<<<     ΛΛΛ     >>>   

Вместе с тем причина разочарования в том, что поговорка из-за своей внутренней изменчивости и постоянных метаморфоз представляется нам мыслью, которой мы заменяем фразу, но такую фразу, которую мы считаем мыслью. Таким образом, мы теперь можем определить использование поговорки. Это использование именно тогда, когда оно оказывается несомненным и естественным, предполагает определенный контекст, в котором речь рассматривается вне ее отличий от мысли или по меньшей мере отличие речи от мысли уже оказывается неспособным удивить нас и поставить в затруднительное положение.

Исчезновение достигнутой ясности

В связи с этим можно было бы сказать, что речь идет о трудном, постепенном и довольно необычном открытии. Но, разумеется, истиной является нечто прямо противоположное. И если это открытие дается нам с таким трудом, то только потому, что мы были плохо воспитаны. Наш преподаватель геометрии никогда не говорил нам, что треугольник — это также и квадрат. Наш преподаватель социологии всегда утверждал, будто сакральное всегда отличается от обыденного. А вот любой первобытный человек знает, что в некоторых случаях человек становится коровой или летучей мышью. Любой ребенок знает, что тыква может стать также и каретой, ящерица — лакеем. И, конечно же, совсем не случайно, что сказки полны трансформаций и метаморфоз: быть может, речь идет только о том, чтобы незаметно подготовить нас к допущению более серьезных метаморфоз, таких, которые нельзя даже выразить...

Нельзя даже выразить... Да, но в конце концов я просто не вижу такого определения мысли, которое в конечном счете выражало бы именно тот факт, что она не является речью. Можно было бы возразить, что мысль нельзя увидеть (как письменный знак), что ее нельзя слышать (как высказывание), что она не подпадает ни под какое значение (тогда как слова подпадают под любое значение). Но я не вижу также и такого определения слова, которое не извлекало бы своего значения из того, что является мыслью. Что остается на месте такого пугающего образования: ни мысль, ни слово, которое, однако, способно быть и самым насыщенным словом, и самой тонкой мыслью, как это предполагает ясность поговорки? Ничего. Полная пустота. Чистый хаос, избежать которого уже никто не сможет. А если

472

есть такой признак сакрального, который отныне уже не способен удивить нас, то именно он и является самым ужасным.

Разумеется, ужасным. Но уже привычно ужасным. И, в частности, привычным к месторасположению речи. Быть может, чтобы признать это, нам было бы достаточно заметить, что слова, которые в любом языке служат ключами к грамматике и риторике, по большей части являются двусмысленными и служат как для выражения мысли, так и для оформления речи. Я не хочу сказать, что они оказываются неизбежно индифферентными: они, в зависимости от случая, могут с ужасающей точностью обозначать как конструкцию чистой речи (без какой-либо мысли), так и конструкцию чистой мысли (нисколько не заботясь о речи).

Так обстоит дело с logos, oratio, discours. Так же обстоит дело и с литературой. И с самой поговоркой тоже. Все, что я так неловко вывел, содержится уже в ее названии. Но речь шла о том, чтобы суметь услышать его и прояснить.

По поводу этого слышания и прояснения мне необходимо сказать еще только одно слово: все это очень мало похоже на ту ясность, которой мы ожидаем. Она достигается не предельной концентрацией внимания, а наоборот, предельной рассеянностью. Короче, речь идет о том, чтобы перенести взгляд немного дальше самой поговорки, а, ее оставить в покое вместе со всеми ее метаморфозами, противоречивостью, неясностью. Речь идет о том, чтобы высветить специфический предмет, который нас интересует, с помощью контраста самой этой неясности.

Обычно легко допускают, что какой-то неясный или незнакомый факт считается объясненным, когда его сводят к уже известным элементам. Но прояснение смысла поговорок, да и всего сакрального языка в целом, по всей видимости, достигается обратной операцией, которую можно было бы назвать исчезновением ясности.

Речь идет уже не о том, чтобы свести факт к более ясным элементам, а о том, чтобы заставить его проявиться на более темном основании. Дать ему такое освещение, которое возникает при стремлении избежать большой опасности обращением к самым простым действиям, например питанию, или к самым простым вещам, например к чашке.

Мне не хотелось бы завершать эти замечания немного нелепым примером. Но в то же время он является довольно точным, и поэтому я тем не менее рискну его привести.

Когда какая-то дама находит, что у нее слишком смуглая кожа, у нее есть два средства исправить положение: она может воспользоваться пудрой, которая придаст ей бледность. Она может снизойти до пудры.

В июне 1939 г., в тот же месяц, когда проходила эта конференция, Книжные Галереи (книжный магазин на улице Гей-Люссака, где уже два года проводились конференции Коллежа) осуществляют после двух лет молчания новый выпуск «Ацефала». В оглавлении опыты мистических размышлений объединены под анонимным названием: «Практика радости перед лицом смерти».

