<<<     ΛΛΛ     >>>   

Данное выступление, тема которого, как говорил Батай, случайно пришла на ум им обоим (ему и Кайуа) во время беседы, затрагивает, однако, самую суть Коллежа Социологии, суть его замысла, суть его мечтаний, самое главное в его существовании. Здесь угадывается тайная комната, в которой сходятся социологи, сближаемые желанием загнать общество в последние окопы.

Но, возможно, это было первое выступление, которое заставило почувствовать разделение голосов, даже если отклонение прямо и не могло проявиться — частично в силу сложившегося фактического положения, которое в очередной раз вынудило Батая упражняться в чревовещании, говорить одновременно и за себя, и вместо Кайуа.

Скорее всего, Кайуа не придавал того же смысла письму Мосса Эли Алеви, что и его автор, письму, которое он попросил Батая процитировать. Выражения, к которым прибегает Мосс, чтобы осудить большевизм, Кайуа воспринял иначе, поскольку в его проекте большевизм выглядел привлекательным. Эти выражения в глазах Кайуа несомненно украшают большевизм множеством привлекательных свойств, превращающих политический аппарат, призванный представлять интересы рабочего класса, в подпольную романтическую организацию, в новое воплощение Общества Иисуса, с дисциплиной, которая обещает привести к безграничному всемогуществу. Дело в том, что интернационализм, который Мосс сурово осуждал, для Кайуа становится одним из главных мотивов сплоченности и превращается в интернационализм иерархов. Таким образом, для Кайуа Коллеж должен стать чем-то вроде Социологического ордена, в том смысле, в каком говорят о Тевтонском ордене, плотным ядром, из которого распространялись бы заговор, конспирация, все то, что Низан называл в то же самое время «подпольной деятельностью».

145

Позиция Батая является в гораздо меньшей степени политической, в гораздо большей степени — мистической и восходит к безвозвратно утраченному шаманизму. Воле к власти Кайуа он противопоставил волю к трагедии. Для него речь уже не идет о том, чтобы использовать тайное общество как средство для достижения какого-либо политического или иного результата, подполье не может иметь никакой другой цели, кроме самого подполья. Его конечная цель исчерпывается его собственным существованием. В этом смысле, хотя и по иным, чем у Мосса, соображениям, Батай питает недоверие к обществам заговорщиков и меняет ярлыки: они образуются вокруг желания господства, которое предает самую сущность тайны.

Таким образом, существует расхождение между Батаем и Кайуа, для преодоления которого последний использует средства диалектики. Орден, за который он борется, получает у него определение гиперцели. Она стоит выше любых частных целей, строго говоря, никому не служит, не позволяет использовать (подчинить) себя и пользуется безраздельной властью. И господствующее положение она занимает не в результате выборов, революции или верности традиции, а по определению. Таким образом, орден в свою очередь получает «экзистенциальную» ценность, которой Батай наделяет тайные общества в противоположность проектам заговорщиков. Мишле, говоря об иезуитах, уже отмечал имеющуюся в развитии любого ордена тенденцию к тому, что он называл «свирепым самообожествлением».

НИ ДЕМОКРАТИЯ, НИ ФАШИЗМ: ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО

Выступление Батая распадается на две части, отделенные друг от друга чтением замечаний, которые ему направил Кайуа. Эти замечания и в самом деле вносят изменения в характер его подхода к теме. Сначала тайные общества были представлены на фоне антифашистских мотивов: тайна — это режим дионисийского, обезглавленного общества (Ацефала), общества смерти короля (в том смысле, в каком, согласно Клоссовски, Коллеж: мог бы быть церковью смерти Бога), своего рода демократия катакомб, или еще, если взять марксистский образ, которым пользовался Батай, подполье старого крота. Однако после прочтения замечаний Кайуа то же самое подполье становится «единственным средством, которое позволяет сообществам, достигшим подлинной пустоты, статического нонсенса, претерпеть взрывное превращение». Обвинения в опустошенности (энтропии) являются частью антидемократических уколов: тайные общества, места сплочения, стали антидемократическим мотивом.

