» не говорили, что ТАСС сообщает. Мало того, мы очень аккуратно правили ТАСС, выдавая его в эфир. И вот был такой случай, когда к нам пришло сообщение о заседании Политбюро ЦК КПСС. Эмбарго: до выхода утренних газет, то бишь до выхода «Правды». Тогда это было узаконено. Мы сидели вместе с коллегами в кабинете, я был дежурным редактором. И я говорю: «Ну что, может, как-то изменим ситуацию? Вот в 22 у нас выпуск, хорошо бы было начать с этого сообщения».

– Да ты что? Зачем это нужно?

Я говорю: «Ну, давайте позвоним Брежневу». Я набрал по спецсвязи его телефон. Снял трубку Брежнев и сказал: «Леонид Ильич слушает». Я говорю: «Добрый вечер, Леонид Ильич, это Голованов, «Маяк». – «Так. А в чем дело?» Я говорю: «Да вот пришла тассовка: ваше выступление, сообщение о заседании Политбюро. У нас сейчас эфир, мы должны бы начать именно с этого, но до выхода утренних газет не имеем права. Все радиостанции западные уже это сообщение передали». – «Ну, знаешь, позвони Суслову, он у нас отвечает за идеологию, и он поможет...». Я набрал телефон Михаила Андреевича. Тот долго колебался, сказал: нет, есть традиции... и так далее, и так далее. Хотел еще куда-то отфутболить. Я говорю: «А вы знаете, Михаил Андреевич, а вот Леонид Ильич, в общем, не возражает...» «Ну, если не возражает...»

Положил трубку и говорю: «Ребята, эфир!» И мы вышли с этим сообщением. Только оно прошло в эфир, по спецсвязи раздался звонок, и такой тяжелый, массивный голос сказал: «Это говорит Лапин. (В то время Лапин был генеральным директором ТАСС.) Кто вам дал право снимать эмбарго на наше сообщение?». Я говорю: «Сергей Георгиевич, извините, Леонид Ильич Брежнев». Раздались четыре коротких гудка... Так мы поломали практику политического эмбарго.

СЕДОВ: Ну а мне довелось трудиться на «Маяке» буквально во второй день его работы. Я тогда был корреспондентом по Верхне-Волжскому экономическому району со штаб-квартирой в моем родном городе Ярославле. Получаю звонок из Москвы, чтобы завтра был здесь на работе. Приезжаю, встречает, вернее, вызывает меня к себе в кабинет Трегубов и спрашивает: «Вчера слышал «Маяк»? – «Конечно». – «Вот всю информацию вчера готовил Юрий Скалов, он сделал, по-моему, 175 заметок. Вот это твоя норма».

Мне Клава принесла вот такую пачку газет районных, городских, областных... В общем, к концу дня «в глазах у него помутилось». Вот так вот начинался «Маяк», который стал прекрасной школой для людей, работавших у микрофона.

Однажды, работая над репортажем о подготовке к военному параду, я изменил общепринятому правилу. Я находился на тренировке моряков. А нужно сказать, моя фамилия отслужила русскому флоту в общей сложности больше ста лет, и флот для меня святое. И я смотрел, как шли моряки, приехавшие со всех флотов. И вот тут я вспомнил, как в 43-м году мы, 16-летние мальчишки, ушли добровольцами на фронт, 350 ребят. После войны мы созванивались, списывались. Откликнулось человек 30, не больше. И вот я смотрю, как проходят сейчас на тренировке вот эти ребята, и вдруг мне перехватило горло, и почувствовал, что с трудом произношу те фразы, которые должны были войти в репортаж для «Маяка». Приехал, показываю материал Константину Ретинскому, это мой учитель. Я говорю: «Это, наверное, я перечитаю на музыке». Он говорит: «Да ты что? Вот это надо». Я говорю: «Но ведь парад, Костя». – «Нет, ты это оставь». И дали в эфир материал, где звучали мои слезы. Не нарочитые, невольные.

