<<<     ΛΛΛ     >>>   

2 О проблеме признания себе подобных см. Р. Кайуа «Зимний ветер», где
он выстраивает на основе этой проблемы свою иерархическую этику: «Таким
образом, благодаря поведению самих этих существ, то есть в мире без лжи со
вершаемого действия и под давлением реальностей, от которых было бы нера
зумно убегать и которые постоянно напоминают о порядке, проводится иде
альная демаркационная линия, посредством которой мы отделяем себе подоб
ных и остальных». В связи с этим я вспоминаю, что в 1936 г. (в Мариенбаде)

ставлял себе возбуждение, не улавливал очень простых вещей; у диких пчел галиктов, чье социальное поведение он долгие годы с потрясающей наблюдательностью изучал, он без всяких доказательств предполагал наличие возбуждения, связанного с обонянием. Печально, что его внимание не привлек другой пример социального поведения, который сделал бы невозможным любые упрощения. Амиур, или карликовый сомик, собирается в многочисленные стаи, аналогичные тем, которые возникают и среди других видов рыб. Но процесс формирования стаи был экспериментально проанализирован Боуэном в 1930 г. 1 Рассеянная группа воссоздает себя за полчаса: наличие обонятельных нервов ничего не меняет в поведении амиуров, которые объединяются при первой же встрече. Напротив, рыбы, лишенные своих глаз, больше не объединяются. Зато они реагируют на движение: если искусственной рыбе придать движение, похожее на движение настоящей, амиур последует за ней; он в той же степени последует и за рыбой другого вида: но в последних двух случаях он быстро замечает ошибку и удаляется: общность движений роли не играет.

Взаимное влечение, объединение появляется в том случае, когда имеет место признание. И наоборот, сам факт признания себе подобных, бесспорно играющий большую роль не только в жизни людей, но и в жизни животных, несомненно, должен быть связан с такими же простыми явлениями, какие мы наблюдали у карликовых сомиков. Пьер Жане, в своей недавней статье в «Annales» medico-psychologiques 2 с очевидностью продемонстрировал абсурдность

Лакан впервые предложил свою теорию «стадии зеркала», в которой связывал признание себе подобных с развитием Я (с самоидентификацией и идентификацией другого). В редакции, появившейся в 1949 г., он упоминал работы Кайуа и его идеи, «недавно порвавшие, — говорит он, — с социологическим изгнанием, где, собственно, и сформировались» (Сочинения. 1966. С . 96).

1 Edith S. Bowen. The role of the sense organs in aggregations of Ameiurus
melas // Ecological Monographs. Janvier 1931, I . I : «Сокращение нервных окон
чаний, связанных с обонянием, не имеет никакого воздействия на положитель
ные реакции других рыб, как ослепленных, так и нормальных... Зрение — это
важнейший фактор интеграции этих скоплений. Ни ослепленные, ни нормаль
ные рыбы никогда не соединяются в темноте, и нормальные рыбы следуют за
небольшим движущимся объектом по пути, который, если его продолжить,
привел бы к образованию стаи» (с. 33). В 1934 г. Кено опубликовал свой роман
«Каменная глотка» (переименованный позже в «Святого сумасшедшего»), пер
вая часть которого, озаглавленная «Рыбы», начиналась с описания рыбных ко
сяков: «Папа! Мама! Как ужасна жизнь рыбы в косяках» (с. 10).

2 Пьер Жане. Психические расстройства социальной личности // Annales
medico-psychologiques. 1937 (95). Ч. 3. С. 421—468. Я напоминаю, что Жане
очень «хотел быть президентом» Общества коллективной психологии. В своем
выступлении в стенах этого еще более эфемерного общества, чем сам Коллеж,
Батай как раз и упомянул об этой статье: «Профессор Жане настаивал, что ин
дивид, субъект не так уж легко отличает себя от себе подобных, с которыми он
взаимодействует в социуме» (И.С. II . С. 287). Немного позднее, когда Батай
редактировал «Внутренний опыт», он внимательно прочтет книгу Жане «От
своих прежних концепций или, точнее, прежних заблуждений по этому вопросу: Жане выражает, таким образом, способ видения проблемы психологами XIX в.: по их мнению, «человек познает непосредственно».

Мне представляется возможным включить в этот доклад факты, касающиеся одновременно проблем взаимного влечения и признания. Я хотел бы дать точную интерпретацию: себе подобные организмы воспринимаются в большинстве случаев через «движение целого»: они в некотором смысле проницаемы для этих движений. Но я только изложил другими словами хорошо известный принцип заразительности или, если хотите, также и симпатии. Мне кажется, я сделал это достаточно точно. Если мы допускаем проницаемость, подверженность влиянию по отношению к «движениям целого», непрерывным движениям, то появится феномен признания, основанный на чувстве проницаемости, испытанном перед лицом другого или общества.

