<<<     ΛΛΛ     >>>   

Противопоставление феноменологии (гегелевской) психоанализу (или, если угодно, «гуманитарным наукам»), которое было здесь развернуто, уже упоминалось на заседании в Обществе коллективной психологии, где оно в вопросе об отношении к умершим разрешилось в пользу Гегеля: «Объяснение Гегеля, — сказал Батай, — имеет по крайней мере преимущество перед объяснениями Фрейда» (И.С. IL С. 286).

1 Несомненно, это намек на следующий анекдот, рассказанный Розенкран
цем и процитированный Валем (Несчастное сознание в философии Гегеля
(1929). 2-е изд. Париж, 1951. С. 72): «Эта негативность, о которой говорил Ге
гель, в конечном счете — смерть. Ученик Гегеля, писал Розенкранц, во время
урока, на котором учитель говорил о взаиморазрущающих системах, сменяю
щих друг друга, сказал о Гегеле: «Смотрите, этот человек — сама смерть, вот
так все и погибает». Этот анекдот поразил Батая, который перенес эту модель
на свое собственное отношение к лекциям Кожева, как показывают эти записи,
относящиеся к «О Ницше»: «С 33-й (я думаю) по 39-ю лекцию я слушал Коже
ва, который объяснял „Феноменологию духа" (гениальное объяснение, достой
ное быть опубликованным: сколько раз Кено и я выходили задыхающимися из
маленькой аудитории — задыхающимися, прибитыми). В тот же период благо
даря постоянному чтению я был в курсе развития науки. Но лекции Кожева
меня разбили, довели до изнеможения, просто уничтожили» (И.С. VI . С. 416).
Мы видим, как Батай терзал себя на уроках Кожева.

2 О трудностях признания негативного см. письмо Кожеву.

ствить тот решающий акт, о котором я говорил. Но этим критика Гегеля, с моей точки зрения, не ограничивается. Если верно, что он умышленно направлялся в ту сторону, где может быть обнаружено существенное, из этого не следует, что метод непосредственного исследования, которым он располагал, мог позволить ему верно описать факты. Только вмешательство объективной науки в том виде, в каком оно осуществлялось последние несколько десятков лет социологами и психологами, позволило постичь и достаточно точно представить то, что, будучи гетерогенным в сознании, может быть постигнуто и репрезентировано в сознании Гегеля только внешним образом. То, что Гегель описал, возможно, лишь тень, отброшенная через сознательную область духа реальностью бессознательного, не известной ему или весьма смутно представляемой. Впрочем, одно глубокое различие, связанное с различием методов исследования, может быть с самого начала четко определено. Гегелевская феноменология представляет дух как в сущности гомогенный. Тогда как данные последних лет, на которые я опираюсь, сходятся в том, что устанавливают среди различных областей духа формальную гетерогенность. Мне кажется, что ярко выраженная гетерогенность, установленная между сакральным и профанным во французской социологии, между сознанием и бессознательным в психоанализе, совершенно чужда Гегелю.

Не имело бы смысла ограничиваться здесь повторением или интерпретациями «Феноменологии духа», хотя Кожев, между прочим, делал это мастерски в Практической школе высших исследований. Негативность в сравнении с другими объектами гегелевского описания остается, несомненно, самым богатым, сильным и чрезвычайно выразительным представлением. Но негативность, о которой я говорю, имеет другую природу. Вначале я представлял ее распространяющей свое действие на смех или на сексуальную активность. Теперь я ее представлю в чистом виде. И, конечно же, я буду продолжать давать описываемым фактам истолкование, которое частично имеет для меня личный характер, хотя на этот раз я достаточно близко придерживаюсь классических описаний и интерпретаций.

