<<<     ΛΛΛ     >>>   

242

щих элементах, с которыми соотносят соответственно чувства симпатии и антипатии, желательности и боязни, внушаемые ее изначальной двойственной природой. Но едва такие полюса рождаются при выделении из этой двойственности, они сразу же, каждый со своей стороны, и именно потому, что обладают характером сакрального, вызывают те же самые противоречивые реакции, которые и отделили их один от другого.

Раскол сакрального создает добрых и злых духов, священнослужителя и колдуна, Ормузда и Ахримана, Бога и Дьявола, однако и отношение правоверных к каждому из этих специализаций сакрального обнаруживает ту же самую двойственность, что и их поведение по отношению к его еще неразделенным проявлениям.

По отношению к божественному святой Августин одновременно испытывал и дрожь ужаса, и порыв любви: «И inhorresco, — пишет он, — и inardesco». Он объясняет, что его ужас шел от осознания абсолютного различия, разъединяющего его существо и существо священного, а пылкость его любви, напротив, от осознания их глубокой тождественности. Теология сохранит эту двойственную сторону божественного, выделяя в ней ужасающий элемент и элемент чарующий, tremendum и fascinans, если воспользоваться терминологией Р. Отто.

Fascinans соответствует волнующим формам сакрального, вакхическому головокружению, экстазу и преобразующему единению, но это также и в более простых выражениях доброта, милосердие и любовь божественного к своим созданиям, то, что неотразимо влечет их к нему, в то время как tremendum представляет «священный гнев», неумолимое правосудие «ревнивого» Бога, перед которым содрогается стоящий на коленях грешник, вымаливая себе прощение. В «Бхагавад-Гите» Кришна является герою Арджуне, который ужасается при виде человеческих существ, толпами бросающихся в рот бога, подобно потокам, впадающим в океан, как насекомое, устремляющееся к смертоносному пламени. Некоторые из них с проломленными черепами застревают у него между зубами, а его язык пробует на вкус целые поколения, которые проваливаются в его глотку.

Параллельно, на другом полюсе сакрального, демоническое, получившее при разделении опасные устрашающие стороны, в свою очередь вызывает противоположные чувства отвращения и заинтересованности, в той же мере иррациональные. Например, дьявол — это не только тот, кто жестоко карает проклятых в аду, это также и тот, чей соблазняющий голос обещает отшельнику все сладости земных благ. Конечно, чтобы погубить его, договор с демоном никогда не обеспечивает ничего, кроме временного удовольствия, но и так ясно, что иначе и быть не может. Не менее замечательно то, что палач одновременно предстает как соблазнитель, а если надо, то и как утешитель. Романтизм, возвеличивая Сатану и Люцифера, наделяя их всевозможными привлекательными чертами, только

тем и занимается, что развивает в соответствии с собственной логикой сакрального те зародыши, которые и так принадлежат этим фигурам.

Вместе с тем, если сориентировать анализ религии по отношению к тем крайним противоположным пределам, которые в различных формах представлены святостью и проклятием, тотчас же выявляется, что самое главное в ее функции определяется двойственным движением: достижением очищения и устранением скверны.

ДОСТИЖЕНИЕ И УТРАТА ЧИСТОТЫ. — Очищение достигается при подчинении определенной совокупности ритуальных правил. Речь идет, как это хорошо показал Дюркгейм, прежде всего о том, чтобы постепенно отделиться от светского мира с целью создать возможность безопасного проникновения в священный мир. Прежде чем подступиться к божественному, необходимо оставить человеческое. Это значит, что очистительные ритуалы представляют собою в первую очередь негативные действия, воздержания. Они заключаются в многочисленных временных отказах от различных видов деятельности, характерных для светского положения, сколь бы нормальными и сколь бы необходимыми они ни представлялись для поддержания существования. В определенном смысле именно в той мере, в какой они представляются нормальными или необходимыми, и надлежит воздерживаться от них; требуется буквально очиститься от них, чтобы достойно приблизиться к миру богов. При этом всегда надо опасаться смешения. Поэтому, чтобы вкусить от божественной жизни, требуется отбросить все, что составляет часть обыденного течения человеческой жизни: речь, сон, общение с другими людьми, работу, пищу, сексуальные отношения. Тот, кто желает принести себя в жертву, проникнуть в храм, вступить в общение со своим божеством, предварительно должен порвать со своими повседневными привычками. Ему предписываются молчание, бодрствование, уединение, бездействие, воздержание от пищи, целомудрие. Ограничения, посредством которых человек подготавливается к встрече с божественным и которые очищают его, одинаково значимы и для австралийского неофита, который готовится к испытаниям инициации, и для античного магистрата, который собирается принести жертву ради общины, и для современного христианина, преклоняющего колено перед Святым Крестом. Религиозная концепция мира всех веков и стран обязательно требует таких лишений от человека, который хочет приблизиться к священному. И чем более сильной и живой она является, тем более требовательными оказываются ее правила очищения. От индивида требуется подлинное преображение. Для того чтобы вступить в соприкосновение с божественным, ему надо вымыться, сбросить свои изношенные одежды и надеть другие, которые были бы новыми, чистыми или освященными. Ему остригают волосы, брови, бреют

