<<<     ΛΛΛ     >>>   

Пока длился этот период страстного увлечения скачками, мы с братом представляли себя взрослыми, воображали, что стали жокеями, так же как могли бы мечтать стать велосипедистами или боксерами, как мальчишки из бедных кварталов. Нам казалось, что, как и религиозный деятель, великий революционер или великий завоеватель, чемпион имеет свою судьбу, и его стремительный, головокружительный взлет является для него, часто выходца из обездоленных слоев населения, знаком фортуны или магической силы — маны — исключительной сверхъестественной силы, которая одним скачком позволила ему преодолеть все ступени и стать выше любого социального ранга, превзойти все ожидания простолюдина, соответствующие его происхождению. Некоторые считают, что он

1 Бега Отея стали центральным ядром сюжета, на котором основаны «Спортивные таблетки».

80

напоминает шамана, 1 который по рождению часто является бедным, но берет блистательный реванш над судьбой благодаря тому факту, что он один, в отличие от остальных, причастен к духам.

Несомненно, мы с братом смутно догадывались об этом, представляя себя в жокейских куртках как в мантиях или литургических одеяниях, отличавших нас от остальных и одновременно объединявших с ними, привлекавших всеобщее внимание, как мишени, как опоры коллективного возбуждения, как места пересечения и средоточия обращенных на нас взглядов, словно иголками прикалывающих к нам авторитет и величие. В большей мере, чем цилиндр, чем револьвер с барабаном, чем отцовский ларец, эти шелковые тонкие туники являлись признаками нашего могущества, нашей особенной маны, позволявшей нам победоносно преодолевать все препятствия под животами наших лошадей и избегать любой опасности падения.

В ряду объектов, мест, зрелищ, которые вызывали у нас столь специфическое влечение (влечение к тому, что было обособлено от текущего мира, как например заколоченный дом, пустой и с затхлым запахом, такой далекий от фривольного и нарядного мира улицы, от которого его отделял всего лишь один порог, материализация табу, поразившего это затерянное место), я нахожу определенные обстоятельства, едва уловимые факты, наделяющие меня острой восприимчивостью к существованию особого, скрытого царства, которое не имеет общих границ с остальным миром и отрезано от профанной массы блестящей и дерзкой откровенностью обнаженных женских тел в ночных кабаре, вторгающихся в тусклый мир потных посетителей. Я хочу сказать о некоторых фактах языка, о словах, предполагающих продолжение, о словах-недоразумениях, открывающих внезапно что-то вроде пропасти, когда мы замечаем, что они не есть то, чем до сих пор казались. В детстве эти слова часто имели ключевую функцию, и то ли своей звонкостью они открывали изумляющие нас перспективы, то ли замечая, что раньше мы их всегда коверкали, мы начинали сразу же постигать их целостность, в какой-то степени рожденную из откровения, словно разорвалась завеса или раскрылась некая истина.

Некоторые слова или выражения связаны с местами, обстоятельствами, образами, которые в силу своей природы объясняют эмоциональную власть этих слов или выражений. Например, «Пустой дом» 2 — название, которое мы с братьями дали скалам, образующим что-то типа естественного дольмена, находившегося в прибрежной зоне Немура, недалеко от дома, который родители несколько лет подряд снимали на летние каникулы. «Пустой дом»: это звучит как

1 О шаманизме см. ниже выступление Левицкого (коллеги Лейриса по Музею человека) 7 и 21 марта 1939 г.

2 Этот «пустой дом» появится снова в главе «Жил да был...» («Вычеркивания». С. 165).

81

наши голоса под гранитным сводом; это наводит на мысль о пустынном жилище циклопа, о храме с внушительными пропорциями, вытесанном из необыкновенно ветхого и хрупкого камня.

К пространству сакрального принадлежало имя Ребекка, 1 запомнившееся из Священного Писания и вызывающее во мне типичный библейский образ: женщина со смуглым лицом и руками, в длинной тоге и с огромным покрывалом на голове, на плече — кувшин, локтем она опирается на край колодца. В этом случае имя само по себе заставляет думать, с одной стороны, о чем-то нежном и благоуханном, как изюм или мускат; с другой — о чем-то сложном и настойчивом из-за этого начального Р и особенно ...кка, которое я обнаруживаю сегодня в словах «Мекка» или «безупречный» — «impeccable».

