<<<     ΛΛΛ     >>>   

356

бавляют субъективного и неконтролируемого к самому событию. В общем, реальное оказывается зыбким и расплывчатым, тогда как воображаемое прочным и четким.

Не стоит особенно удивляться тому, что версии происшествия не согласуются между собой. Было бы абсурдно требовать от журналистов больше того, что они вообще могут дать. У них нет ни времени, ни средств, чтобы проделать работу историков. Но остается все же поразительным, что они, как бы вследствие предустановленной гармонии, пришли к согласию во всем остальном. Вполне возможно, что они черпали сведения из одного и того же источника, 1 но, помимо того что соответствующие сведения далеки от того, чтобы совпадать во всех деталях, данное объяснение ни в коей мере не учитывает столь впечатляющую идентичность бьющих в одну точку комментариев, которые эти сведения сопровождают.

В первую очередь можно отметить систематическую старательность, с которой характер палача представляется противоположным его функции. В то время как эта последняя внушает страх, сам человек предстает как застенчивый и боязливый. Его жилище сравнивается с казематом на линии Мажино, настолько оно оказывается насыщенным механизмами обеспечения безопасности. Рассказывают, что, отказавшись сесть в автомобиль министерства юстиции, который был послан за ним в связи с неотложным делом, он вызвал такси и сказал посланцам министра: «Извините меня, но я никогда не испытываю доверия к незнакомым людям» («Le Figaro»). 2 Его ремесло оказывается торжественным и суровым, поэтому о самом палаче говорят, что он прост и любезен. Каждое утро он выводит на прогулку свою собачку, в послеобеденное время посещает бега, заказывает в соседнем кафе аперитив, который ему приносят, когда его желудок позволяет ему это. Он любит играть в манилью («Excelsior»), его описывают как небольшого рантье («Le Figaro»), как человека в отставке («Paris-Soir»), как «владельца» имущества («L'intransigeant»). Его жизнь — это жизнь пунктуального служащего, «хорошего отца семейства» («Paris-Soir», заголовок). В его квартале его беззлобно именуют «Горожанином Начала дня» («Paris-Soir», подзаголовок), хотя журналист, который приводит эту деталь, скорее всего, просто не отдает себе отчета в двойственности зловещего смысла этого выражения (палач делает свою работу на рассвете). Он практикует самую беспощадную профессию, поэтому его наделяют чувствительным сердцем, он всегда готов оказать услугу

1 Вероятно, из мемуаров самого Дебле, опубликованных в «Paris Soir».
Впрочем, эти мемуары уже в основе своей оказались стилизованными, так как
были подвергнуты редактированию со стороны одного журналиста, который
специально снял для этого комнату в доме палача, чтобы собрать конфиденци
альные сведения о нем для своей газеты.

2 Сомнительно, чтобы речь здесь шла о выдумке, ибо «в неотложном поряд
ке» головы не рубят.

357

ближнему и помочь беднякам («Le Figaro»). Его человеколюбивым темпераментом объясняют усовершенствования, внесенные им в действие гильотины («Le Figaro», «L'intransigeant» и т. д.). Его лицу приписывают мягкое и меланхолическое выражение. Его профессия является скорбной, грубой, кровавой, поэтому его представляют как озабоченного исключительно утонченными и деликатными вещами («Le Figaro»). Будучи поклонником и творцом красоты, он с ревнивым усердием выращивает редкостные розы. Выделывает и обжигает художественную керамическую посуду («Excelcior»). В частной жизни он страдает от гораздо более сильных невзгод, чем те, которые он причиняет публично. Например, ошибка фармацевта привела к гибели его сына в пятилетнем возрасте. Его дочь, состарившаяся, так и не найдя себе мужа, влачит «жалкое существование». Всего этого более чем достаточно, чтобы омрачить дни этого палача, заслуживающего жалости в его семейной жизни («Paris-Soir»).

