<<<     ΛΛΛ     >>>   

1 См. в «Ученике колдуна» параграф, озаглавленный «Подлинный мир влюбленных».

ВЛЕЧЕНИЕ И ОТВРАЩЕНИЕ II . СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА

Суббота, 5 февраля 1938 г.

Читатель начинает понимать, насколько глубоко продуманным был подход Батая и Кайуа к организации первого года деятельности Коллежа.

Первое заседание: онтология композиций, метафизические пролегомены ко всякой сакральной социологии, которая хочет предстать как наука. Первая секция: установление границ пространства этой сакральной социологии, начиная с проведения различия между животными и человеческими сообществами, основанного на концепции антропогенного желания: исключая, с одной стороны, стадные животные и доисторические поселения, с другой стороны — развитые или постисторические сообщества. В силу негативности, свойственной этому антропогенному желанию, социальное пространство с момента своего возникновения сосредоточено, помимо всего прочего, на таком отталкивающем объекте, как смерть.

Два заседания были посвящены анализу синтеза влечения и отвращения, основам целостности обществ. Предыдущее заседание касалось феноменов (смеха и сексуальности), которым придается социальное измерение, но необходимые аргументы представлены не были. Следовало подождать заседания 5 февраля, на котором объектом анализа станет жертвоприношение (месса), значение которого для коллектива выражается в том, что оно трансформирует депрессию в энергию, левое сакральное в правое. Эта коллективизация меняет символику сакрального, преобразует уныние и упадок сил в экзальтацию. Социальная связь разворачивается вокруг «признания человеком того факта, что он преклоняется перед объектом, вызывающим самый сильный ужас в его душе». 17 января Батай открыл цикл докладов в Обществе коллективной психологии (в деятельности которого принимали участие Лейрис, Дютуи); темой того года были «Позиции перед лицом смерти».

100

Взаимосвязи жертвоприношения и власти посвящена вторая часть курса, сконцентрированного на эволюции отношений господства и трагедии. Механизм влечение — отвращение на самом деле не статичен. Его дрейфующие бесцельные движения уносят отвращение далеко от его источника; отталкивающее в свою очередь отталкивается, левое сакральное преобразуется в правое. Батай не мог удержаться от того, чтобы не применить эту изменчивую схему к дисциплинарной эволюции недавно, вследствие революций, возникших режимов, о которых они не желали больше говорить: история имеет, увы, уникальный смысл. «Политические персонажи регулярно перемещаются только слева направо».

Я говорил две недели назад о глубоких изменениях, которые появляются в развитии отношений между индивидами, входящими в ограниченную массу, саму по себе индивидуализированную, и именно в том движении, которое одушевляет данное сообщество. Я представил эти изменения как результат действия, исходящего от центра: как если бы четко определенное ядро структуры присоединившихся к нему индивидов имело возможность осуществлять настоящее извращение природы деятельности, которая осуществляется на периферии. Так, я попытался описать извращение природы естественного смеха. Естественный смех был не чем иным, как полнотой жизни, витальным возбуждением, весьма заразительным. Это простое возбуждение состояло из депрессивных образов, из образов поражения или смерти, сравнимых с излучениями некоего центрального ядра, где заряжалась и концентрировалась социальная энергия. Я указал, может быть немного поспешно, что тот же эффект чувствовался и в сексуальном влечении, которое, как и смех, состоит из образов, внезапно приобретающих отталкивающее, отвратительное значение. Все эти феномены извращения составляют специфику человеческого существования в природе. Самое важное, очевидно, происходит в извращении, которое совершается в глубине центрального ядра. Об этом центральном ядре последний раз я сказал совсем немного: о его сложности, поскольку оно состоит одновременно из мест, объектов, личностей, верований и сакральных практик; и еще, что в нем можно констатировать парадоксальную трансмутацию угнетения в возбуждение. Я смог в качестве типичного примера этой трансмутации указать на такое зрелище, как «трагедия». 1

1 В дискуссии, которая последовала за одним из предыдущих докладов? Или, может быть, в «Ницшеанской хронике» в «Ацефале» (июль 1937), когда Батай опубликовал что-то вроде рецензии на «Нуманцию», пьесу Сервантеса, только что поставленную Барро. В ней можно встретить такие формулы, как «существование — это значит трагедия» или «жизнь требует объединения людей, и люди объединяются либо лидером, либо трагедией» (И.С. I . С. 482 и

