1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10

Он был для меня не только журналистом, не только моим хорошим знакомым, но еще и источником каких-то важных сведений о том, что происходит в нашей жизни. Я ему время от времени звонил, если мне надо было что-то уточнить, проверить, справлялся о том, чего не прочтешь в газете, но что питает душу нашего города. Ощущение было такое, что он вездесущ. И действительно, ни одна важная новость не ускользала от его внимания.

Не следует думать, что журналистская жизнь, допустим, в 50–60-е годы была чисто информационной, связанной с рутинными, казенными обязанностями. Судя по тому, что происходило, в частности, с Матвеем Фроловым, в этой жизни хватало и неприятностей, и опасностей. И неизвестно, на чем поскользнешься. Очень трудно было среди всех хитросплетений обкомовской, горкомовской жизни, всех этих партийных боссов, наших местных вождей, подавать какую-то информацию, которая была бы более-менее объективной и не вызывала на себя их огонь. Очевидно, это не всегда ему удавалось. У него было немало неприятностей, ему приходилось выслушивать несправедливые попреки и обвинения, потому что угодить всем боссам было почти невозможно. Не в том порядке упомянул секретарей ЦК, ОК или ГК, что-то добавил от себя, сократил какую-то фразу – и начинались звонки, выяснения, а то и вызовы на ковер. Это было чревато партийным выговором. А можно было вообще положить партбилет на стол, что означало гражданскую казнь. Сейчас люди просто не представляют себе, какой драмой для коммуниста было исключение из партии. Человек просто выбывал из жизни. Мало того, что он лишался своей работы, он вообще не работал нигде.

Конечно, те годы – прежде всего сталинские – не прошли без следа. Они приучили к осторожности, к перестраховке. И Матвей Фролов должен был все время оглядываться и держать себя за руку, не допускать собственного мнения и субъективной информации. Но все-таки при всем при том интересно, что из всех журналистов того времени мы с удовольствием и благодарностью вспоминаем тех немногих, кому это все-таки удавалось. Для меня лично это прежде всего редактор «Ленинградской правды» Михаил Куртынин и Матвей Фролов. Это были люди максимально храбрые и честные для того нелегкого времени.

Когда началась перестройка, стало, конечно, полегче, и, насколько я могу судить, в это время наступило некоторое раскрепощение для Фролова. Я стал чаще бывать у него в Доме радио. И, приглашая меня для каких-то передач и записей, он призывал говорить свободней, быть раскованней, смелее. Потому что и мы уже были в какой-то степени зашорены, закомплексованы ленинградским синдромом и вообще привычным страхом перед микрофоном. Он помогал мне избавляться от этого, за что я ему благодарен.

То, что каждодневно делал для Ленинграда радиожурналист Матвей Фролов, помогало нашему городу удерживаться на каких-то лидирующих позициях в нашей стране, не скатываться на положение областного центра и не быть городом, который все время оглядывается на центр и на власть. Мне жаль очень, что жизнь его оборвалась в самый разгар журналистской свободы. Конечно, за плечами было уже восемь десятилетий, но все же это была та биография и та судьба, которая всегда имела впереди свою мечту и цель – эту нынешнюю свободу журналистики, свободу журналистского поведения при всей опасности этой профессии. Именно эта профессия сегодня позволяет нам чувствовать себя гражданами. Журналистское дело в наши дни стало у нас существенным и важным, как, наверное, ни в одной другой стране. Потому что журналисты несут на себе ту необходимость быть участниками событий, которую люди не всегда чувствуют.

Из качеств, которыми обладал Фролов, я хотел бы выделить прежде всего его неподкупность. Он не был героем с большой буквы, но был достаточно честен и непреклонен для того, чтобы не лукавить, не идти на сделки со своей совестью. На какие-то компромиссы нам всем приходилось идти, жизнь без них невозможна. Но я говорю не о компромиссах, а о том, что нельзя позволять себе писать ради того, чтобы угодить кому-то, ради корысти, ради того, чтобы своим пером и своим именем пропагандировать и защищать какие-то сделки. Такая вот честность чрезвычайно необходима современной журналистике.

