1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12

Тем не менее одно время формат «5+25» на «Маяке» стал легко нарушаться, в программу включались долгие радиопостановки, спортивные репортажи и так далее. В этой связи припомнился мне такой случай: в 1985 году, работая уже в аппарате ЦК КПСС, я зашел в кабинет И.М. Чупрынина, куратора внутреннего радиовещания в Отделе пропаганды. За рабочим столом хозяина не было, но в углу я увидел интересную сцену – держа Чупрынина буквально «за грудки», только что назначенный наш новый завотделом А.Н. Яковлев гневно выговаривал ему: «Что же ты, Ваня, позволил программу «Маяк» испортить?» Я тихонько ушел, чтобы не мешать двум давним друзьям-фронтовикам выяснять свои отношения. Но с тех пор информационно-музыкальный формат радиопрограммы, как мне кажется, уже не искажался.

«Не ведаем, какую сеть плетем!»

Эта строчка из В. Скотта (Мармион. 1808) лучше всего отражает мои ощущения, когда я вспоминаю историю сети распространения радиопрограммы «Маяк». У необыкновенной радиопрограммы и сеть была необыкновенная, многоцелевая и глобальная; но теперь, к сожалению, от нее остались только лишь обрывки и легенды. Уверен, что в советские времена не было точки на территории СССР, где не было приема этой программы! Более того, не было у меня такой дальней загранкомандировки, где я не смог бы принять «Маяк» на коротких волнах. Не было на Земле ни одного советского загранучреждения, военного, строительного городка, геологической партии или зимовки в Арктике и Антарктике, где наши сограждане не могли бы принимать «Маяк» через космические вещательные системы «Экран», «Москва» и «Москва – глобальная».

Однако как ни грустно об этом вспоминать, но сигнал программы «Маяк» часто применялся для «глушения» зарубежных радиостанций в «благородном варианте», то есть обычно в случае глушения официального государственного иновещания (для других станций «без статуса» и сигналы глушения применялись другие, вплоть до поросячьего визга, – не шучу!). Поэтому в каждом коротковолновом поддиапазоне радиосигнал «Маяка» в те времена встречался иногда по 5–6 раз, что вызывало немалое раздражение и у друзей, и у врагов. Запретить такие действия международные организации не могли по вышеизложенным причинам, но на всемирных радиоконференциях не раз обсуждались проекты резолюций, осуждающих такую практику со стороны СССР и призывающих передавать одну и ту же программу не более чем на двух частотах в пределах одного поддиапазона (помню, после каждого очень неприятного публичного объяснения по данному вопросу глава делегации – представитель Минсвязи шутливо требовал от представителя Гостелерадио «бутылку за вредность»).

Уникальная по своей обширности, плотности и мощи радиопередающая сеть, транслировавшая «Маяк», была создана не только в связи с огромной популярностью и особыми задачами этой радиопрограммы, но и оборонными стратегическими функциями сформированной по этому случаю технической системы. Это было нашей общей большой удачей, поскольку в условиях СССР, как, наверное, и в любом другом государстве, деньги на оборонные проекты получить было проще, чем на любые другие цели. Поэтому несущие частоты радиопередатчиков сети «Маяка» имели стабильность на три порядка выше, чем это нужно для целей самого высококачественного радиовещания, – они несли в себе информацию о точном времени для специальных навигационных систем. В рамках сети «Маяка» было также создано несколько сетей синхронного радиовещания, когда десятки и сотни радиопередатчиков транслируют одну и ту же программу на одной и той же частоте, не создавая помех друг другу. Это было замечательное достижение отечественной науки и техники! Многие, наверное, помнят «волшебную» частоту 549 килогерц. На ней «Маяк» на территории СССР можно было поймать «всегда и везде!». Автомобилисты моего поколения хорошо помнят те счастливые времена, когда на дорогах всей европейской части СССР можно было не перестраивать приемник, однажды настроенный на «Маяк»!

К сожалению, при распаде СССР быстро распались и эти сети – новые государства транслировать российский «Маяк» не захотели даже за хорошие деньги, а в синхронной сети передатчики, транслирующие разные программы, друг для друга становятся эффективными «глушилками». Чтобы не морочить читателям голову техническими подробностями и по ряду других вполне понятных причин, скажу коротко: сеть радиопередатчиков, транслировавшая «Маяк», имела еще более десятка специальных режимов работы (у связистов это называлось «работа по паролям»), часть из которых я уже не помню, а другую часть и вспоминать не хочется. Нам всем повезло, что эти режимы применялись очень редко, да и то лишь на учениях.