244

бороду, стригут ногти (мертвые и, следовательно, нечистые части тела). В исключительных случаях его заставляют символически умереть для человеческой жизни и возродиться богом: так, в частности, участвующий в жертвоприношении согласно Ведам сжимает кулаки, закрывает голову и имитирует движения зародыша в матке, двигаясь кругами возле огня.

Освященный и отделенный таким образом от всего мирского человек должен оставаться в отдалении, пока продолжается, и для того чтобы продолжалось его состояние чистоты или посвящения. Впрочем, долго он поддерживать себя в таком состоянии не может, и если он хочет обеспечить свое физическое существование, требуется, чтобы он возобновил использование всего, что было ему необходимо для жизни и что было как будто несовместимо с его святостью. Выходя из храма, еврейский священнослужитель сбрасывает свою священную одежду, «чтобы освящение не распространялось дальше», говорит книга Левит. Веды требуют погружаться в «проточный источник»: в потоках воды участвовавший в жертвоприношениях смывает свою религиозность и выходит на сушу опять мирским человеком, то есть имеющим право свободно пользоваться естественными благами и участвовать в коллективной жизни. Это одно из самых ценных достижений исследования жертвоприношения Юбером и Моссом, исследования, которое проливает свет на ритуалы вступления и выхода, позволяющие переходить из одного мира в другой, с почтением относясь к их непроницаемости.

МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ ПРОТИВ ОСКВЕРНЕНИЯ И СВЯТОСТИ. — Пользование естественными благами и участие в жизни группы действительно образуют и определяют профанное существование; чистое исключается из него, чтобы приблизить его к богам, нечистое изгоняется из него, чтобы оно не передавало свою скверну всему, что его окружает. Фактически сообщество всегда принимает исключительные меры, чтобы держаться от скверны подальше. Впрочем, она оказывается легко узнаваемой, а очаги нечистого в общем-то без труда могут быть сосчитаны. Одни из них меняются вместе с рассматриваемыми обществами, другие получают самое широкое распространение. В ряду последних можно назвать труп и, поскольку он заразителен, — родственников покойника во время траура, то есть во время того периода, когда заразительность скверны смерти еще со всей силой действует в них; затем — женщину в критические моменты ее жизни, когда она предстает как раненое кровоточащее существо, во время месячных, и особенно в случае своей первой менструации, или же в период беременности, и особенно беременности первым ребенком, вплоть до очистительной церемонии омовения; наконец, святотатство, когда кто-нибудь из-за болтовни, по неосторожности или недосмотру нарушает запрет, особенно самый важный из них, то есть правило экзогамии.

245

Нечистота этих разных существ подвергает сообщество опасности, которая угрожает ему в целом, так как нет ничего более заразительного, чем мистическая скверна. Поэтому его первым долгом становится принятие мер самозащиты посредством решительного исключения из себя носителей заразного семени. Эти меры не позволяют осквернившим себя иметь какое-либо соприкосновение с членами группы и направлены на то, чтобы защитить последних от омерзительных миазмов, заражающих как отдельные элементы, так и природу в целом. Девушки, достигающие половой зрелости, женщины во время периодов их менструаций оказываются помещенными в специальную хижину на краю деревни. Они не должны выходить оттуда, пока продолжается их состояние, и до тех пор, пока ритуальное очищение не избавит их от всех следов скверны. Самые старые женщины деревни, имеющие возрастной иммунитет и почти не участвующие в жизни общины, готовят и приносят им пищу. Посуда, из которой ели затворницы, разбивается и тщательно закапывается. Их жилище столь плотно закрывается, что некоторым из них случалось погибать от недостатка воздуха. Дело в том, что требуется не допускать, чтобы солнечный свет мог падать на их скверну. В ряде случаев от них требуется только выкрасить лицо в черный цвет. Нередко сооружение, в котором они пребывают, строится на платформе, расположенной на значительном расстоянии от земли, чтобы и земля в свою очередь не оказалась зараженной. Предпочтительнее, чтобы больная во время своей менструации находилась в подвешенном гамаке, считается, что такая процедура создает условия почти абсолютной изоляции. Если девушка, находясь в лесу, почувствует симптомы своей первой менструации, она должна незамедлительно спрятаться в кустах, покрыть голову и вернуться в деревню только после наступления ночи. Знаменательно, что в доисламском арабском языке слова «чистое» и «нечистое» употреблялись только по отношению к женщине, переживающей менструацию.