Автор этих опытов, Жорж Батай, не обращается к ним вплоть до заседания 6 июня. Здесь можно обнаружить несколько страниц, так и оставшихся неизданными при его жизни, под тем заглавием, которое было анонсировано в программе Коллежа. Они взяты из документов «Социологических эссе», где находятся также заметки об армии, подготовленные к конференции 5 марта 1938 г. Из письма, отправленного Кайуа утром с конференции, следует, что Батай прочитал их именно на конференции 6 июня 1939г.: «Мой доклад, — пишет он, — будет отталкиваться от следующего принципа: общество вращается вокруг ядер, образованных сплетением сердец, — то, что я представляю как принцип деятельности самого Коллежа. Затем, говоря от своего собственного имени, я попытаюсь показать, что эти ядра формируются «людьми смерти», людьми, придающими смерти смысл. Описывая различные позиции перед лицом смерти, предписанные людям, я продемонстрирую, что только радость свойственна просветленному человеку. Наконец, я попробую установить связи между различными формами комплекса «накопления — траты» и позицией по отношению к смерти (экономика спасения = экономике накопления; «радость перед лицом смерти», связанная с осознанным желанием тратить, шаг за шагом вовлекается в сражение сил накопления и сил потребления). В целом я буду стремиться подчеркнуть, что проблема смерти является для людей одной из самых важнейших» (Буле. С. 107—108).

МЕТОД РАЗМЫШЛЕНИЙ

Жан Бруно, коллега по Национальной библиотеке и поклонник подобного рода опытов, вспоминает, что Батай был подвержен истинному «мистическому воодушевлению» начиная с 1938 г., то есть после и, возможно, вследствие смерти Лауры. «Практика радости перед лицом смерти» (опыты «Ацефала») была протоколом тех драматических состояний, которые он использовал, чтобы достичь экстаза. Подчеркнув постоянное возвращение к теме жертвоприношения, Бруно добавляет: «жертвоприношения, совершаемые им в воображении, не являлись уничтожением какого-либо существа или Бога: первой жертвой был он сам, размышляющий о собственной смерти и обращающий против себя ее враждебную силу» (Жан Бруно. «Техники просветления у Жоржа Батая» // Критика. Август-сентябрь 1963. № 195—196. С. 710). С отстраненной иронией Батай позже скажет: «Я распинаю себя по расписанию».

Несмотря на новую тональность, которую приобретает мистицизм этих духовных опытов, мотив радости перед лицом смерти является во всех случаях лишь воплощением полиморфной некрофилии, в которую вновь и вновь погружается вдохновение Батая. Общество коллективной психологии, в учреждении которого он принимал участие весной 1937 г., обозначило в качестве предмета своих исследований «Позиции перед лицом смерти» (О.С II . С. 444). Там Батай выступает 17 января 1938 г. «В какой мере, — задает он вопрос, — человек способен использовать депрессию, чтобы подняться к вершинам духа?» (О.С. II . Р. 287). 22 января в Коллеже он называет эту функцию энергетической трансформацией. После мюнхенского кризиса «Декларация», опубликованная Коллежем, обращается к той же самой модели. Перед лицом кризиса, грозившего началом войны, подписавшие эту декларацию подчеркивают необходимость перехода к «коллективному способу существования», который позволил бы иметь «хоть немного твердости перед лицом смертельной опасности» (с. 363). Жизнь духа является на самом деле жизнью, которая смеется над смертью (или вместе с нею), как об этом говорит один из заголовков, придуманный им для обозначения опытов Коллежа: рядом с «Калаверас» читаем зачеркнутое «Смерть смеется» (О.С. II . С. 458). Сексуальный трагизм у Батая постоянно сопровождается похоронным комизмом.

Следует привести здесь две мои излюбленные цитаты. Первая из Гегеля, из его предисловия к «Феноменологии Духа» (Батай использует ее в качестве эпиграфа к своей «Мадам Эдварда»): «Жизнь духа это не та жизнь, которая страшится смерти». Другая из Ницше: «Мы видим, как природа трагического и его власть тонут в комическом, и, несмотря на глубокое понимание, сочувствие и симпатию, которые мы испытываем, это божественно».

ОТХОД КАЙУА

Однако не эта тема конференции вызвала сопротивление аудитории. Это был мистицизм Батая. Кайуа всегда держал себя на расстоянии от этого состояния духа. «Экстаз, к которому стремится наркоман или алкоголик, является изолированным состоянием и в большинстве случаев свидетельствует об ущербности индивида перед стихией коллективной жизни», — пишет он в заметках к работе Филиппа де Фелиса «Священные яды, божественные опьянения», опубликованной в «Южных дневниках» в апреле 1937г. («Хронос». С. 52). Возвращаясь к оппозиции, установленной им в предисловии к своей книге «Миф и человек», он упрекает Батая за то, что тот высказывается в пользу магического понятия «мана» и против шаманизма, за то, что тот отказывается от люциферовской контратаки ради мистического слияния.

4 июля, в очередной день работы конференции, перед тем как прекратить на неопределенное время деятельность Коллежа, Батай замечает (в отсутствие Кайуа), что «роль, отводимая мной мистицизму, драме, безумию, смерти представляется Кайуа с трудом примиримой с принципами, которые каждый из нас уважает» (с. 802). Воинственная тональность его письма Кайуа от 22 марта 1939 г. показывает, что эти разногласия назревали уже несколько месяцев. «То, что я вчера говорил вам по поводу интеллектуальной порядочности, связанной с мистическим опытом, представляет собой согласованную позицию» (Буле. С. 102).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Vi этой полярности в обществе соответствует полярность внутри сакрального
В функциях власти его интересует только мрачная
Я считаю возможным определить эти сложные существа следующим образом 1 существо сознания
Смех есть специфическая форма взаимного влечения людей
Олье Дени. Коллеж социологии философии 13 общества