В заключение должен сказать, что хотя я большую часть жизни занимался телевидением, но всегда с большей охотой слушаю радио. На радио меня как профессионала раздражает только одна передача из десяти, на телевидении же – только одна из десяти не раздражает! Дома около меня всегда рядом всеволновый радиоприемник с цифровой настройкой, но настроен он всегда на «Маяк». Многие годы это была частота 549 килогерц, а теперь – 103,4 мегагерца. Одно нажатие кнопки – и я с «Маяком»!

Владимир Маковеев

в начало

Петрушевская Людмила Стефановна

Прозаик, драматург, родилась в 1938 году в Москве. Прожила тяжелое военное полуголодное детство, скиталась по родственникам, жила в детдоме под Уфой. После войны вернулась в Москву, окончила факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова. Работала корреспондентом московских газет, сотрудницей издательств, с 1972 года – редактором на Центральном телевидении. Петрушевская – автор многочисленных пьес, рассказов, повестей. Проза Петрушевской продолжает ее драматургию в тематическом плане и в использовании художественных приемов. Ее произведения представляют собой своеобразную энциклопедию женской жизни от юности до старости.

Мое детство на радио

Когда-то я была младенцем, пришла работать в «Последние известия» Всесоюзного радио, а Макс* там был большая фигура, комментатор или обозреватель. В радиокомитете, на Пятницкой, делалась информационная программа, как говорили, ежесуточно в шесть форматов «Правды». Радио слушали в СССР повсюду: в каждой избушке, в прокуратуре, в детсадах, в сельпо, в поликлиниках, в любой коммуналке, увеличенное эхом по числу комнат, в поездах покупейно плюс по вагонному коридору трижды. На пляжах, в пионерских лагерях, в каком ни возьми городке или селении на столбе всегда вещало радио и разносилось далеко эхо: «Говорит Москва. Московское время...» В шесть утра под гимн подымались и тут же выслушивали «Последние известия». Один заключенный сказал, что в камере они затыкали тряпками ту решетку, за которой (на свободе, независимо от зэков) находилось радио. Он называл утренний гимн «рев стада коров», то есть первый торжественный аккорд.

Радио! Туда было не устроиться. Макс Гинденбург, например, пройдя войну, был военным журналистом и попал в «Последние известия» как редкий специалист. Их там, воевавших, было тогда еще много – например, Вадим Синявский (мы его называли Вадим Славич), любимейший спортивный комментатор страны, у которого, по радийной легенде, пуля вышибла глаз во время репортажа из Сталинграда, в момент пленения Паулюса. Прошедший всю войну рядовым, интеллигент Юра Скалов, занимавшийся художниками, – ему всегда больше всех хлопали на торжественных собраниях в канун 9 Мая...

Моими крестными на радио были Вася Ананченко и Юрий Арди, специальные корреспонденты, асы и гиганты, которые нашли меня на просторах целины в городе Петропавловске (Петродыровске, как называли его местные патриоты), Северо-Казахстанской области, где я пела по радио песенки под гитару... И крестная у меня была – моя первая начальница, заведующая отделом культуры, прекрасная, Александра Владимировна Ильина, которая заступалась за меня на летучках, а в личных беседах строгала как карандаш. У нее сын погиб на фронте, мужа расстреляли в 37-м году. Еще я очень уважала Павла Осиповича, Пашу Майзлина, он был вечный заместитель зав. отделом промышленности, еврей и не член партии. (На фронте, в окружении, спасаясь, он закопал все документы, в том числе и партбилет, а также ордена, – и выбрался, но известно, что тогда «наши» с такими делали. Он прошел все круги ада и не желал больше вступать в партию, сколько ему ни предлагали место зав. отделом.) Тем не менее его держали на высокой должности в «Последних известиях» – там надо было уметь четко работать, это у нас был цех, заводской цех, поток информации, самое честное из всех изданий СССР, хотя случалось, что и тут беспардонно врали: к примеру, сев всегда начинался у нас «на три дня раньше прошлогоднего», а одну и ту же домну провинциальные корреспонденты, очнувшись после вчерашнего, могли «задувать» раза по три, если нечего было передавать в эфир.