Я мог бы добавить, что трагедия вместе со своим двойником, комедией, создает ту самую целостность, которую я пытаюсь достаточно полно описать. В определенной сакральной оболочке заложено трагическое действие, которое держит зрителей в напряжении, доводит если не до слез, то по крайней мере до близкого к ним состояния. Вокруг этой оболочки лежит явно профанная область, по которой пробегают широкие волны смеха, волны, которые связываются и обновляются такими образами, как образы комедии. Несомненно, это только упрощенная схема, возможно, это лишь внушительный образ или чистая аллюзия, но, на мой взгляд, главное здесь выражено — и выражено ощутимо — особенно тот факт, что союз между людьми не есть внезапный союз, который формируется вокруг очень странной реальности и ни с чем не сравнимой навязчивой силы. Главное, что, если человеческие отношения перестанут проходить через это опосредование, через это ядро жестокого молчания, они лишатся своего человеческого характера.

Но прежде чем продолжить это описание, я должен изложить некоторые соображения, касающиеся метода. Что в действительности означает эта работа по отношению к разнообразным легитимным действиям, возможным в познании? Может ли данное описание выступать как развитие какой-либо науки, аналогичной остальным, — таким как социология, биология или астрофизика? Я задаю этот вопрос не случайно. Мне кажется, что образ, которым я пользовался, вводит один элемент, который нельзя обнаружить ни в биологии, ни в физике, элемент, которому я без колебаний дал характеристику, когда говорил, что главное в нем выражено доступным для восприятия образом. Несомненно, не всегда справедливо, что ничто чувственное никогда не вторгалось в точные науки. Интуитивная репрезентация феноменов может часто сопровождать формулировку законов. Но здесь мы видим некоторую слабость, свойственную ученому, но являющуюся внешней по отношению к самой науке, которая стремится свести чувственное к минимуму. Напротив, я не перестаю подчеркивать тот факт, что описываемые мною явления переживаются нами. И они не только переживаются. Я употребил термин существенный: полагаю, что в действительности эти феномены составляют самое существенное в наших переживаниях; если хотите, они — сердце нашего существования. Кроме того, я рассматриваю акт признания, который в реальности есть сердце нашего существования, как решающий акт в развитии человека. Другими словами, я думаю, что нет ничего более важного для человека, чем признать себя преклоняющимся перед тем, что внушает ему наибольший ужас, что вызывает его сильнейшее отвращение.

489). См. также «Мать-трагедию» (1937) и «Обелиск» (1938), параграф «Трагические времена в Греции» (И.С. I . С. 493 и 507). Вопрос о трагедии был снова поднят Батаем в его выступлении о власти (19 февраля 1938). В «Зеркале тавромахии» Лейрис тоже говорил о предписаниях «античной трагедии».

102

Мне кажется прекрасным, что я оказываюсь перед обязанностью выбора: если все так, как я сказал, то я, очевидно, отвергаю то, что называю глубоким сном науки. Я понимаю, что меня фактически вынудили открыто это признать. Но почему бы не признать, что у меня есть возможность заниматься феноменологией, а не наукой об обществе? 1 Это значило бы даже больше, чем мне обычно готовы приписывать. Не значит ли все это, что речь идет просто о новом названии для идеологии? Нельзя ли то, что я излагаю, считать идеологией борьбы? То есть, по определению, необходимой ошибкой.

Полагаю, что на все эти сложности, раскрытые по моей же инициативе, мне лучше всего ответить, используя самые разнообразные данные. Весьма интересно было бы заняться общим сопоставлением: почему бы не приблизить данные научной социологии или даже мнимые научные данные к чисто феноменологическим представлениям Гегеля. Возможно, то, что я пытаюсь сделать, в итоге будет сведено к этому сопоставлению. Но я не имею права представлять вещи проще, чем они есть. Я думаю, что мои опыты настолько специфичны, что я должен это подчеркнуть. Как я только что сказал, я рассматриваю в качестве решающего для человека акта факт его признания, которое является в действительности сущностью или сердцем его существования. Но оно имеет смысл лишь в том случае, если признается нечто отличное от того, что ожидается. Было бы абсурдно претендовать на обнаружение вещей, приводящих в глубокое замешательство, используя простой феноменологический метод, то есть простое описание проявившихся переживаний. Одно из двух: или ухищрения объективной науки принесут нам чисто внешние сведения, не связанные с непосредственно переживаемым опытом, или ничего принципиально нового не произойдет. Тогда мои интерпретации с самого начала неприемлемы. Иначе говоря, моя попытка предполагает, что открытие бессознательного возможно и, в сущности, бессознательное находится вне досягаемости феноменологических описаний. К бессознательному можно приблизиться, только используя методы научного порядка. Эти методы хорошо известны: речь идет о социологии первобытных обществ и о психоанализе, дисциплинах, которые вызывают много сложностей в методическом отношении, но которые не могут быть сведены к феноменологии.