И второе – это уже чисто писательское. Матвей Фролов говорил прекрасным русским языком. И об этом особенно важно упомянуть сегодня, когда наш язык испытывает такие страшные удары – и со стороны тех депутатов, которые вещают по телевидению на варварском, безграмотном, невежественном языке, и со стороны дикторов, допускающих невероятные ударения и словосочетания, и со стороны журналистов, для которых строгость литературного языка перестала быть нормой. Раньше литературные редакторы в газетах, журналах, на радио имели большую власть. И такого издевательства над нашим языком не было, и быть не могло.

Я думаю, наша журналистика много сделала для демократизации жизни общества. Она активно, даже самоотверженно поддерживала ту перестройку, которую начал Горбачев, немало поработала и для ельцинских реформ. Но, как мне кажется, журналисты должны больше напоминать людям о том, как мы жили. Беда нашего общества в том, что у людей короткая память. Все забыто – и голод, и карточки, и унижения...

Есть и еще одно обстоятельство. Людям кажется, что то общество, которое было коммунистическим, та казарма социализма, в которой мы жили, – были освящены высокими идеями. Ради них жертвовали и своим благополучием и жизнью. Сейчас тоже готовы жертвовать. Почему так много людей идут под красными знаменами? Почему с таким энтузиазмом пожилые люди, которые все это пережили, снова готовы вернуться в то общество? Потому что им кажется, что они вернутся в ту идею жизни, ради которой они шли на все. Им кажется, что сегодня они лишены этой идеи.

И вот я думаю, что наша журналистика должна этот миф развеять. Нужно доказать, что мы пробиваем себе дорогу к совершенно другой цели: к созданию нравственного человека – человека доброго, человека, который понимает, что он всем обязан самому себе, своему труду, своим усилиям, что он ответственен перед самим собой. И наше государство существует не ради того, чтобы построить какую-то систему, а для человека. И не идея самое главное в новом обществе, а человек как самоценность. Круг этих проблем, к сожалению, выпадает из внимания журналистов. А это – тот психологический барьер, который больше всего препятствует нашему движению вперед. Потому что сегодня на пути реформ стоит не столько экономика, сколько человек.

Об этом и о многом другом мы, встречаясь, говорили с Матвеем Фроловым. И, вспоминая о нем, я думаю – как было бы прекрасно, если бы жизнь его продолжалась и сегодня он мог бы пользоваться плодами тех усилий, той энергии цели, с которой был связан весь его журналистский путь.

Даниил Гранин

(Вольный сын эфира. СПб.: Симпозиум, 1997)

в начало

Кондратов Борис Федорович

По рекомендации «Маяка» в 1977 году был направлен на учебу в Академию Общественных наук при ЦК КПСС, по окончании которой возглавил общественно-политический отдел Главной редакции пропаганды Всесоюзного радио. С 1992 по 1999 год – комментатор, шеф-редактор информационных программ «Вести» ВГТРК. Затем в течение 3-х лет работал на ТВЦ – шеф-редактор отдела выпуска, возглавлял коммерческую и производственную службы. Последнее время работает в области PR.

Солдат «Маяка»

В 60-е молодых в штат «Маяка» сразу не брали. Надо было походить в учениках. Тогда был период расцвета жанра репортажа. Тех, кто мечтал быть репортером (высшая должность на раннем «Маяке»), прикрепляли к асам – Седову, Ретинскому, Афанасьеву, Смирнову... Мне довелось «носить «Репортер» за Василием Марковичем Ананченко. Вася, Василек, Василь – как его называли приветливо в редакции – прошел всю войну, от первого до последнего дня, закончил ее в Берлине. Шагал не в задних рядах, а потому вернулся с ранениями и медалями. В ящике стола была у него рукопись, которая началась еще в декабре 41-го. И поздним вечером, после сдачи репортажа в итоговый выпуск, добавлял он в рукопись новые строки:

Я – фронтовик. И все события

Минувшей меряю войной.