Является ли подобная альтернатива неизбежной? Кайуа случалось говорить, что сражение с фашизмом начинается вместе с

146

сопротивлением демократии. Многие современные комментаторы возлагали на избирательную систему тяжкую ответственность за приход к власти Гитлера, но Кайуа идет дальше. «Между демократией и фашизмом, — пишет он в апреле 1939 г., — имеется нечто гораздо большее, чем просто точки соприкосновения. Несмотря на бросающийся в глаза антагонизм, между ними существует некоторое неизбежное родство, особые родственные узы, которые позволяют понять, что фашизм не отвергает демократическое наследие, и которые уже сейчас предупреждают, что можно представить враждебность к демократии, которая сопровождается такой оке неприязнью и к фашизму. Демократия заключает в себе неизбежность фашизма» («Иерархия существ». «Les Volontaires». Специальный номер «Фашизм против разума». Апрель 1939. № 9. Р. 319). Его точка зрения остается такой оке и в 1940 г., в Буэнос-Айресе, тогда, когда он стремится отмежеваться от двусмысленностей Коллежа и противопоставляет демократии иерархическую республику: «Вообще говоря, весьма важно, как мне кажется, стремиться к организации, которая в любой сфере отдает власть интеллектуальной компетентности и нравственной порядочности, и мне трудно допустить, что эти последние должны подчиняться мнению большинства и, в еще меньшей степени, что они якобы опираются на всеобщее единодушие взбудораженных или запуганных масс. Позволят ли мне хоть на мгновение помечтать об утопии? Я хотел бы, чтобы любой руководитель сам нес ответственность перед себе подобными, объединенными в коллегию, в которой он занимал бы только место первого среди равных» («Защита Республики». Circonstancielles (1940—1945). Париж, 1946 г.).

ОТВЕТ НА АНШЛЮС

Выступление Батая не было предусмотрено. В силу компетенции (и интересов) тайные общества были темой Кайуа. За год до этого в подборке, предназначенной для «Ацефала», Батай процитировал следующий афоризм Ницше: «И прежде всего только не тайные общества. Необходимо, чтобы последствия ваших мыслей вызывали ужас» (О.С. I . Р. 677). Цели, преследуемые «Контратакой», на самом деле были противоположны целям тайного общества. Однако болезнь Кайуа была не единственной причиной, вынудившей Батая высказаться по этому вопросу. После неудачи «Контратаки» и из-за опасностей, которые накапливались на европейской арене, ссылка на тайные общества становится в его размышлениях одновременно и более субстанциональной и более позитивной.

Это выступление Батая состоялось ровно через неделю после Аншлюса: Гитлер вошел в Вену 12 марта. Когда мир вступает в период военной зимней спячки, левым формам сакрального не оста-

147

ется ничего другого, как уйти в подполье. В то же время эта (трагическая) альтернатива милитаризации одновременно обеспечивает и хорошее укрытие для защиты: в отличие от общества заговорщиков реально существующее тайное общество в той мере, в какой пребывание в подполье является его целью, оставляет открытой надежду, что в случае фашистской агрессии оно не станет прямой мишенью. Здесь обнаруживается двусмысленность мимикрии в поведении: для чего насекомые принимают неподвижную позу, из чистого эстетизма или же для того, чтобы обмануть хищника? Этот контекст оказывается особенно чувствительным, если принять во внимание актуальные предпосылки, с которых Батай и начинает свое выступление о тайных обществах. «Каким бы ни был налетевший шквал, — заявляет он, — мы переживем его, и каким бы ни был исход войны, после нее, как и раньше, возникнут противоречивые устремления. И даже если военное господство, — я понимаю под этим фашистское господство, — распространится за пределы тех границ, которых оно достигает сейчас, оно ни в коей мере не сможет разрешить эти противоречия. В действительности военное господство существует лишь над кем-то другим, и пока имеется возможность бороться, господство, между прочим, не является полным, а если исчезает возможность бороться, то и существование военного порядка сразу же теряет всякий смысл». Батай, стоит сказать, был далеко не единственным, кто перед лицом нарастающей угрозы военной интервенции обращается к политике непротивления, которая не утруждает себя даже попыткой выглядеть как «революционное пораженчество». Например, Симона Вейль через несколько дней после того, как на следующий день после Аншлюса немецкие угрозы Чехословакии стали несомненными, писала Бержери (1 апреля 1938 г.): «Гегемония Германии в Европе, сколь бы горькой ни была ее перспектива, в конечном счете, быть может, и не является несчастьем для Европы. Если принять во внимание, что национал-социализм в его нынешней форме крайнего напряжения сил, возможно, не продержится долгое время, то можно представить, что эта гегемония в ближайшее историческое время будет иметь множество вероятных последствий, не все из которых окажутся пагубными» («Essais historiques et politiques». 1960. P. 279).