Если мы представим себе предельно простую человеческую агломерацию, например французскую деревню, трудно не удивиться ее сконцентрированности вокруг ядра, которое образовано церковью. Можно испытывать довольно агрессивные антихристианские эмоции, но это не помешает почувствовать, что церковь и окружающие ее дома реализуют равновесие жизни в целом. Поэтому радикальное разрушение церкви было бы для деревни чем-то вроде увечья. Это ощущение связано главным образом с эстетической ценностью религиозного здания, но, разумеется, оно не было построено с единственной целью украсить собой пейзаж, и можно, кажется, допустить, что потребности, которым отвечает церковь, могут восприниматься и через эстетические впечатления. Описание, которое я пытаюсь дать, кажется, в любом случае будет ценно тем,

106

что его способен понять каждый. Церковь образует в центре деревни сакральное ядро, по крайней мере в том смысле, в каком профанная деятельность останавливается у церковной ограды и может проникнуть туда только хитростью. Определенное число образов, наделенных сверхъестественным смыслом, сообщает интерьеру церкви способность выражать достаточно сложные верования. Сакральная субстанция, в том смысле, что к ней нельзя прикоснуться и можно увидеть лишь в редкие мгновения, хранится в центральной части здания. Ритуально посвященная личность, кроме всего прочего, обязана ходить в церковь каждое утро и выполнять символическое жертвоприношение. Сюда также можно добавить большое количество случаев, когда усопшие были погребены под церковными плитами, в саркофагах, почти в каждой церкви есть мощи святого, замурованные под алтарем при освящении здания. Совокупность усопших данной агломерации может быть похоронена в непосредственной близости от церкви. Это сообщает сакральному центру определенную силу отвращения, которая гарантирует внутреннюю тишину, которая удерживает шум и суету жизни на расстоянии. Этот центр обладает также силой влечения, являясь объектом бесспорной аффективной и более или менее постоянной концентрации жителей, концентрации, отчасти не зависимой от чувств, которые могли бы быть классифицированы как типично христианские.

Кроме того, с точки зрения влечения, в глубине этого ядра существует некий ритм активности, отмеченный еженедельным воскресением и ежегодной пасхой. Во время этих праздников эта внутренняя активность переживает моменты возросшей интенсивности, моменты поверженной тишины, прерывающейся шумом пения и органа. Следовательно, даже в этих привычных нам фактах можно заметить, что в сердце самого одухотворенного влечения, которое объединяет толпу по праздникам, возникает момент торжественного отвращения. Мимика, которая требуется от верующего в момент совершения жертвоприношения, сводится к выражению тревоги и вины; сакральный объект, поднятый священником, требует склоненных голов, отведенных глаз, стертости индивидуального существования, которое должно быть подавлено тяжестью этого тревожного молчания.

Но ядро человеческой агломерации является не только периодически оживляющимся центром движений отвращения и влечения. Оно заслуживает внимания и своей способностью притягивать к себе трупы — всякий раз, когда нормальное течение общего существования прерывается смертью. Это ядро является местом, где происходит движение, несомненно отличающееся своим внешним видом от праздничного, но ведущее к тем же началам отвращения и влечения. Толпа родственников и знакомых умершего объединяется вокруг него в церкви, но только на почтительном расстоянии, так как эта толпа не перестает, поддаваясь влечению, подчиняться огромной силе отторжения от тел, лишенных жизни. Эта сила от-

торжения особенно ощутима во время мессы, когда вокруг смерти устанавливается гнетущая тишина. В любом случае необходимо подчеркнуть, что активность ядра агломерации в присутствии одновременно привлекательного и отвратительного катафалка не менее значительна, чем во время периодических праздников.

Крестины, свадьбы в христианских ритуалах, напротив, по всей видимости, имеют меньшее значение. Только коронация короля, которая проводится для всей нации в целом в каком-либо привилегированном здании, может предоставить еще один важный элемент описания существующих в современном обществе сакральных ядер. 1 Осуществление коронации в самом центре движения отторжения и влечения, одухотворяющих это общество, означает в действительности, что власть неизбежно берет свое начало в этом ядре, а его энергетическая нагрузка, сконденсированная в центре отвращения и социального влечения, необходима, чтобы придать образу короля динамичный характер, одновременно привлекательный и грозный, который должен быть ему свойствен.

