<<<     ΛΛΛ     >>>   

Находясь на Мадагаскаре, Полан сначала считал тех людей, которые ловко обращались с поговорками, посвященными в члены какого-то тайного сообщества. Но речь идет о весьма необычном тайном сообществе, так как эти слова и выражения, играющие роль пароля, оказывается, употребляются повсюду. Оказывается, что это тайное сообщество в публичных местах пользуется только такими словами, которые служат пропуском куда бы то ни было. С ними, без малого, происходит почти то же самое, что и с демократией: они закреплены за первым встречным. Через тридцать лет в книге «Дар языков» Полан снова вернется к этому парадоксу; «Все происходит так, как если бы люди создавали тайное общество... И, — продолжает он, — тайное вдвойне, поскольку слово, которое объединяет его членов, остается непонятным даже для самых упорных... Человек оказывается его членом, даже не зная об этом» («Полное собрание сочинений», III , с. 398).

В 1939 г. исполняется тридцать лет со времени начала почти постоянных размышлений Полана над тем, что он называет семантикой поговорок. Исполняется также 30 лет с тех пор, как он задумал сделать из этого диссертацию (заголовок которой он предложил еще в 1910 г.: «семантика мальгашской поговорки», руководителем должен был стать Леви-Брюль). Помимо «Эн-тенис» он публикует по этой же теме статью «Опыт поговорки» («Commerce». Осень 1925 г.), и его выступление в Коллеже является ее воспроизведением и продолжением.

Тем не менее было бы затруднительно представлять «Сакральный язык» как итог этих тридцатилетних размышлений. Выступление вообще не завершилось никакими выводами. В нем Полан скорее описывает свои неудачные попытки сделать хотя бы один из таких выводов, и стремится просто извлечь урок из безус-

452

пешности своего намерения. И с этой неудачей он, однако, почти готов себя поздравить: «Сакральный язык» — это эпистемологическая автобиография, которая могла бы натолкнуть на мысль о «Рассуждении о методе», если бы она по ходу дела не села на мель при решении центральной апории.

Полан начинает с упоминания о своем довольно медленном продвижении в освоении мальгашского языка и еще более медленном продвижении в овладении языком поговорок (les hain tenys). И говорит о том, что, сам не зная как, он в один прекрасный день обнаружил, что оказался в неожиданном и малоудобном положении ученика колдуна, уже способного манипулировать поговорками с ловкостью посвященного в колдовские тайны, но в то же время ни на йоту не продвинувшегося в понимании их действия. Кожев возразил Батаю и его друзьям, сказав, что фокусник-колдун не может быть заворожен своими собственными трюками. Полан, таким образом, оказался в положении человека, который видит себя возведенным в ранг активного члена корпорации использующих поговорки, не имея при этом ни малейшего представления о том, кто его удостоил этой чести.

Дело в том, что претенциозное стремление Полана состояло не в том, чтобы уметь пользоваться ими, а в том, чтобы понять их. Он хотел непосредственно постичь внутренние пружины этого языка в языке. Но слова-то как раз и не позволяют постичь себя непосредственным образом. Присутствие внешнего наблюдателя сразу же вносит в них беспорядок. В 1935 г. Полан замечает: «Существуют такие объекты, которые немедленно искажаются при первом на них взгляде, а также наблюдатели, которые не переносят стороннего наблюдателя. Это слова» (ПСС. II . С. 191). Год спустя в публикации «Девушка перед зеркалом» он пишет: «Человек не может постичь свое сознание, не задевая его, подобно тому как он не может видеть непосредственно свой затылок и шею» (там же. С. 176). Уже 6 ноября в письме к Кайуа он пишет: «Я хотел бы говорить о мифе, но только там, где речь идет (как бы по власти языка, языкового клише) о том, о чем невозможно подумать, сразу же не искажая этого» («Correspondance». P. 37). Начальный эскиз лингвистики Полана предвосхищает, таким образом, то, что несколько позднее Бланшо назовет «взглядом Орфея». Другими словами, его исследование утверждает в качестве своего объекта то, что рассеивается при приближении к нему, исчезает при взгляде на него: свое собственное слепое пятно, свое собственное мертвое пространство. Впрочем, этот эпистемологический вызов выходит за рамки сферы языка. В июне 1939 г. в своем ответе на анкету Монро о руководителях сознания Полан попытался даже превратить его в черту, внутренне включенную в структуру существования: «человеческое положение таково, что я вряд ли смогу понять его или хотя бы приблизиться к его пониманию иначе, чем при помощи третьего лица»; «бывают ли в самой глубине

453

нашей жизни такие события, к которым я не мог бы подступиться?» (с. 786). Марсель Дюшан воображал водопроводный кран, из которого переставала бы течь вода в то самое мгновение, когда перестают слушать его журчание. Галлюцинации Полана развиваются в противоположном направлении. В одной из своих грез он воображает машину, которая попадала в аварию сразу оке, как только на нее кто-нибудь бросал взгляд. Это язык. Секрет проще простого: надо просто об этом не думать.