Я теперь возвращаюсь к смеху ребенка, как к фундаментальной предрасположенности к влиянию общего движения. Смех ребенка начинается, когда смеется взрослый. Смех устанавливает между ребенком и взрослым такую глубокую коммуникацию, которая позднее лишь обогащается различными возможностями, не меняя свою интимную природу. Только заразительность рыданий и эротическая заразительность могут впоследствии обогатить человеческое общение. С другой стороны, общий смех двух индивидов уже есть то же самое, что и смех всего зала. Несомненно, может показаться странным утверждение, что мы здесь наблюдаем фундаментальный факт взаимного влечения. Как в случае с ребенком, так и с залом, особого движения индивидов друг к другу не происходит. Идентификация смеха и взаимного влечения предполагает в действительности немного иное представление, чем у Рабо: оно содержится не в движении, концентрирующем удаленных друг от друга индивидов, а во вмешательстве нового элемента в тот момент, когда другие индивиды сближаются. Это что-то вроде вспыхивающего электрического тока, в той или иной мере постоянно соединяющего случайно вступивших в контакт индивидов. Смех — лишь одна из этих электрических искр: движение к соединению, передаваемое одним существом другому, может принимать различные формы, начиная с того момента, когда «проницаемость» свободно открывает направление дальнейшего движения.

тревоги к экстазу» (см.: И.С. V . С. 429 и 430). Именно у Жане Кайуа позаимствовал определение психоастении, которое использовал в «Миметизме и легендарной психоастении» (Миф и человек. С. 130). В цитируемой статье Жане оспаривает тезисы Рабо (но он с ним согласен в том, что сексуальный акт не есть «социальный акт») и ссылается с похвалой (с. 447) на диссертацию Лакана «Параноидальный психоз и его отношение к личности» (1932).

Если мы учтем порядок появления различных видов смеха у ребенка в раннем возрасте, нужно сказать, что смех признания возникает далеко не первым. Смех от удовольствия, который следует за поглощением пищи или после принятия теплой ванны, смех удовлетворения является, что неудивительно, учитывая взрывной характер смеха, чем-то вроде разрядки, выплеска избыточной энергии. Смех от удовольствия предшествует смеху признания. Это значит, что в чистом виде смех — это прежде всего выражение интенсивной радости, и он не представляет собой простого процесса коммуникации, которая устанавливается между двумя и более индивидами при совместном веселье. Здесь нет простой коммуникации — здесь то, что сообщается, имеет смысл и цвет; то, что сообщается — это радость. И эта непосредственная радость проходит через все чередования социальных форм смеха.

Не нужно, впрочем, представлять вещи слишком грубыми: например, представлять общество, объединенное радостью и смехом. Не только потому, что социальная радость, так, как она просвечивает в смехе, есть нечто очень подозрительное и даже ужасное. Но еще и потому, что смех — это только промежуточный феномен: он часто прерывается в социальных отношениях, которые не могут быть бесконечно веселыми. Таким образом, смех подчеркивает в рамках переживаемых между двумя людьми отношений моменты интенсивной коммуникации. Но на этом пункте нужно настаивать, ведь речь идет об интенсивности, лишенной личного значения. В некотором смысле смех предполагает открытость между двумя существами при первом же удобном случае. Вот так в целом — и только в целом — человеческое объединение поддерживается вступлением в коммуникацию через радость — через контакт, значение которого для объединения выражается в функции удовлетворения и экспансии жизненных сил.

Если мы вернемся теперь к опосредованному смеху, смеху молодой девушки, которая не могла его подавить, узнав о смерти знакомого человека. Мы видим здесь странное сочетание удовлетворения и грусти. То, что провоцирует радость, возбужденность, всегда одновременно является и источником депрессии. Правда, дело касается несколько экстремального случая, настолько экстремального, что общение с другими, возможное при нормальном смехе, немедленно обрывается. Вместо обычного общения возникает крайняя неловкость. Но самый банальный анализ, направленный на те случаи, когда смех является опосредованным, показывает нам, что ситуация примерно всегда одна и та же. Грусть всегда, равно как и что-то угнетающее, провоцирует чрезмерный смех. Однако не стоит говорить о глобальном различии напряжения между смеющимся и объектом смеха. Единственное фундаментальное условие заключается в том, чтобы тоска была достаточно слабой или достаточно отдаленной, чтобы не тормозить движение радости. Очевидно, что это необходимое условие не реализуется в случае с девушкой, и

можно было бы сказать, что речь идет об упущенной возможности смеха, о неудачном, несостоявшемся смехе. Но именно этот эксцесс делает этот пример особенно важным: он подтверждает то, что было лишь едва уловимо. Смех падения это уже смех смерти, но если тоска минимальна, коммуникативный смех не подавляется. Ясно, что это аномалия, в которой отсутствие механизма подавления, механизма запрета весьма показательно.

Мы подходим к главному аспекту проблемы.

Как возможно, что тоска трансформируется в радость? Как возможно, что то, что должно было сломить человека, трансформируется в возбуждение, глубокая депрессия — во взрывное напряжение?

