<<<     ΛΛΛ     >>>   

Я полагаю, что немного продвинулся на пути, ведущем человека к признанию, что он преклоняется перед объектом, вызывающим самый сильный ужас в его душе.

Я должен также сказать в завершение этого доклада об упущении, которое я должен был восполнить, говоря о трансформации левого сакрального в правое, поскольку Кайуа не смог продолжить, я должен буду это сделать [.. .] 2

1 См.: Фрейд. «Тотем и табу»: «Общество строится на совершенном сообща преступлении».

Программа, отпечатанная осенью, анонсировала выступление Кайуа, но вместо него доклад делал Батай. Кайуа из-за болезни на тот момент прервал свое участие в деятельности Коллежа. Хотя он и направил несколько замечаний Батаю, которые тот принял к сведению и озвучил словно чревовещатель, в итоге речь должна идти все же о выступлении Батая, а не Кайуа.

Уже в самом первом докладе на первый план в схематическом наброске сакральной социологии Батай поставил власть и армию. Эти предварительные размышления о власти представляли собой описание ее двух антитетических воплощений: армии и тайных обществ, правого суверенитета империи и левого суверенитета трагедии; власти, которая убивает, и власти, которая погибает; топора палача и креста предаваемого казни; военной власти, которая несет с собой плоды смерти, и религиозной власти, которая, чтобы искупить свою вину, взваливает ответственность за эти плоды на свои плечи.

МИТРА И ВАРУНА

Эта антитеза во многом обязана книгам по политической антропологии, которые читал Батай. Представление о них можно получить, познакомившись с каталогом взятых из Национальной библиотеки книг, составленным Жаном-Пьером Ле Буле и опубликованным в XIII томе Полного собрания сочинений. В нем важное место занимают Дюмезиль и его книга «Уран — Варуна» (1934), исследование сравнительной мифологии функций власти в индоевропейском мире. Варуна, пишет Дюмезиль, воплощает в ведической мифологии «Царя с его функциями управления, правосудия и магии (это все едино), но без военных функций». В этой картине

115

властная функция колеблется между двумя полюсами: один — религиозный (правосудие и магия, смешанные друг с другом), другой — военный.

Даже если это происходит неосознанно, непроизвольно, Дюмезиль оказывается едва ли не основным источником для Коллежа. С точки зрения влияния, даже посещаемости, его семинар в шестом отделении Практической школы высших знаний серьезно конкурировал с семинаром Кожева. В 1956 г. Батай все еще будет опираться именно на его работы в своем описании функций королевской власти, колеблющейся «между религиозным бессилием и властью воинственного Господина» (Гегель, человек и история. Le Monde Nouveau. Январь 1956. T. XII . С. 353). Что касается Лейриса, который участвовал в большинстве его семинаров, то он обильно цитирует его в своей диссертации, защищенной в июне 1938 г. по теме «Тайный язык племени догонов из Санга». Полан (он же Жан Герен) и Гуасталла, со своей стороны, также публикуют весьма восторженные рецензии на книгу «Мифы и боги германцев» (1939), первый — в N.R.F., второй — в «La Fleche». Но именно Кайуа в своем показательном университетском курсе лекций наиболее последовательно и глубоко связал Коллеж с Дюмезилем.

«Правосудие и магия, — можно прочесть в книге „ Уран — Варуна", — составляют одно целое». Книга «Митра — Варуна» (1940) внесет изменение в эту позицию: правосудие и магия становятся там двумя конкурирующими версиями, двумя интерпретациями или, если взять слова Мосса, двумя «вариациями» представлений о власти, противоречивыми и дополняющими друг друга. Одна пригодна для условий мирного времени, другая — для кризиса. «Митра — Варуна» вносит весьма любопытные изменения в предложенное в книге «Уран — Варуна» описание функций власти, главным образом религиозных, восстанавливая в правах то определение политики, которое, начиная с просветителей, относит к власти десакрализованное административное управление публичным пространством, то есть область законодателя Митры. Однако Коллеж продолжает следовать первому представлению (в рамках которого Митра не принимает во внимание область сакрального): в функциях власти его интересует только мрачная и жестокая харизма повелителя мира.

ВЛАСТЬ СОГЛАСНО КАЙУА

В октябре 1937 г. Кайуа публикует в N.R.F. заметку о бледной тени Митры — о Леоне Блюме. Премьер-министр Народного Фронта, ушедший в отставку в июне, выпустил в свет под названием «Отправление власти» сборник своих выступлений как председателя Совета министров. Последующее я беру из обзора, сделанного Кайуа: «Эта книга позволяет мне, — пишет Кайуа, — го-