Настойчивость, с которой повторяется этот контраст, приводит в ряде случаев к самым неожиданным ассоциациям. Так, один из комментаторов задается вопросом, не потому ли этот человек, обреченный заниматься мрачными делами, не выбрал для жилья улицу Клода-Терасса, что она носит имя веселого музыканта («La Liberte»). В общем вдвойне похоронная тема смерти палача дает повод посмешить читателя посредством шуточек, подходящих к обстоятельствам, или игры слов, связанной с профессией персонажа. Например, как бы походя делается замечание о том, что профессия палача не знает «мертвого сезона» («L'ordre»). В ряду комических анекдотов имеется один, особенно роскошный и абсурдный, который задает тон стремлению избавиться от тревоги, прибегнуть к святотатству, которое постоянно вызывает смех в таких случаях. Один из Сансонов, палач Людовика XV обладал столь легкой рукой, что умел совершить нужное действие так, что осужденный, как говорят, ничего не чувствовал. Когда он казнил Лалли-Толендаля, этот последний с нетерпением спросил: «Ну, чего же вы ждете?» А Сансон дал следующий ответ, комичность которого рождается из самого ужаса и проистекает из факта, что обращение адресовано трупу: «Но, господин мой, уже готово! Взгляните сами!» («Le Figaro»). В то же время Дебле представлен как персонаж, совершенно безразлично, если даже не враждебно, относящийся к историям о палачах и казнях. Он возвращает сборник произведений на эту тему одному англичанину, подарившему ему этот сборник, с такими величавыми и почти торжественными словами: «Во всем, что касается выполнения палачом своих обязанностей, палачу совсем не нужно уметь читать» («Le Figaro»).

И наоборот, в противоположность этим историям наблюдается стремление усилить зловещий и неумолимый характер общественного экзекутора. Едва заканчивают описывать его существование как мирное и тихое, его тут же рисуют как ужасающее. Вследствие

358

этого он становится, как именует его заголовок одной из статей, «палачом с двойной жизнью» («Paris-Soir»). С детства он живет отдельно от себе подобных. В школе профессия его отца, о которой, как заверяют, он не знал, обрекает его на изоляцию. Его товарищи мучают его, оскорбляют, исключают из своих игр («Paris-Soir», Ce Soir»). В конце концов они доводят до его сведения «проклятие», которое довлеет над ним. Из-за этого он испытывает ужасное потрясение. Позже, основывая гордыню на своем унижении, он принимается играть в казнь на гильотине своих сотоварищей и ухитряется терроризировать их («Paris-Soir»). 1 Позже, когда ему пришлось искать работу, его предложения отклоняются, как только произносится его имя, «отмеченное кровавой печатью» («Paris-Soir»). Ночью его будит крик бредящего отца: «Кровь!» («Le Progres de Lyon»). A вскоре этот последний и в самом деле уходит в отставку, так как чувствует во время казней, как пачкается в крови, хотя на самом деле остается столь же незапятнанным, как и судьи, находящиеся рядом с ним («L'intransigeant»). Никто не соглашается выдать за него замуж свою дочь. Он просит руки у дочери плотника Эртелу, который для всего света изготовляет скамьи подсудимых, единственного человека, который так же, как и палач, живет, хотя и косвенно, за счет высшей меры наказания. Но его предложение оказывается отвергнутым, ремесленник не желает, чтобы его дочь стала женой человека, отрубающего головы («Ce Soir», «L'intransigeant» и т. д.). И тут в дело включается романтика, так что палач вполне естественным образом превращается в героя романа — из-за безнадежности в любви Дебле соглашается стать преемником своего отца («Ce Soir»). Рассказывают также, что в свое время первый из Сансонов решил встать на путь карьеры, которая должна была лечь клеймом на его потомков, из-за несчастной любви («Le Figaro»). Таким образом, фольклорная сущность рассказа становится очевидной.