Характерно, что этот парадоксальный процесс является бессознательным, автоматическим и, как назло, всегда случается не в одиночестве, а во время коммуникаций. Невозможно внутри себя самого трансформировать испытанную боль в простое напряжение. Но то, что не удается в ходе жизни отдельного индивида, осуществляется в его движении к другому. Следовательно, этот процесс с самого начала имеет социальный характер. В то же время сам механизм этого процесса не является самоочевидным. Недостаточно также сказать, что дело касается социального факта. Нужно объяснить, как может социальное существование преобразовывать депрессию в напряжение.

Именно в этом пункте мы можем усомниться в существовании сакрального ядра, вокруг которого образуются веселые траектории человеческой коммуникации.

Я уже говорил в своем прошлом выступлении, что откладываю на будущее точное и пространное описание этого ядра. Я мог бы показать, что важнейшим его содержанием является то, что вызывает отвращение и угнетает. Это, как я уже говорил, менструальная кровь и гниение тела. Активная функция состоит в трансформации депрессии в напряжение. Целостность человеческой природы в каждой группе, объединенной вокруг каждого сакрального ядра, возникает в большей мере при участии в деятельности вокруг этого ядра, вокруг способности трансформировать левое в правое, грусть в силу. Я вернусь к этой теме, когда все немного прояснится, но при условии, что я могу основываться на том, что объясню позднее. Я получил возможность осознать происходящее в совместном смехе. Если в коммуникативное движение возбуждения и общей радости и включается опосредующее звено, связанное с природой смерти, то только в той мере, в какой весьма мрачное и отталкивающее ядро, вокруг которого происходит любое движение, превращает категорию смерти в принцип жизни, категорию падения — в принцип избытка жизненных сил.

В любом случае мы пока не видим в смехе этот странный механизм опосредования. Этот механизм проясняется, когда речь идет о сексуальной коммуникации, о взаимном возбуждении. В этом слу-

чае депрессивные элементы могут в еще большей мере, чем в случае со смехом, проявлять свою угнетающую природу: 1) потому что включившееся в игру движение не так легко подавить, оно не является столь хрупким, как радость; 2) потому что это движение может быть свойственным паре или даже одному возбужденному индивиду: вследствие этого могут произойти такие крайние случаи, как возбуждение на похоронах, о котором я упоминал как о символическом примере. Действительно, ситуация изменилась таким образом, что смех уже не фиксируется на каком-либо объекте. Совсем наоборот, смех скрывает его от наблюдения и координирует процесс интенсивной и изобильной радости человеческой коммуникации. Когда возбуждение задерживает возбужденного индивида на его объекте, и даже в том случае, когда взаимосвязь имеет место, когда возбуждение заканчивается коммуникацией и входит в цепочку движения целого, объект ни в коей мере не исчезает, как и имеющиеся у него свойства фиксировать на себе внимание. Таким образом, мы можем заметить, из каких ступеней состоит процесс опосредования. Смех, бесспорно опосредованный, сохраняет в человеческих отношениях, которыми он управляет, характер их ярко выраженной непосредственности. Тогда как опосредование подкрепляется угнетенными, навязчивыми состояниями, часто от начала до конца сексуальной коммуникацией. Между двумя существами, чья бурная жизнь состоит из движений, тема взаимного отвращения, касающегося половых органов, предстает как посредник, как катализатор, увеличивающий мощь и силу коммуникации. Несомненно, половые органы на самом деле вовсе не являются отталкивающими только в той степени, в какой принадлежат человеку, лишенному очарования, например старой и толстой женщине. Но половые органы желанной женщины, в сущности, так же отвратительны, как у старой и толстой. Они причастны к природе сакрального ядра; но они не столь поразительны, как другие табуированные ужасы, о которых я уже говорил, например все связанное с менструальной кровью. Важнее всего здесь тот факт, что нечто вроде пространства молчания царит между мужчиной и женщиной и довлеет над ними, их же и очаровывая. Их отношения опосредованы и глубоко очеловечены, чего нельзя сказать об отношениях между смеющимися.

Сегодня я уже не хотел бы развивать эту тему дальше.

Я откладываю до следующего раза разговор о слезах, непосредственный объект которых — ужасное и невыносимое. Я ограничусь намеком на глубокую тишину, порождаемую слезами. Я хотел бы также сделать немного более ощутимой природу ядра, о котором я говорил, и опосредования, которое благодаря ему включается в существование. Мне показалось, и впечатление, испытанное мной, было чрезвычайно сильным, что отношения между людьми становятся словно лишенными смысла, если пространство тишины не возникает между ними. Непосредственные, вуль-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Поскольку в течение рабочих дней недели большинство людей занято
В середине сакрального в повседневной жизни происходит лингвистический поворот
И всякую сколько либо содержательную идею о влиянии поговорки
Для самих исполнителей действия
Эти сведения сопровождают