<<<     ΛΛΛ     >>>   

Ни малейшего упоминания о Коллеже как таковом в переписке Беньямина, но кое-где у некоторых из его членов, включая и строчки, которые я здесь воспроизвожу. Аналогии, как в письме от 15 декабря 1939 г. Хоркхаймеру, в котором он говорит о своей «дикой неприязни по отношению к безмятежному оптимизму наших левых лидеров». Я вспоминаю также заметку, которой заканчиваются тома его переписки. Она сообщает, что сборник «Пассажи» (заголовок проекта, над которым Беньямин работал в конце своей жизни) был спрятан и сохранен в Национальной библиотеке благодаря заботам Батая.

Независимо от других занятий я с удовольствием вновь берусь за анализы французских новостей. Но имеется в ряду других одна, довольно любопытная, пришедшая из Аргентины. Именно там Роже Кайуа только что опубликовал в виде брошюры реквизицию [sic!] против нацизма, аргументация которой повторяет без нюансов или каких-либо изменений то, что заполняет газеты во всем мире. 1 Не стоило проделывать путь в столь отдаленные регионы мыслимого или земного мира для того, чтобы сообщить об этом. Верно, что, с одной стороны, Кайуа публикует в «Nouvelle Revue Francaise» теорию празднества, о которой я беседовал во время моей первой встречи с Максом. Я занялся также любопытной книгой Мише-

1 «Naturaleza del Hitlerismo» — статья, которую Кайуа публикует в «Sur» (№ 61. Октябрь 1939), в сборнике «Testimonio Frances», в котором также фигурирует текст Жана Казо и Армана Петижана.

565

ля Лейриса «Человеческий возраст», которая была очень заметной перед войной.

[...] Наш друг Клоссовски, который в конечном счете оказался-таки непригодным к военной службе, покинул Париж, и только что нашел себе работу в муниципальном бюро Бордо.

© Suhrkamp Verlag, 1966.

1940 Роже Кайуа . Seres del anochecer // Sur. Декабрь 1940 (я цитирую французскую, слегка измененную, версию этих страничек — «Существа на закате жизни», помещенную в «Сизифовом утесе», Париж, 1946. С. 159 и др.).

В 1974 г. по поводу этого текста («Подходы к воображаемому». С. 60) Кайуа скажет, что в еще большей мере, чем «Дух сект», он «является результатом подлинного урока, который он сам лично извлек из перипетий», проделанных Коллежем. В этой «исповеди», говорит он, «я признаю внутренний разлад, который я тогда переживал». Она совершенно намеренно завершает текст «Сизифова утеса», как написание, так и осмысливание которого для меня означали конец экстравагантным юношеским химерам...»

Мы были рассеянными, неумелыми, не обладающими энергичностью или настойчивостью, хотя и нисколько не бесчувственными и нисколько не подверженными эйфории, очень умными и всегда настороже, хотя и нисколько не взбудораженными; нисколько не исступленными, затерянными в толпах людей, ослепленных яростью и безумием, злобой и страхом, или же убаюканных оцепенением сладостной агонии. Мы были последними сознательными существами в этом мире, который чересчур лелеял их, поэтому мы догадались, что вскоре он исчезнет, не предчувствуя того, что мы рождены не для того, чтобы последовать за ним, а скорее обречены, едва только его развалины будут расчищены, на нищету, осмеяние и забвение [...] Мы были слишком деликатными, слишком знающими, слишком трудными, слишком мало способными довольствоваться только игрой, которая нас не заполняла. Кроме того, мы приходили чересчур поздно, нас было слишком мало, наши сердца были чересчур слабыми [...]

Мы были ораторами [...] Мы не принадлежали утренней заре. Мы были мерзляками и тяжелыми на подъем, быстрыми в том, чтобы попрятаться в стенные ниши, и подстерегали только мелкую добычу. Мы были зловещими и осторожными лысыми летучими мышами, начинающими летать только в сумерках, птичками опыта и мудрости, начинающими летать только после земных трудов и испытывающими страх вплоть до наступления сумерек, о которых они предвещают. Нам следовало самих себя называть сумеречными.

Мы очень высоко ставили наше увлечение насилием, людьми, находящимися в ложных ситуациях, которые, быть может, были бы обескуражены при виде исполнения наших желаний [...]

Дом горел, а мы наводили порядок в шкафу. Лучше было бы помешать головешки в огне. Но на это мы не осмелились [...]

Поскольку мы не были виновными, мы утешались тем, что являемся слабыми в то самое время, когда слабость и была первым источником виновности. Поэтому мы и не построили никакого ковчега, чтобы спасти то, что должно было быть и [...]

Нам также недоставало того великодушия, того безразличия к судьбе, которые, за неимением особых радостей, дает близкое знакомство с наихудшими утратами и которые принесет нам приходящий мир [...]

Мы были чересчур слабыми, чересчур влюбленными в очень старые и очень хрупкие вещи, за которые держались даже сильнее, чем нам это казалось: красота, истина, справедливость, любая деликатность. Мы не сумели пожертвовать ими. А когда мы поняли, что именно это и надо было сделать, мы отступили назад и вновь оказались на своих местах, с другой стороны, в старом подпорченном мире, который уже отжил свое время и настал час устранить его.

© Издательство Галлимара, 1946.

1941 Жан Полан. Письмо Роже Кайуа, датированное Сочельником 1941 г., опубликованное в N.R.F. № 197. Май 1969 г. («В память о Жане Полане». С. 1015).

Мой дорогой друг! Неприятно до такой степени оставаться без новостей от вас, читая этот уже старый номер «Cahiers du Sud». Впрочем, эти тетради, если мысленно вспомнить о вас, остаются довольно жалкими, доводящими осторожность так далеко, как не вынуждалось никакой необходимостью. — Знаете ли вы, что Гуасталла покончил жизнь самоубийством в тот самый день, что и проф. Блох из Парижа? — Загадочный Петижан, делающий (в своих писаниях) всевозможные уступки, извиняется за мальчиков, которыми он руководит и которых, как он сам говорит, приводит в смятение. — Жорж Батай, малоэкспансивен, погружен в эротику и мистицизм. М. Лейрис действует в силовой манере, навязчиво, разъяренно. — Но Коллеж уже так далек. А что делаете вы? [....]

1942 Пьер Клоссовски. «Тело небытия» — лекция, прочитанная в монастыре доминиканцев в Сен-Максимене, воспроизведенная в первом издании книги «Сад, мой ближний» (1947. С. 166—168).

Создание Коллежа сакральной социологии, позволившее удовлетворить его прозелитизм, представляло собой в практической области первую попытку преодолеть дилемму, перед лицом которой, как почувствовала группа Батая, ее поставили события [...] Эти люди, оставаясь враждебными всякой социально-политической дискриминации, морали любой партии, которая по их мнению означала попрание целостности бытия, стремились отнюдь не к политическому заговору. Считая, что революционное

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Алжирскому господину
Основополагающей доктриной характер тираний
Ныне уже стало банальным рассматривать человеческое существо как плохо спаянную совокупность
Как описания турниров
Осознает человеческое существование