Не менее истинно и то, что признание человека самим собой, о чем я говорил как об основном объекте своих размышлений, может

1 Феноменология должна подразумеваться здесь скорее в гегельянском, чем в гуссерлианском смысле. См. ссылки, которые Батай дает в начале «Психологической структуры фашизма» (1933): этот доклад, говорил он, «шокирует личностей, которые не слишком знакомы ни с французской социологией, ни с современной немецкой философией (с феноменологией), ни с психоанализом» (И.С. I . С. 339).

103

существовать лишь в феноменологическом плане, то есть признания не будет, если не будет иметь место пережитый опыт. Я обнаруживаю здесь проблему, решение которой уже найдено в самой глубине психоаналитического опыта. Мы знаем, что недостаточно объяснить неврозом комплексы, движущие поведением больного, нужно сделать их доступными для восприятия человека. Только психоанализ мог на практике разрешить трудности, которые я пытался определить, а именно переход от бессознательного к сознательному. В этом пункте психоаналитики приходят к определенному и весьма специфическому искажению научного принципа: их метод не передается иначе, как через субъективный опыт — любой психоаналитик, до того как он сам не прошел психоанализ, не имеет достаточно объективных знаний. С этой точки зрения, не существует никакого иного оправдания психоаналитического метода, кроме его успешного применения. Из чего вытекает, что только психоаналитики могут признать ценность психоаналитических данных. И тем не менее это не так: психоанализ и его искажение ввели в обиход объективные и общепризнанные данные. Тем самым бессознательное смогло стать объектом познания.

Само собой разумеется, что я в свою очередь хотел бы дать обоснование тому, что я подразумеваю под успехом. Хочу лишь заметить, что, учитывая поставленную перед собой цель, я не могу поступить иначе. И мне кажется, что трудно, во всяком случае после всего, что я уже изложил, претендовать на то, что в итоге я приду лишь к идеологии борьбы, к необходимой ошибке. Несомненно, я допускаю, как предельно отвлеченную истину, что невозможно установить между различными формами репрезентации вещей что-то большее, чем различие в акцентах. Если это понятно, то я могу допустить, что излагаемые мной принципы есть также и идеология борьбы и что, без всякого сомнения, полностью избежать заблуждений сложно. У меня уже была возможность сказать, что я не занимался всем этим чрезмерно, я имею в виду: не чрезмерно. Но сейчас я стараюсь еще раз подчеркнуть этот факт, без которого можно обойтись только с помощью ухищрений холодной науки, без которого мои опыты теряют смысл. Я обязан придать всему сказанному такой же вес, какой имеет и эта холодная наука. Можно утверждать, что в этой области наука наиболее холодна и еще блуждает в потемках. Она действительно блуждает, но я полагаю, что можно не требовать от человека слишком многого и ограничиться авторитетом Мосса и Фрейда. 1 Я должен, правда, признать, что гегельянец мог бы противопоставить совокупности развиваемых

1 В рукописи Батая находится вложенный лист, на котором записаны следующие размышления: «Отличие науки и этого учения. Рабочие гипотезы (общие интерпретации) — не только инструменты исследования, как в науке. Но ни от кого не зависит, что инструмент исследования в особых случаях становится инструментом жизни. Это касается всех наук, вплоть до медицины».

104

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Сближаемые желанием загнать общество в последние окопы выступление подполье
Квалифицировал сакральное в повседневной жизни как работу на базе интроспекции
По поводу шанса на удачу авантюра шамфора это авантюра человека
Тем самым наносила в западном сознании ущерб светским ценностям
Олье Дени. Коллеж социологии философии 3 человек