Я уже предупредил, что сегодня я должен был передать извинения Кайуа, который вынужден из-за болезни переложить на меня груз подготовки доклада о тайных обществах. Должен сказать, что я весьма сожалею о том, что он отсутствует, так как это вынуждает меня говорить о предмете, который я знаю гораздо хуже, чем он. К счастью, схема текста, которую он мне прислал, в определенной мере позволит мне ответить на главные вопросы, вызываемые существованием организаций, которые называют братствами, церк-

148

вами, орденами, тайными обществами или же «сообществами избранных».

Тем не менее я не стану сразу зачитывать текст Кайуа. Сначала я хочу связать доклад, который я хочу сделать сейчас, с предыдущими выступлениями. В частности, я попытаюсь в соответствии с сегодняшними обстоятельствами представить порядок, образующий определенное число понятий, которые я стремился ввести. В настоящий момент я со всей силой настаиваю на том, что мне и раньше приходилось отмечать, — на оппозиции между, с одной стороны, религиозным миром, миром трагедии и внутренних конфликтов, а с другой — миром войны, глубоко враждебным духу трагедии и постоянно направляющим агрессивность вовне, переносящим конфликты вовне. В прошлый раз я представил революционные перевороты, сотрясавшие Европу на протяжении нескольких веков, как развитие религиозных волнений, то есть трагических. Я показал, что это развитие демонстрирует способность трагического мира пойти на разрушение, которое не щадит ничего. И это позволило мне утверждать, что сам этот мир без устали работает на свое собственное уничтожение: это уничтожение прямо у нас на глазах приводит к смерти революционного духа, который сегодня уже не может существовать в человеке, не превращая его в поле столкновения душераздирающих противоречий. Но главным образом я подчеркивал тот факт, что революционные сражения, уничтожая опустошенный религиозный мир, а затем и саму революцию, тем самым оставляли поле свободным для мира войны: иначе говоря, главный результат великих европейских революций заключался в развитии национальных форм милитаризма. И даже сейчас, пока мы заняты бесплодными препирательствами, один только дух милитаризма определяет судьбу человеческих масс, пребывающих в состоянии гипноза. Одна их часть чересчур возбуждена, тогда как другая застыла в изумлении.

В прошлый раз я ограничился этими пессимистическими выводами: я считал, что достаточно предупредить, что через две недели я буду говорить о том, что если учесть мои рассуждения, то еще есть возможность полагаться на будущее человеческого общества.

Должно быть, бесполезно говорить, что я ни в коей мере не имел в виду те надежды, которые большинство людей все еще связывает с демократическими армиями. Я тотчас же готов дать свои объяснения по поводу этой более чем актуальной темы, если кто-либо сочтет это необходимым. Я глубоко убежден, что имеется нечто презренное, нечто одиозное в самом факте, что реальности, угрожающей сегодня самому человеческому существованию, нельзя противопоставить ничего другого, кроме рассуждений, утверждений законов, шумных препирательств и армий, которые сами управляются при помощи таких же рассуждений и препирательств. Не думаю, что вооруженной империи можно противопоставить что-либо, кроме другой империи, а между тем, помимо вооружен-

149

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Человек
Она в первую очередь предполагает концентрацию вокруг личности
Без военных функций
Которого страх лишил потребности быть человеком
Нечистого они предстают как в высшей степени подвижные