О САКРАЛЬНОМ ЯЗЫКЕ

Боцарро 1 был, как известно, двадцатилетним человеком, его речь приобрела такую силу, что ему вполне достаточно было одного слова, чтобы погасить пожар, и десятка слов, чтобы заставить вырасти кедровое дерево.

Я его не знал. Но я прожил четыре года в стране, где каждый человек ценой небольших усилий мог стать Боцарро. Я в деталях поведаю об опыте тридцатилетней давности, который я накопил, находясь на Мадагаскаре, об опыте употребления поговорок, хотя смысл этого опыта вплоть до сегодняшнего дня я так почти и не понял.

ОСОБЫЙ СТАТУС ПОГОВОРКИ

Прежде чем я попытался изучить язык поговорок, я достаточно живо почувствовал его существование благодаря неудобствам или, если можно так сказать, даже страданиям, которые он мне причинял.

Я научился обычному мальгашскому языку, живя среди мальгашей. И через год своих занятий языком, когда я начал довольно бегло на нем говорить, у меня возникло чувство глубокого, а быть может, и неустранимого различия между языком моей обычной речи и языком самих мальгашей. Это случилось, когда я обратил внимание, что для некоторых бесед они пользовались как бы вторым языком, языком более вычурным, которому по молчаливому согласию они и отдавали, по всей видимости, предпочтение в зна-

1 Кто такой этот Боцарро, которому Полан, известный своими выдумками, уже в 1921 году приписывал эпиграф «Яков Коу-пират, или если слова являются знаками?». У него же он заимствует (если это слово здесь подходит), свой первый эпиграф к «Цветам с Тарбов»: «Когда я попытался повторить слова, которым обучила меня эта любезная туземка, „Остановитесь! — воскликнула она, — каждое из них может употребляться только один раз!"». Воображаемым источником являются и «Путешествия Боцарро», XV .

454

чимости. Из-за того что мои слова были лишены опоры в этом языке, они казались лишенными своего достоинства и веса.

Я очень старался изучить и этот язык. Это было довольно просто. Он содержал старые, вышедшие из употребления слова, но их смысл оставался темным, фразы произносились в нем быстрее, скороговоркой, как если бы они были одним словом. Случалось, что этот язык был рифмованным и ритмичным. Но главное — он проговаривался с подчеркнутой серьезностью и одновременно равнодушием. Рабе каждый раз вставал, когда произносил поговорку. Релей наклонялся вперед и разводил руки. Разоа делал это с выражением напряженности и одновременно как бы небрежно.

Я не замечал ничего такого, чего не знали бы все люди, наблюдавшие за произнесением поговорок. Когда Леон Блуа пишет: «Кто не замечал торжественной гордости, morituri sumus этих храбрых людей, когда они высказывают сентенции, дошедшие до них через века?», 1 он достаточно ясно указывает на ту торжественность, но одновременно также и на небрежность, которые отличают фразы с поговорками от любых других фраз.

ЭФФЕКТИВНОСТЬ ПОГОВОРКИ

Разумеется, различие было бы малозаметным, если бы поговорка не сопровождалась необычным эффектом. Но я также обратил внимание, что поговорка предназначалась в первую очередь для того, чтобы в чем-то убедить, что-то внушить, и отсюда возникало мое замешательство. Мальгаш не скажет «произнести поговорку», он скажет «оборвать, разбить, разрубить спор» поговоркой. Но не потому, что в споре победившим автоматически признается тот, кто только что высказал поговорку. Для того чтобы спор возобновился, требовалось, чтобы кто-то сделал возражение при помощи другой поговорки, а еще лучше — двух или трех поговорок. Дело выглядит так, как если бы беседа, достигшая в какой-то момент своей кульминации, в дальнейшем уже не могла бы опуститься ниже этого уровня.

Но опять-таки и в таких случаях я не наблюдал ничего такого, что не было бы известно во все времена. Один сборник поговорок и пословиц XVI в. называется «О способах побеждать в любом споре», другой — «Хорошие ответы на любой вопрос». От Солона до друидов, от Пифагора до Франклина эффективность считается таким свойством, в котором меньше всего отказывают поговоркам. И каждый знает, что их другое наименование — пословицы (по-французски — adages) собственно и выражает эту эффективность — ad agendum, для действия.

1 Леон Блуа. Толкование общих мест (1902—1913) // Полное собрание сочинений. Париж: Изд. Жака Пети, 1968. С. 19.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Происходило в нашем туалете
Развитие новых сообществ таково же
В частности
И всякую сколько либо содержательную идею о влиянии поговорки
На нижеследующих страницах читатель найдет те из этих ответов