Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Я сохранил по этому поводу памятные свидетельства. Я вообразил себе, что можно набросать классификацию поговорок, следуя той или иной философии или метафизике, будь то реализм, идеализм или диалектика, из которой они, по всей видимости, вытекали и которую по-своему выражали. Самому мне это удавалось довольно хорошо. Я стремился, между прочим, и к тому, чтобы побудить своих друзей разделить те симпатии к мальгашам, которые испытывал я сам. Я знакомил их в своих письмах с поговорками, которые казались мне особенно точными или богатыми смыслом, и выстраивал их список в определенном порядке. Я дошел до того, что стал читать сборники мальгашских поговорок, которые мне в конце концов удалось достать, но читал я их не так, как читал бы словарь, а скорее как последовательный ряд басен или небольших драм, каждая из которых сама содержала в себе свой законченный смысл: Маленькая девочка смотрит, как играют в игры, а ее видят, когда она уходит. Или: ждут, когда, наконец, скверный язык отправится подметать дом. По этому поводу можно вообразить тысячу коротких романов, и я потратил немало усилий, чтобы это осуществить. Но со временем у меня возникло сомнение, а не осуществляю ли я, сам себе не признаваясь в этом, всего лишь выбор, причем выбор в достаточной мере ограниченный, между поговорками, которые оказались в моем распоряжении. В первую очередь я запоминал парадоксальные или хитроумные поговорки. А вот другие поговорки из-за их прямой очевидности казались мне бесполезными. Я ими пренебрегал. Мне было вполне достаточно натолкнуться на три десятка поговорок из ста, способных заинтриговать и в чем-то быть для меня поучительными, чтобы я посчитал, будто именно эти три десятка и есть настоящие поговорки. Но в конце концов весь этот процесс показался мне в какой-то мере предвзятым. И тут я наткнулся на повод для серьезного беспокойства. О второй неудачеЯ сказал, что в течение всего этого времени продолжал успешно продвигаться в изучении мальгашского языка. Я все время заучивал новые слова, и мне случалось даже наблюдать, как я только 464 что воспользовался поговоркой, нисколько не задумываясь об этом. По мере того, как я каждый день добавлял к тонкой и звонкой мальгашской душе несколько новых черт, несколько новых поговорок также каждый день занимали свое место в моей речи. В конце концов, меня поразил один факт: там и тут фигурировали далеко не одни и те же поговорки, как если бы мое мышление и моя речь действовали в двух различных плоскостях. Я составлял списки замысловатых и своеобразных поговорок, а получалось так, что в дальнейшем я затруднялся использовать их. И наоборот, поговорками, которые по смыслу были самыми очевидными, а, следовательно, на первый взгляд самыми неинтересными, я успешно пользовался. Например: Осколок камня — тоже камень. Когда капают слезы, значит тяжко на сердце. Тот, кто любит судиться, разоряет себя. Я столкнулся и с другими затруднениями. Я уже сказал, что появление поговорки в разговоре каким-то образом поднимало этот разговор на более высокую ступень, с которой в последующем он уже не мог спуститься ниже. В том смысле, что в таком случае уже было бы необходимо либо уступить в споре, либо, если требовалось продолжать придерживаться своей точки зрения, отвечать другой поговоркой. Однако мне пришлось довольно скоро заметить, что реплики обладали тем большим весом и достоинством, чем больше поговорок они в себя включали. Ответить двумя поговорками на какой-то довод, который включал в себя только одну поговорку, тремя на две и четырьмя на три, значило наверняка обеспечить себе верх в споре, добиться признания своей правоты. Применение поговорок с такой целью нашло отражение в hain-tenys, 1 но заметить его можно было уже в самом обычном разговоре. На поговорку Релея: «бычки по осени рождаются» Рабинахи отвечает двумя поговорками: — Не дожидайся беды, чтобы перестать играть. Не поступай как слепой: он чувствует камень, только наткнувшись на него. Не поступай как мышь, которая отпрыгивает в сторону только получив пинка. 1 Этим поговоркам Полан посвятил свою первую работу «Hain-tenys меринасов. Стихи народной мальгашской поэзии»/ Собр. и пер. Жаном Поланом. Париж, 1913. «Что касается их наименования — les hain-tenys, то в той версии этой книги, которая была перепечатана во втором томе «Полного собрания сочинений», можно прочесть, что оно может означать как науку о языковой речи, науку о словах, так и мудрые слова» (с. 70). «Эн-тени — это народные стихи, находящиеся в широком употреблении у мальгашей, в особенности у меринасов, которые живут в центральной части Мадагаскара. Это загадочные стихи, трудные для непосредственного понимания и близкие тем, которые история литературы называет темными стихами, фратрезиями, или стихами трубадуров» (с. 69). 465 Вот таким путем он и обеспечил себе верх в споре. Таким образом, я вновь обнаружил в характере воздействия поговорок чисто материальную, механическую, количественную силу. Другие аспекты неудачиДело в том, что на первый взгляд правильное суждение нисколько не выигрывает из-за того, что его повторяют два-три раза, а тем более десять-пятнадцать раз, как это происходило в некоторых спорах. Если бы все же три повторения давали преимущество по сравнению с двумя, а восемь — по сравнению с семью, то мне следовало бы безусловно признать, что в данном случае сама фраза, очищенная от мысли, сыграла свою роль и произвела определенное воздействие. Однако доказательства этого чисто речевого воздействия начали сыпаться на меня со всех сторон, чем больше я погружался в умозрительное рассмотрение поговорки. Тысячи признаков говорили мне, что отнюдь не идея, а именно фраза перетягивала на чаше весов. Сначала мне удалось заметить бессмысленную пролиферацию, бессмысленное размножение любой поговорки. Казалось, будто любая составленная фраза, будь она совершенно абсурдной или ничего не значащей, обладает правом на свою долю воздействия, если она воспроизводит свою ритмику и композицию. Так, например, из поговорки: Рабская душа — опустошение. — Начало заниматься проблемой общества в условиях социологии образом |
|
|
|
|