ГИНДЕНБУРГ: Что отличало Ретинского, так это умение рационально мыслить у микрофона. Если ему нужно было сделать репортаж на две минуты, он никогда не растекался мыслью по древу и не записывал 10 минут. Он укладывался в положенные две минуты по ходу дела, в крайнем случае, перебор на полминуты. Это было прекрасное качество – умение чувствовать материал и уложить в заданный размер, почти без монтажа. Умение выжать самую суть из события.

Вместе с тем еще одна черта отличала наших тогдашних корифеев – это жажда быть в пекле событий, именно в пекле событий. Они первыми отправлялись в арктические экспедиции, забирались на Северный полюс.

УЛЬЯНОВ: Я вспоминаю одну командировку, как я приехал на ГЭСстрой, это было на Кольском полуострове. Перекрывали плотину. Взорвали перемычку, вода пошла. Все молчат. Что делать? У меня микрофон в руках. Все молчат.

Я тогда уже сам кричу «ура!!», и за мной следом все: «ура, ура!». Не всегда приходилось ждать событие, надо было что-то организовывать самим.

ГИНДЕНБУРГ: У нас работал чудесный репортер, Петя Пелехов. Очень интересна его судьба. Он работал на местном радио. Донской казак, неведомо как попавший на Дальний Восток. Там почувствовал, как он мне сам говорил, что тесно ему в этих рамках, хочется дальше, больше. Он на свой риск и страх поехал в Москву и пришел в редакцию к Летунову. Летунов был главным редактором «Маяка» в это время. Пришел и сказал: вы меня не знаете, меня здесь никто не знает, но я очень хочу работать на «Маяке». Что я умею? Могу вам предложить пленки послушать, могу сам рассказать. И Летунову понравился этот порывистый человек с лихорадочно блестящими глазами, так верующий в самого себя, что он сказал: нет, не надо ваших пленок, вот вам задание. И послал его на какое-то задание, просто сделать какой-то репортаж, с завода «Динамо», если мне не изменяет память. Петя это сделал по-своему. Никто из нас под таким углом зрения не видел этот завод. И манера говорить, немножко торопливая, иногда глотая слова, но какой-то особенный голос. Два-три репортажа, и Летунов зачислил Петю Пелехова в штат. И на протяжении многих лет Пелехов был буквально украшением редакции. Это был редкостный энтузиаст, он дневал и ночевал или в космическом центре, или где-нибудь на Байконуре. Он жил этим долгие годы.

КУРГАНОВ: Это все же творчество. Но прежде чем репортаж попадет в эфир, он проходит целый производственный цикл. Его надо смонтировать, надо выровнять звук, уровень и так далее. Серебренникова Юна Павловна работала на участке, где все это происходит, где формируется репортаж, где появляется уже готовый продукт.

СЕРЕБРЕННИКОВА: Ну, сначала я работала стенографисткой, и не на «Маяке», а в «Последних известиях». И, как правило, корреспонденты, приезжая с репортажа, приносили нам огромные круги пленки. И нужно было ее расшифровывать. Был штат стенографисток, который расшифровывал эти пленки. Потом этот текст вместе с пленкой возвращался корреспонденту, он ее монтировал. Были такие асы, как Гинденбург и некоторые другие, а были, которые просто чиркали по тексту и отдавали звукооператору. Звукооператор чистил. Но это уже было совершенно другое звучание и другое качество репортажа.

Мне запомнились выездные редакции, организатором которых был Юрий Александрович Летунов. Мы ездили по Сибири, Дальнему Востоку. В командировках находились по 70 дней. Мы приезжали в крупные города, потом разъезжались по разным местам, привозили оттуда огромное количество репортажей, ежедневно давали две страницы в ночной выпуск «Страничка выездной редакции», по телефону давали, из поезда. И потом еженедельно шла большая передача часовая. Мы посылали эти передачи отмонтированными, в хорошем, чистом виде. Это была очень большая работа, приходилось монтировать вручную, ножницами.