Бывало, Майзлин, лысый человек, всегда сидящий за абсолютно пустым и чистым, блестящим, как его голова, столом (это при огромнейшем объеме информации, которая шла через данный пункт), пребывая главным по дню, вгрызался в мою информашку, чёркал, ноя себе под нос какую-то криво-косую песню, и со вздохом говорил:

– Самое дело, вот дали бы мне тебя месяца на четыре, я бы тебя научил, самое дело, как надо писать.

(Я с воем в душе шла к своей любимой Ильиной жаловаться, она улыбалась прокуренной улыбкой Жана Габена, затягивалась беломориной и хрипло говорила: «И правильно».)

Это всё мои учители, люди старинной закалки и стальной выдержки. Я состояла при них как подмастерье (не оставляя, однако, усилий по подрыву принятых там норм языка). Но Макс Гинденбург существовал отдельно, он обитал в высших слоях. Вежливый, сдержанный небожитель. Как сейчас бы сказали, аналитик. С ним дружили уважительно, не обращая, однако, большого внимания на его высокую должность. Вообще я не встречала больше такого дружного, хорошо сколоченного и солидарного коллектива. Выгораживали друг друга, часто сидели по вечерам, слушали байки Синявского. Мне запомнился его рассказ об олимпиаде в Австралии, когда наш газетчик проиграл в карты сумму, равную суточным всей советской делегации! Тогда Синявский пошел парламентером и вызвал журналистов всей олимпиады на дуэль, кто кого перепьет. Сборная мира – сборная СССР. На кону был проигрыш газетчика. Спиртное тоже за счет проигравшей стороны. Синявский в этом месте делал паузу:

– Я шел первым номером. – Слушатели восторженно кивали. Еще бы! – Я обошел их уже на пиве – велел подогреть. На водке их лидер упал сразу под стол.

Аудитория делала вид, что изумлена. Все знали эту байку. Далее шло перечисление напитков: пиво, шампанское «Вдова Клико», бургундское... Ну, виски «Белая лошадь». Водку наши сами выставили.

– А то!

Это была всё рабочая кость информации, мои старшие.

Начальство для них существовало как бы вне игры. Герои, виртуозы, любимцы слушателей – что для них значили указания! Но и руководитель был не простой. Наш главный, Владимир Трегубов, красавец, много раз женатый, совершенно седой, загорелый, просвистывавший по коридорам как торпеда, Володя, который говорил отрывисто, всегда спешил и смотрел поверх голов, он не вникал в мелочи, не въедался под шкуру, как многие мои позднейшие начальнички; но в один главный момент Трегубов основательно поставил точку в своей жизни: на партсобрании, так сказать, покончил с собой, отказавшись проголосовать за ввод войск в Чехословакию. Затем его постепенно выжили.

Меня нашли Юрий Арди и Вася Ананченко, как я уже говорила, в студии Петропавловского радио. Они были там в командировке, а я приехала на одни сутки из райцентра Булаево, взять клише в областной типографии. В Булаеве я выпускала «районку» – номер газеты, посвященный целинному отряду МГУ.

Был сентябрь. Все студенты уже уехали с песнями, деньгами и сухим пайком, исхудавшие, черные, жилистые, все повально в тельняшках и парусиновых штанах (флот по-шефски выделил обмундирование б/у). В Булаевском районе остались возведенные белыми студенческими ручками многотонные стены зернохранилищ, саманные домики, кошары – их потом приехали достраивать «под крышу» армяне-шабашники. (Не знаю, доделалось ли это или все ушло под глубокие снега, когда кампания по приобщению студентов к простой жизни зэков была завершена.)

И вдруг корреспонденту Казахстанского радио занадобилось, опоздавши, сделать вдогонку какой-то материал о нашем строительном отряде. Он позвонил в булаевский райком, где я в унынии сидела со своей гитарой.

О, вечера в казахской провинции! Пустой кабинет с раскладушкой, телефон в коридоре, повсеместный лай собак, тьма египетская, ветер гремит по крышам, всё.

– Але, девушка! Мне бы кого-нибудь из студенческого отряда!

– Все уехали уже.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12