<<<     ΛΛΛ     >>>   

Совращать или разрушать. Ружмон противопоставляет друг другу два типа войны, один из которых нацелен на победу над врагом, другой — на его уничтожение. Средние века культивировали первый тип войны, войны галантной, одновременно гуманной и мужественной: стремясь к овладению — в двойном смысле: военном и сексуальном, — война намеревалась добиться капитуляции объекта своих вожделений. В современной войне нет ничего подобного: ее насилие, одновременно демаскулинизирующее и садистское, имеет целью не завоевание желанного объекта, а разрушение объекта ненавистного. К этим словам примыкает и суждение Батая о фашизме, сводящем суверенность к экстравертному насилию воинствующего садизма. Таким образом, оно подтверждает проводимое Кожевым противопоставление разрушения совращению, животной потребности — жажде признания.

Начало изменения отношения между этими двумя военными режимами датируется Французской революцией: якобинцы фактически являются пионерами национализации аффектов; они положили начало овладению и монополизации с помощью политики либидинальной энергии индивидов, то есть десексуализации либидо. Национал-социализм лишь наследует от них эту десексуализацию. Под предлогом всеобщей мобилизации коллектив присваивает себе сферу чувственности; любое движение страсти, восходящее от частного пространства к публичному и идущее на пользу коллективного, признается законным только при условии, если оно выходит за пределы индивидуальной жизни, за которой признается одно лишь право на досаду: обратной стороной коллективного возбуждения является бессилие личности.

266

Клоссовски — который, как и Ружмон, сотрудничает и в Коллеже, и в журнале «Esprit» — развивает схожие мысли в статье «Сила ненависти», опубликованной в декабрьском номере «Esprit» за 1938 г. (р. 402—423).

1. ПАРАЛЛЕЛИЗМ ФОРМ

От желания через страсть к смерти — таков путь западного романтизма; мы все вовлечены в него, поскольку зависим — разумеется, бессознательно — от совокупности нравов и обычаев, символы которых создала куртуазная мистика. Страсть означает страдание.

Наше понятие любви, включающее в себя и любовь женщины, связано, таким образом, с понятием плодотворного страдания, которое приукрашивает или тайно узаконивает — особенно в западном сознании — тягу к войне.

Эта странная связь определенного представления о женщине и соответствующей ему войны имеет на Западе глубокие последствия для морали, воспитания, политики. Самого обширного труда не хватило бы, чтобы изучить ее различные аспекты. Можно желать, чтобы такой труд был написан, но нам не понять крайней сложности этой задачи. Ведь действительно, чтобы написать его со знанием дела, надо было бы основательно изучить материал, которого мы вкратце коснулись на предыдущих страницах, затем исследовать военную культуру и, наконец, проанализировать начиная с XIX в. психологические работы, касающиеся вопроса о «воинственном инстинкте» 1 в его отношении с сексуальным инстинктом. Поскольку это находится вне моей компетенции, я ограничусь тем, что поставлю некоторые вопросы и буду исследовать их, в частности, с точки зрения мифа, что, собственно, и является предметом моего изучения.

Могут, впрочем, подумать, что в этой сфере рассмотрение форм не менее поучительно, чем исследование причин и, разумеется, не столь чревато ошибками. Например, нет необходимости обращаться к теории Фрейда, чтобы констатировать тот факт, что инстинкт войны и эротизм глубоко связаны между собой: более очевидно об этом свидетельствуют обиходные формы языка. Однако, оставляя в стороне многочисленные и изменчивые гипотезы, касающиеся происхождения инстинктов, я обращусь к некоторым формальным сходствам между искусством любить и искусством вести войну начиная с XII в. и по наши дни. Моя задача проста: отметить параллелизм между эволюцией мифа и эволюцией войны, не делая никаких выводов о приоритете той или другой.

1 Некоторое представление о нем можно составить при чтении трудов Фрейда и «Воинственного инстинкта» («L'instinct combatif») Пьера Бове.