Самым драматическим образом рисуется картина того утра, когда молодой человек смирился со своей участью. В день казни, когда он должен был служить помощником своему отцу в первый раз, этот последний пришел разбудить его рано поутру со словами: «Пора! Время пришло!» Обращают внимание на то, что «будущий палач был оторван ото сна совсем так же, как приговоренный к смерти» («Paris-Soir»).

С другой стороны, журналисты забавляются тем, что приукрашивают смерть палача. И здесь очевидными становятся совпадения, которые никак нельзя отнести за счет случая, а только за счет скрытной необходимости. Настаивают на том факте, что человек, который вызывал внезапную смерть, сам умер внезапно. Подчеркивают, что он утратил жизнь в тот самый момент, когда отправлялся на место казни. Отмечают, что казнь, которую он должен был

1 Стоит ли обращать внимание на надуманность всех этих подробностей?

359

провести, должна была состояться в Ренне, его родном городе. Говорят, что провидение не могло допустить, чтобы палач умер обычной смертью («L'Epoque»). Это, быть может, служило самой широко муссируемой темой ежедневных изданий: непременно требовалось, чтобы кончина государственного палача наиболее удовлетворительным и совершенным образом завершала существование, которое, было, как очевидно, целиком и полностью подчинено неизбежности.

Действительности, и это необходимо признать, не в чем упрекнуть миф. В самом деле, этот персонаж представляется уникальным в государстве. Строго говоря, он является не чиновником, а простым наемным работником, которому министерство юстиции платит жалованье из фондов специальной статьи своего бюджета. Создается впечатление, что все стремятся дать понять, будто государство об этом не знает. Во всяком случае по одному важному пункту он оказывается вне закона — его забывают внести в регистрационную книгу. По молчаливому согласию сыновья палача освобождаются от несения военной службы. Покойный экзекутор, чтобы избежать своей участи, однажды по собственной инициативе пришел на призывной пункт, без направленного ему вызова, и... предстал «перед потрясенными офицерами». Его необходимо было призвать за неимением статей закона, которые допускали бы отказ ему в призыве («L'intransigeant»). Более того, работа палача практически оказывается наследственной. Когда стремятся ясно представить фатальную неизбежность, которая довлеет над их жизнью, как раз и показывают, что все они, и сыновья, и внуки, и правнуки, — палачи («Le Figaro»). Наследственный характер ремесла, являющегося, однако, скандальным при демократии, не вызывает никаких комментариев, однако проявляется непосредственно уже в заголовках, напечатанных заглавными буквами: «Последний в династии» («Ce Soir»), «потомство палачей», «семейство экзекуторов» («Paris-Soir»), «трагическая потомственная линия». Некоторые газеты считают как бы естественным наследование по побочной линии и автоматическую передачу племяннику г. Дебле обязанностей последнего, принимая во внимание то, что мужской наследник по прямой линии отсутствует («L'humanite», «L'action francaise», «L'ere nouvelle»). Не подчеркивая ее исключительного характера, обращают внимание на прерогативу, типичную для верховного властелина, позволяющую палачу назначать своего наследника. Отмечают, правда, что покойный воспользовался такой прерогативой в июле 1932 г. в пользу сына своей сестры. Но никто не попытался объяснить, как в этих условиях кто-либо другой мог бы представить свою кандидатуру на пост палача.

Наконец, отмечают «вековую» традицию, согласно которой после смерти палача смягчается мера наказания первому осужденному, поднявшемуся на эшафот («L'humanite», «Le petit Parisien», «Paris-Soir»). Все происходит так, как если бы жизнь палача иску-

360

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Антисоциологическая теория рабо в цитируемой книге заключается в том притяжение повседневной
Вот как господин кайуа в свою очередь описывает нонконформизм интеллектуалов
Открыто провозглашавшейся целью было возвышение германии по отношению к зарубежью ассоциации организации
Их отражения в литературе этот период расценивался как последняя попытка мистификации страсти
Тем более глубоким является страдание