Так мне друзья велят убитые,

В штыки ходившие со мной.

Военная тема была на «Маяке» по праву его. А он был своим человеком в Комитете защиты мира, в общественных организациях ветеранов Великой Отечественной войны. Военные парады, армейские юбилеи, учения, повседневная ратная жизнь в мирное время – все это звучало в репортажах Ананченко. Когда мне, его воспитаннику, пришла повестка из военкомата, он поинтересовался – куда призывают. Московский адрес ему сразу не понравился. Сказал, что это не армейская служба. Повел в кабинет главного редактора и набрал по «вертушке» номер Главнокомандующего Сухопутными войсками И.Г. Павловского. «Парня с «Маяка» в армию призывают, так нельзя ли ему отправиться действительно в войска, чтобы время зря не тратить. Желательно в пехоту». Генерал сказал, что для этой цели лучше всего подходит Дальний Восток. Через несколько дней мы с Василием Марковичем на два голоса делали репортаж с городского призывного пункта с проводов новобранцев. Завершив свою часть, я передал микрофон В. Ананченко и отправился в Хабаровский край. Учитель, по-моему, был вполне доволен. Да и я тоже.

Очень требовательно относился Василий Ананченко к любимому жанру – репортажу. В то время были две его разновидности – студийный и внестудийный. Студийный начитывался в радиодоме на привезенных с места события шумах. К своему первому «опусу» я готовился долго и тщательно. Написал текст, прошел в студию и стал читать. Вижу, как морщатся за стеклом звукорежиссер Костя Доронин и мой учитель. Потом Ананченко вошел в студию и сказал: «Снимай пиджак и присядь двадцать раз». Я исполнил. «А теперь – к микрофону». Мне ничего не оставалось, как с придыханием выдавить: «Только что я вернулся с ...» Василий Маркович поучал меня тогда, что, пока не получится в репортаж душу вкладывать, надо хотя бы не быть равнодушным радиопономарем... А уж он-то любой материал, будь то десятистрочная заметка или фрагмент парада на Красной площади, пропускал через себя.

Я всю войну прошел – и смерть и слезы,

Она доселе в памяти свежа.

Мой сказ, вобравший битвы страх, серьезен,

Категоричен, как атаки шаг.

Радиожурналист Василий Ананченко не терпел разгильдяйства, монтировал свои репортажи только сам, не доверяя даже опытным операторам, которые радовались, если он заказывал монтажную – можно отправляться чай пить. Он не раз переписывал текстовки, комкал бумагу (предпочитал серую для черновиков), бросал в корзину.

Нельзя не вспомнить о знаменитых ананченковских словарях на любую тему. Их у него было множество. Коллеги знали, что за словарь, которого не было у Василия, можно было получить от него хоть собрание сочинений. Позором для репортера было в те годы выйти в эфир с неправильным ударением. Это сейчас по радио можно услышать игривое: «она была при?нята... принята?».

В. Ананченко всегда утверждал, что на радио нет должности престижнее репортерской. Однажды начальство таки настояло и сделало его заместителем заведующего отделом. Он мучался, поскольку не мог отдавать распоряжения.

Затею оставили, и Василий Маркович до ухода на пенсию так и оставался комментатором.

Он жил скромно, долго в коммунальной квартире. Поздно вечером звонил домой жене Александре Андреевне с неизменными словами: «Шура! Ставь щи. Еду». Своему лучшему другу по жизни он посвятил и неопубликованную книгу стихов, назвав ее «Проспект Мира» по адресу дома, где наконец-то руководство Гостелерадио выделило ему однокомнатную квартиру.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10