Разумеется, христианская теология не осознает надлежащим образом все эти факты. И между прочим, нет необходимости углубляться в науку о религиях, чтобы узнать, что подобные факты обнаруживаются повсюду и постоянно, в любых возможных исследованиях, в том числе и не связанных с христианством. Определенных элементов может, несомненно, недоставать. Во многих случаях здание исчезает: ядро мобильно и диффузно, так что невозможно говорить о чем-то ином, кроме совокупности мест, объектов, личностей, верований и сакральных практик. Это, между прочим, и есть основное определение, которое я ввел в начале доклада. Ядро может быть подвижным, даже при уже сформировавшейся конструкции. Диффузный характер мало что меняет в ритме движения, поскольку совершенно неважно, что концентрация имеет место последовательно в двух разных местах: можно даже указать в общих чертах, что направленное движение важнее, чем его случайный объект, который может изменяться, не меняя природу самого движения. Все, что можно добавить, — это то, что у него есть тен-

1 Трудно в связи с этими страницами, описывающими и деревенскую церковь, и коронацию, не упомянуть «Собор Реймской Богоматери», первый коротенький рассказ Батая, вышедший в 1918 г., который я переиздал в книге «Захват площади Согласия» (Париж, 1974). Повторное появление его тени в самом сердце Коллежа Социологии было настолько же значительным, поскольку возникло в свете военной угрозы. Я вспоминаю, что Кайуа родился в Реймсе в 1913 г., за год до того, как Батай покинул этот город перед приближением немецких войск.

Чтобы закончить, Габриэль Ле Бра, который изучал религиозную социологию в Практической школе высших исследований (его семинар в 1939 г. был посвящен христианским братствам), пообещал Марку Блоку книгу, озаглавленную «Церковь и деревня» (см.: Г. Ле Бра. Этюды религиозной социологии. Т. И. Париж, 1956. С. 493).

108

денция к концентрации, к формированию по крайней мере основного ядра.

Но если различие в степени концентрации ядра имеет сравнительно небольшое значение, то с отличием в богатстве форм активности дело обстоит по-другому, и это отличие четко проявляется, когда речь заходит не о христианских ритуалах. Нам даже приходилось думать, что факты, которые, на наш взгляд, доступны непосредственному познанию, являются уже выхолощенными, утратившими богатство своего содержания, и это обстоятельство делает достаточно явным переход от кровавого жертвоприношения к символическому. Я хотел бы упомянуть здесь редкий личный опыт, который Мишель Лейрис пережил во время своего путешествия в Африку. Я настаиваю на редкости подобного опыта, так как не думаю, что белые люди часто проникаются тем заразительным движением, которое объединяет чернокожих. Согласно Лейрису, основной момент жертвоприношения, момент казни — это момент экстраординарной интенсивности. 1 Несомненно, речь идет, как он это многократно объяснял, об интенсивности, которую нельзя сравнивать с описанной мной тишиной во время мессы. Я не думаю, что он стал бы оспаривать такое сопоставление. Казнь предстает соответственно как центральный и внушающий ужас момент жертвоприношения. Я также не думаю, что Лейрис возражал бы мне, если бы я одинаково трактовал переживания присутствующих во время жертвоприношения чернокожих и переживания жителей французской деревни как отражения проявления интенсивной отталкивающей силы.

Но на этой стадии своего доклада я должен уточнить смысл всех этих сложных демаршей. Я занимаюсь на самом деле открытой антиципацией, и если я не укажу в точности, в чем она заключается, структура изложения, которой я придерживаюсь, останется непонятной.

Я уже описал совокупность морфологических и динамических фактов так, чтобы ощутимо не отклоняться от биологии, описывающей клетку и ее ядро. По крайней мере такое откровенное описание можно было бы обнаружить в моей речи, но при условии, что оно будет предварительно лишено множества рассуждений, выражающих пережитый опыт. В этом отношении я хотел бы добавить к своему собственному пережитому опыту опыт Лейриса. И я не мог бы поступить иначе: если бы я не обращался к пережитому,

1 См. например, в «Африке-Призраке» страницы, на которых Лейрис описывает жертвоприношение Абба Мораса Воркие (с. 374), и рассказ, который следует сразу за следующими замечаниями: «Никогда я не чувствовал, до какой степени я религиозен; я говорю о религии, которая неизбежно позволила бы увидеть Бога...» (14 сентября 1932). См. также замечание в стиле «ученика колдуна», датированное 25 августа: «Озлобленность против этнографии, которая заставляет принять такую бесчеловечную позицию наблюдателя, в обстоятельствах, когда нужно было бы просто расслабиться и довериться» (с. 350).

109

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Коллеж социологии
Мне выпал случай говорить в коллеже социологии о феномене тотальности
Таким образом
Захват издательских начинаний коллежа
Затем он определил сакральное в демократии дискуссий воздействие