116

ворить о концепции власти, которая нашла свое выражение в сочинениях господина Леона Блюма, и подвергнуть ее критике независимо от исторических обстоятельств, в которых эта концепция испытывалась, а эта власть осуществлялась. И в самом деле, власть, независимо от того отправляют ее или же подчиняются ей, является непосредственным фактом сознания, вызывающим у живого существа элементарную реакцию отторжения или притяжения. Кроме того, анализ социальных феноменов показывает, что власть необходимым образом связана с областью сакрального. Власть одного существа над другим устанавливает между ними отношение, не сводимое к чистым формам договора. Она черпает свои полномочия из самой сущности социального факта и проявляет свой повелительный аспект без всякого посредничества или затрат энергии. Таким образом, власть оказывается насквозь пропитанной сакральным, или даже его источником, хотя здесь трудно остановить свой выбор на одной из сторон, которая должна быть основой для определения другой. Мир власти — это мир самой трагедии, в нем невозможно вернуть назад то, что было однажды совершено. Сен-Жюст первый утверждал, что царствовать БЕЗВИННО невозможно, и эта максима способствовала падению головы короля. Но он стал также и тем человеком, который дал пример редкого и беспощадного применения власти, ставший вслед за Суллой из диалога Монтескье наиболее ярким уроком для размышлений в этой области. У г. Леона Блюма не было такого представления о непогрешимости власти. Ясно, что для г. Блюма основанием власти является ее законность. Однако я опасаюсь, что, наоборот, власть является основанием законности. Всякая власть является суровым испытанием: не злоупотреблять ею, когда это нужно, — значит почти разрушить ее. Ответственность того, кто принуждает, является ужасной, а в известном смысле и неискупимой. Но ее надо либо брать, либо оставить; когда необходимо, чтобы принуждение действовало, чтобы рождался порядок, даже уважение к закону теряет силу» (Cronos. P. 89—90). Он вновь становится на такую же позицию в [книге] «Человек и сакральное»: «Каковы бы ни были пути перерастания личного влияния в признанный авторитет власти, следует отметить нередуцируемый характер ее внутренней природы» (с. 111).

Отныне знание сущности политики следует искать не на факультетах права, конституционного или иного, не у юристов или экономистов из Института политических наук, а в секции религиозных наук Практической школы высшего знания. Кайуа — отнюдь не единственный, кто придерживается такого рода рассуждений. Цени де Ружмон в своей газете «Journal de Allemagne» (1938) пишет: «Кесарь уже не смог бы править, если бы не узурпировал права Бога» («Journal d'une epoque. P. 332). Власть не получают от избирателей, ее навязывают подданным. Одни обладают ею, другие — нет. Она является в высшей степени «личностной», и подоб-

117

но всему тому, что касается личности, она является индивидуальной и неделимой, он не делится ни с кем. В 1935 г. «Les Cahiers de Contre-Attaque» публикуют подписанный Жоржем Батаем и Андре Бретоном анонс специального выпуска на тему «Власть толпы и вожди»: «До сих пор за любой без исключения революцией следовала индивидуализация власти», — провозглашает проспект (Цит. On. 1. С. 390). Жюль Монро: «Власть существует произвольно. Это ниспосланная милость» («Дионис-философ», Ацефал. Июль 1937 г. С. 9).

ОТ КОРОНАЦИИ К ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЮ

Власть является личностной лишь потому, что представляет собою атрибут существ, которые за нее расплачиваются, и расплачиваются собственной личностью: нет власти, на держателя которой не падала бы тень рогов жертвенного тельца. Его коронация — это всего лишь предвестник или начальная стадия его жертвоприношения. Этот парадокс (ставший уже общепринятой истиной) ответствен за ту странную кривую, которую описывает мысль Батая в этом выступлении. Начав с определения власти как возможности убивать, он приходит к определению прямо противоположному: власть — это возможность быть убитым. Суверенная власть — это лишь «признак» суверенности, состояние, как говорит Дюмезиль, «жертвы, казнь которой постоянно откладывается» («Фламин — Брахман», 1935). Римская религия дает прекрасный образ этой власти в лице немийского короля — священнослужителя Дианоса: его власть сопрягается с его бытием-для-смерти. Отсюда и смешение фигур палача (ликтора) и властелина, на которое обращает внимание Кайуа в одной из своих лекций в следующем году, а также истолкование цареубийства, которое он из этого выводит: не смерть короля, но королевская смерть, завершение функций власти в жертвоприношении. Батай: «Королевское бремя часто бывало не столь завидным, сколь опасным».

Они оба — и Батай и Кайуа — подписываются под этой схемой интерпретаций. Батай уже давно обращается к такому подходу к власти как к жертвоприношению: еще во времена «Документов», когда он собирался написать «Очерк о концепции кастрации», то связывал осуществление властных полномочий с ритуалами мученичества (даже самоистязания). Власть существует, лишь растрачивая себя. Отсюда и показательная ценность потлача: единственная вещь, которую власть способна сделать сама, — это потерять себя. Умирающие короли Фрэзера и Дюмезиля имеют своего двойника в «умирающем Я», о котором Батай упоминает в «Жертвоприношениях» (1936).

Что касается Кайуа, то в своей рецензии на книгу «Уран — Варуна» (Cahiers du Sud. Июнь, 1935) он представляет работу Дю-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Я считаю возможным определить эти сложные существа следующим образом 1 существо сознания
Так как древний тиран представляет собою элементарную силу
Этот последний ссылался на общественный договор ведь он его уничтожил
Олье Дени. Коллеж социологии философии 5 франции
Олье Дени. Коллеж социологии философии 8 обществом