267

2. ВОИНСТВУЮЩИЙ ЯЗЫК ЛЮБВИ

Начиная с античности поэты использовали военные метафоры для описания естественной любви. Бог любви — это стрелок из лука, пускающий смертельные стрелы. Женщина отдается мужчине, который завоевывает ее, поскольку он самый удачливый воин. Ставка Троянской войны — овладение женщиной. И один из древнейших романов, находящихся в нашем распоряжении, «Феоген и Хариклея» Гелиодора ( III в.), уже повествует о «битвах за любовь» и о «восхитительном поражении» того, кто сдается под стрелами Эроса, коих не избежать.

Плутарх показывает, что сексуальная мораль спартанцев была подчинена военным успехам этого народа. Евгеника Ликурга и ее скрупулезно описанные законы, упорядочивающие отношения супругов, не имели никакой иной цели, кроме усиления агрессивности солдат.

Все это подтверждает существование естественной, то есть психологической, связи между сексуальным и воинственным инстинктами. Однако было бы напрасным искать черты сходства между тактикой древних и их пониманием любви. Обе сферы подчинены в корне отличным друг от друга законам, у них нет общего измерения.

В нашей истории начиная с XII — XIII вв. всё происходит не так. Любовный язык обогащается оборотами речи, которые не только обозначают элементарные жесты воина, но вполне определенно заимствованы из искусства баталий, военной тактики той эпохи. Отныне речь уже идет не о общем — более или менее смутно ощущаемом — истоке, а о явном параллелизме.

Возлюбленный осаждает Даму своего сердца. Он любовным штурмом берет ее целомудрие. Он преследует, домогается ее, стремясь побороть последний оплот ее стыдливости и внезапно разрушить его; наконец, дама сдается на волю победителя. Однако тут же, путем неожиданного превращения, типичного для учтивого поведения, именно влюбленный, выиграв сражение, становится пленником. Он, следуя правилам феодальных войн, превращается в вассала этого сюзерена, как если бы именно он потерпел поражение. 1 Ему остается только доказывать свою принадлежность к мужскому роду и т. п. Все это достойно прекрасного языка. Однако солдатско-цивильный жаргон того времени дает нам немало других, еще более выразительных примеров. Позже изобретение огнестрельного оружия приведет к употреблению бесчисленных двусмысленностей. К тому же отмеченный параллелизм был с удовлетворением использован писателями. Это — тема неисчерпаемой

1 Поражение (defaite), по-немецки Niederlage; буквально оно означает: тот, кто лежит на земле, кто внизу (couche au-dessous) (ср. с выражением «avoir le dessous» — потерпеть поражение). Вспомним также символ осажденной Башни в «Романе о Розе» и выражение «se faire des allies dans la place».

268

риторики. Брантом 1 писал: «О, счастлив тот капитан, который сразил и поубивал стольких людей, врагов божьих, на полях сражения и в городах! О, так же и еще более счастлив тот, кто сразил и овладел в пылу других атак и штурмов прекрасной Дамой, водрузив свой флаг над вашей постелью!» Не стоит удивляться тому, что большое число мистиков вновь обращается к этим, ставшим банальными, метафорам и переносит их — в соответствии с описанным выше положением дел — в сферу божественной любви. Франциск Оссунский (один из учителей св. Терезы, наиболее преуспевший в куртуазной риторике) написал в своем «Ley de'Amor»: «Не думай, будто битва за любовь похожа на другие битвы, где всюду свирепствуют ярость и грохот войны, поскольку любовь борется исключительно с помощью ласки и нет никаких иных угроз, кроме ее нежных слов. Ее стрелы и удары благотворны, они — само дароприношение. Встреча с ней весьма полезна. Вздохи любви — ее артиллерия. Любовные поцелуи — овладение. Цель ее самоотверженности — дать жизнь тому, кого любишь».

*

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Следует ли видеть в этом симптом отхода от коллежа такое
Олье Дени. Коллеж социологии философии 5 франции
Залогом интеграции в состав сообщества
Виктория подготавливает читателей своего журнала к появлению лектора
Так как древний тиран представляет собою элементарную силу