Предосторожности того же рода были направлены и на родственников умершего, которых считали как бы запачканными скверной и ослабленными (это то же самое) зловредной силой, которая загнала в землю их близкого: траур — это прежде всего период их нечистоты, а следовательно, и необходимости их изоляции. Уничтожаются посуда и одежды, которыми они пользовались во время их карантина; при мойке потоки воды уносят с собой следы их осквернения. А иногда они должны передать его кому-то третьему. В Хеджазе вдова не моется, не стрижет ногти, не выщипывает волосы. Через год ее внешний вид становится ужасным. Тогда она обтирает телом птицы свои половые органы и отбрасывает ее полумертвую далеко-далеко от себя. Она была убита скверной, но в то же время и очистилась от нее. Таким образом избавляются от мистической заразы, прежде чем вернуться в круг профанного существования посредством тех же самых ритуалов, которые позволяли тому, кто приближался к богам, вновь вернуться в жизнь лю-

246

дей после того, как он оставил ее ради святости, которой ему надо было достичь.

Замечательно, конечно, и то, что те же самые запреты, которые предостерегают от скверны, изолируют святость и препятствуют соприкосновению с ней. Верховный бог типа Микадо подобно женщине в период ее первой менструации не должен касаться земли или располагаться под лучами солнца. Такой случай характерен, например, не только для императора Японии и для теократического суверена запотеков и наследника трона Боготы, который с шестнадцати лет живет в затемненной комнате. Разбивается также посуда, из которой ел Микадо, из опасения, как бы кто-нибудь по неосторожности не воспользовался ею впоследствии, а это привело бы к тому, что его рот и горло распухли бы и воспалились, одним словом, чтобы никто не оказался пораженным. В то же время требуется держать божественного короля в укрытии от всякой скверны, от всякой бесполезной потери его святой энергии, остерегаться всякого повода, вызывающего ее грубую растрату; она должна обеспечивать только правильное функционирование природы и государства, излучаясь медленно и постепенно. Бросая с определенным упорством взгляд в каком-либо направлении, Микадо рискует навлечь на территории, которые он чересчур «облагодетельствовал» своим взглядом, самые худшие бедствия.

Все то, что касается священной личности, является освященным уже самим этим фактом и не может больше служить никому, кроме нее. Полинезийскому вождю достаточно только назвать какой-нибудь предмет именем какой-либо части своего тела, чтобы изъять его из публичной сферы для своего использования. Никто после этого не осмелится пользоваться им, ибо соприкосновение с ним смертельно. Таким образом, божественное и проклятое, святость и скверна оказывают в точности одно и то же влияние на мирские вещи: они делают их неприкасаемыми, устраняют их из обращения, придавая им опасные свойства. Поэтому не следует удивляться тому, что одни и те же барьеры предохраняют как от их излишнего возвеличивания, так и от принижения их значения, в равной степени не допускают их совместного использования — необходимых для жизни группы благ, необходимых для повседневной работы рук.

ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ ДВУХ ПОЛЮСОВ САКРАЛЬНОГО. — Необходимо, впрочем, чтобы чистое и нечистое не оказались вместе с тем зараженными противоположными признаками. Одно привлекает, другое отталкивает; одно является благородным, другое — низменным. Одно вызывает уважение, любовь, признательность, другое — неприязнь, страх, ужас. В схоластическом языке отца Лагранжа чистое определяется как vitandum per accidens, то есть как нечто такое, чего человек сторонится из-за своей собственной низо-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Я знакомил их в своих письмах с поговорками
Следовательно сознание
Олье Дени. Коллеж социологии философии 1 бальзак
В частности тех сакральных сил демократия стремится
Олье Дени. Коллеж социологии философии 10 образом