1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12

– А вы? Вы кто?

– А я делаю здесь газету об отряде, заканчиваю...

– О! Вы-то мне и нужны! Вы можете приехать ко мне в Петропавловск на радио выступить? Как жалко, упустил, я был в командировке, так хотелось их записать, так сказать, под песни у костра.

– А я завтра еду как раз к вам в Петропавловск в типографию за клише. И у меня как раз гитара.

Он помолчал – как видно, опешив от такого совпадения:

– Ну вот! Договорились! А переночуете у нас, жена вас накормит. Назавтра областная типография должна была выдать мне последние клише фотографий, то есть снимки на металлических пластинках, а затем предстояло напечатать весь тираж и сопровождать его в Москву.

Белые мухи носились над одноэтажным городишком, долгие и глубокие лужи рябило как в шторм... Дул сильный, леденящий, настоящий, осенний степной ветер. Из верхней одежды у меня был бордовый прорезиненный плащ китайского производства и большой головной платок, похожий на оранжевое вафельное полотенце. Внизу – парусиновые матросские клеша и зеленые ботинки. Что-то немыслимое. Все, кроме клешей, покупала в разное время мама. Доставала. Я плакала над этими обносками, но делать было нечего. Носила.

На следующий день я уже сидела на петропавловском радио в студии у микрофона, в теплом и светлом месте, пересказывала содержание написанной мною под разными фамилиями газеты (каждая статья шла как «радионовелла») и пела под свою гитару песни стройотряда. Пела, я думаю, не меньше часа, в том числе блатной репертуар типа «Вхожу это я в пивную», любимые песни раздольных казахских степей. Для советского радио это была безумная новинка!

Когда я вышла, в предбаннике ко мне обратился оживленный, интеллигентного вида, даже какой-то французистый старичок, лет за сорок, и сказал ласково:

– Откуда вы явились такая?

– Из Булаево.

– ?

– Это шестьдесят километров отсюда.

– Надо же, – сказал интеллигентный старичок. – Как интересно. Мы вас слушали. Я – корреспондент «Последних известий» Константин Арди. Из угла кивнул дядя тоже не первой молодости, хорошо за тридцать пять. Он улыбался.

– А это, – Вася Ананченко, мы вместе приехали. Вы нам понравились.

Девушки всегда очень подозрительно относятся к комплиментам. Знаем мы вас, старые дядьки! Я насторожилась. Старец продолжал хвастливо:

– Эх, вот если бы вы были москвичкой, я бы вас взял на работу на радио!

Я тут же возразила:

– А я москвичка.

– Ну, хорошо, – растерялся старичок, – будете в Москве, заходите.

Как бы его поймали на неосторожном обещании. Возникла тяжелая пауза. Но Юрий Арди был, вообще говоря, удивительно легким и добрым человеком. И он вышел из положения доблестно:

– Вот вам телефон (он засуетился, ища ручку), моя жена, Александра Владимировна Ильина, заведует отделом культуры в «Последних известиях».

То есть никаких таких двусмысленностей, жена! Вася Ананченко смотрел из своего угла трезво.

Тут же корреспондент радио увел меня к себе домой, где его жена наготовила пельменей, весь вечер мне со смехом жаловались на местную жизнь, дети радостно бесились вокруг, а потом мне предоставили комнатку с кроватью, на которой было две перины! Я погрузилась в эту роскошь, но поспать мне не удалось: на новенького, видимо, сбежались все клопы этого старого дома. Бедные люди, как мы все тогда жили!..

Я выпустила газету, вернулась в Москву, а идти в «Последние известия» все не решалась, месяц просидела дома, сопровождаемая стонами мамы, что нам не прожить на одну ее зарплату, а затем набралась духу и позвонила по чудом сохранившемуся телефону.

– Ну где же вы, – сказал женский прокуренный бас (это оказалась сама Ильина). – А мы вас ждем-ждем... Приезжайте немедленно. Арди мне про вас рассказал.

Я, оцепеневшая, приехала, мне велели написать текст о возвращении студенческого отряда (якобы это произошло сегодня, а не полтора месяца назад), тут же запустили в студию, и вечером, сидя у приемника «Рекорд», мы с мамой слушали меня голова к голове, и я не поняла у себя ни слова... Речь была чужая, писклявая, торопливая, ужас. Как будто ребенок говорил, такое я вынесла впечатление от собственного выступления по радио. Тем не менее я начала там работать внештатно. Через два месяца Ильина меня взяла в штат корреспондентом.

Насчет карьеры мой мудрый папа оказался прав.

В «Последних известиях» меня сначала кинули освещать сельское хозяйство, потом комсомольскую жизнь, а потом на живопись (Юра Скалов забастовал, сказал, что ему надоело писать одно и то же о выставках).

Помню жуткую историю. Я ведь тоже старалась писать по-новому, и именно это и не одобрял Майзлин (вполне справедливо). Одну свою информашку, как раз об открытии выставки, я начала словами: «Тихая вода медленных северных рек» (остального не помню, может быть, дальше следовало «неспешная жизнь охотников, дальние костры по ночам»), – после чего шли вполне конкретные дела: вот этому и посвящена была такая-то выставка, и кто автор, и сколько картин. Диктор (кажется, Высоцкая), разбежавшись после потока новостей о домнах и выданных на-гора тоннах угля, таким же деловым тоном, быстренько начала: «тихаяводамедленныхсеверныхрек...» и осеклась. Это надо было читать иначе, как-то нараспев, что ли. Бедная диктор! В какое идиотское положение я ее поставила! Тогда они не имели права ошибаться, переговаривать текст и извиняться... Скандала не было, только редактор Нина Скалова мне приватно очень мягко сказала: «Ну, ты у нас прям Паустовский». Было стыдно.

Кстати говоря, об ошибках дикторов ходили легенды. Например, однажды, уже перед концом смены, ведущая вечерних новостей считала деньги и, когда микрофон включился, она, взглянув на часы, произнесла: «Московское время двадцать часов сорок копеек». А еще один диктор заканчивал сводку прогноза погоды и, не веря своим глазам, прочел: «О погоде в Москве. Плюс двадцать минус двадцать три!» И долго после этого озадаченно молчал, оценивая, тире это было или минус. А знаменитый Левитан вроде бы однажды торжественно объявил своим государственным бархатным басом: «Русская народная песня «Я на кумушке сижу!»

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12