Другое слово являлось долгое время для меня чем-то вроде волшебного пароля или абракадабры: это восклицание «Баукта!», придуманное старшим братом как боевой клич, когда мы играли в краснокожих, и который он ассоциировал с доблестным и страшным вождем. Что меня удивляло в этом случае, как и в слове Ребекка, так это экзотический налет термина, странность, которую он излучал, как если бы был языком марсиан или демонов, или, скорее, был бы заимствован из особого словаря и обладал невероятным скрытым смыслом, которым владел мой брат как главный служитель культа.

Помимо этих слов, которые, если можно так сказать, говорили сами за себя, были и другие феномены языка, вызывавшие у меня смутное ощущение какой-то девиации или смещения, которые характеризовали переход в общее состояние из более привилегированного, более прозрачного, более странного, переход-скольжение из сакрального в профанное. В действительности речь идет о совсем незначительных открытиях: после коррекции слуха или чтения, которые делали очевидным два варианта одного слова, эти разногласия порождали особенное беспокойство. Можно было сказать, что язык шатался словно пьяный, и минимальное отклонение, разделявшее два слова, делало их совершенно необычными. Когда сейчас я их сравниваю (как если бы каждое из них было всего лишь искаженным и исковерканным вариантом другого), открывается брешь, способная исторгнуть из себя целый мир откровений.

Я вспоминаю, как однажды, играя с оловянными солдатиками, я уронил одного из них, и увидев, что он не разбился, вскричал: «К....астью!». 2 На что кто-то, то ли мать, то ли сестра мне заметила, что надо говорить «К счастью», что явилось для меня ошеломи-

1 Эти фонетические ассоциации — «Ребекка», «Мекка», «impeccable» —
вновь появились в главе «Смотри! Уже Ангел...», которая завершает «Fourbis» (с. 182).

2 Мы знаем, что «К ...астью!» — это первый текст в «Правилах игры», им открываются «Вычеркивания».

82

тельным открытием. Так же как когда-то я узнал, что слово Моиссей 1 — Moise произносится не как Moisse, a как Moise, в отличие от того, как я всегда думал, когда изучал Священное Писание, еще очень плохо умея читать. Эти слова приобрели для меня совершенно особенное, волнующее звучание: «Moisse», «Moise», — всплывал образ его колыбели, наверное, из-за слова «osier» (на которое было похоже первое слово) или потому что уже слышал, но не придавал значения тому, что некоторые колыбели называются «moises» — плетеными колыбелями, корзинками. Позднее, изучая нашу провинцию, я не без волнения читал словосочетание Seine-et-Oise, потому что эта старая ошибка в прочтении библейского имени навсегда стала связана в моем сознании с некой странностью всех слов, в той или иной мере приближенных к «Moisse» или «Moise».

Тем же способом, каким возникла для меня оппозиция «К...астью!» и «К счастью!», мы с братьями противопоставили в деревне, куда ездили с родителями слова «песочный карьер» и «песочница», два песочных места, которые друг от друга ничем не отличались, кроме более обширного пространства первого из них. Позднее мы испытаем аналогичное удовольствие, доставляемое так называемыми «византийскими», т. е. бесплодными дискуссиями, когда окрестим два различных вида бумажных самолетиков как «ортоскопический» и «искривленный». В этом случае мы действовали как ритуалисты, для которых сакральное в конце концов превращается в хрупкую систему distinguo, систему пустяковых различий и деталей этикета.

Если я сравню эти различные факты — цилиндр отца, как признак его власти; Смит энд Вессон с барабаном, как признак силы и храбрости; ларец, как символ богатства, которое я сам ему приписывал, поскольку он был финансовой опорой дома; саламандру, не горящую в огне, как хранитель очага и добрый дух; родительскую спальню — символ ночи; туалет, закрывшись в котором, мы рассказывали друг другу мифические истории и делились гипотезами о природе сексуальности; опасную зону фортификационных укреплений; ипподром, где делались огромные ставки на удачу и на ловкость персонажей в ярких костюмах и с величественными движениями; распахнутые некоторыми фактами языка окна в мир, где мы еще не ориентировались. И если я попытаюсь объединить все эти факты, взятые из моего детского повседневного существования, постепенно проявится то, что для меня и есть сакральное.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

О природе общества
Жить человеческим предназначением
Олье Дени. Коллеж социологии философии 5 доктрина
И все другие поговорки
АрхеологиЯ коллежа этот энтузиазм попутчика длится в период inquisitions