ГИНДЕНБУРГ: С этим связан один очень любопытный эпизод. Арди Юрий Константинович чудовищно нетерпеливый человек, он не мог колупаться с этой пленкой, записанной вот на таком большом рулоне. Он привозил и бросал стенографисткам: расшифруйте! Причем всегда, конечно, срочно, в первую очередь. Однажды он свалился с насыпи. И когда начал падать, он среагировал естественно, как нормальный мужик, который вдруг обвалился. И эту запись на пленке он швырнул стенографистке А стенографисткой была Татьяна Алексеевна Алексеева, сорокалетняя девственница. Она чуть в обморок не упала, когда вдруг это услышала, и страшно оскорбленная пришла к секретарю партбюро, требуя наказания. А секретарь партбюро – жена Юрия Константиновича Арди, Александра Владимировна Ильина. Она сказала: ну как хорошо, что вы просигнализировали, мы его немедленно уволим. Татьяна Алексеевна: «Как уволим?» – «Ну а как же?» – «Нет, ну, это слишком крутая мера. Нет, ну, за это увольнять?» ...В общем, она такую крайнюю меру предотвратила.

ЧЕРНОВА: Я начинала на радио в середине 70-х годов звукооператором или, как тогда называли, оператором магнитной записи в Государственном Доме радио и звукозаписи. По сравнению с сегодняшней техникой это был каменный век. Запись и в самом деле была магнитной, да и работали мы тогда с ферромагнитной пленкой. Ее наматывали на металлические сердечники, которые вместе с пленкой внешне походили на большие бобины. С этими рулонами пленки, то есть с готовыми радиопередачами, надо было очень аккуратно обращаться, так как при падении на пол они разлетались в виде бесконечных метров пленки. Их потом поднимали и наматывали часами...

Так вот, эту несчастную пленку мы кромсали и резали, как могли, потому что монтаж звукового материала или, как сейчас называют синхрона, шел исключительно на руках, с помощью клея и ножниц. У каждого уважающего себя редактора или корреспондента, я уж не говорю о звукооператоре, были свои ножницы. В монтажных и аппаратных стояли огромные, метр с лишним высотой, отечественные магнитофоны – «Мэзы». Тогда еще не было ни компьютеров, ни магнитофонов с электронным монтажом. Новые технологии монтажа и записи появились лишь в середине 90-х годов. Так вот, в этих железных «гробах» были специальные отверстия для пузыречков с клеем, который был изготовлен из обычного уксуса. Помимо жуткого запаха он еще размывал ферромагнитный слой пленки, оставляя желто-коричневые разводы на пальцах после монтажа.

Почти все звуковые материалы имели расшифровки – тексты, по которым они редактировались. Но некоторые журналисты работали, что называется, на слух. Большим мастером радиорепортажа был Владимир Михайленко, который из командировок привозил многочасовые записи бесед и шумов. Потом долго их переписывал и долго монтировал. В итоге на двухминутный репортаж уходило несколько километров пленки и, иногда, несколько дней работы, но в итоге получался шедевр радиорепортажа, в котором звучало до десяти шумов, не считая голосов интервьюируемых. Я считаю, что по сравнению с компьютерами, техника ручного монтажа или наложение шумов с помощью микшерского пульта позволяли мягче и незаметнее для уха делать эту черновую работу, хотя на это уходило гораздо больше времени, чем сейчас.

Конечно, не все радиожурналисты прибегали к монтажу и наложению шумов в радиорепортаже. Были и такие, кто блестяще работал с микрофоном во время записи. Но они режиссировали радиорепортажи, что называется, внутри «кадра». То есть выбирали специальные позиции и на микрофон рассказывали о том, что видят с учетом необходимых шумов и звуков. Тот же В. Михайленко на железнодорожных вокзалах специально просил, чтобы во время записи репортажей машинисты включали гудки, двигали или останавливали составы с вагонами. Многие в поисках достоверности с микрофоном и магнитофоном заходили в воду, на арену цирка и даже в клетки к диким зверям, поднимались в небо, опускались в шахты и так далее. У многих журналистов и звукооператоров были богатейшие личные звуковые фонотеки. У редакторов и корреспондентов были свои любимчики среди операторов, так как многие из них не только виртуозно монтировали, но могли дать квалифицированный совет по поводу ударения в слове, определить, в каком помещении записывали, откорректировать звуковую фонограмму и тому подобное. Это Галина Тубольцева, Марина Баранова, Светлана Резницкая, Лариса Тюрина и другие.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12