<<<     ΛΛΛ     >>>   

365

значенного для потребления исключительно верховным властелином.

Не стоит строить догадки, как обычно это происходит, относительно роли мошеннических проделок, способных объяснить эти верования. Можно допустить, что палачи действительно прибегали к уловкам в ходе каких-то казней, прокалывая, например, под веревкой отверстие в трахее повешенного и избегая, таким образом, необходимости вышибать ногой подставку, чтобы прикончить его. 1 Между тем стоит сделать не только оговорки по поводу возможностей осуществления такого рода проделок, но и во всяком случае решительно отказаться видеть в них что-то такое, что могло бы наделить палача способностью воскрешать мертвых. Если когда-либо такое мошенничество было бы совершено, его обнаружили бы. И поэтому оно не могло бы послужить основанием для наделения палача способностью, которая, с другой стороны, казалось бы, не подлежит сомнению. Напротив, очевидно, что познания в медицине, которыми он наделяется, проистекают якобы из самой сущности его занятий, из возможностей, которыми он располагает для того, чтобы заполучить вещества, необходимые для приготовления различного рода мазей, и из образа жизни, которому он вынужден следовать. Еще в XIX в. палач играл роль костоправа и составлял вероломную конкуренцию дипломированному врачу. Палач города Ним был в этом отношении особо знаменит. Один англичанин, страдающий неизлечимыми ревматическими болями в шее и брошенный на произвол судьбы профессорами факультета из Монпелье, к которым он обратился за помощью, переправившись через Ла Манш, в конце концов доверился его заботам. Палач вылечил его, имитируя его казнь через повешение. Анекдот говорит сам за себя. Как и молодые люди, потерявшие надежду получить законное благословение от церковных властей, отправляются к проклятому, чтобы он обвенчал их, так и пациенты, утратившие надежды, которые они возлагали на официальную науку, отправляются стучаться в его дверь, чтобы получить исцеление. Таким образом, мы видим, как палач постоянно противопоставляется институтам, признаваемым, уважаемым и поддерживаемым обществом, и занимает их место, и те в свою очередь освещают его лучом глубокого уважения и престижа, объектами которых они сами являются. Те люди, которые утрачивают веру в эти всесильные институты, те люди, которые больше не ждут от них осуществления своих надежд, обращают свои взоры на их зловещего и ненавистного заместителя, не учреждаемого как особый институт, подобно Правосудию, Церкви, Науке, а живущего обособленно, вне общества, которого избегают и которого преследуют одновременно, которого боятся и к которому скверно относятся. Но когда Бог не отвечает,

1 Шарль Дюран, в неизданной рукописи, ссылка на которую имеется в статье «Палач» словаря Гран Ларусс.

366

обращаются к дьяволу, когда врач бессилен — к лекарю, а когда отказывает банк — к ростовщику. Палач соприкасается с двумя мирами. Свой мандат он получает от закона, но является его последним служителем, ближе всего стоящим к темным окраинным местам, где действуют и скрываются те самые люди, которых он карает. Его представляют внезапно появляющимся на свет порядка и законности из зоны ужаса и беспорядка. Можно сказать, что он переодевается в одежды, которыми покрывает себя для священнодействия. В средние века ему не разрешалось жить внутри городов. Его дом возводился в предместьях, то есть на земле, предпочитаемой преступниками и проститутками. Длительное время ремесло палача, если его скрывали при найме жилища, служило основанием для расторжения договора о найме. Еще и поныне прохожий с удивлением рассматривает несколько жалких лачуг на площади Святого Якова, затерявшихся у подножия высоких престижных зданий: когда-то в них жили палач и его помощники, а также складывались скамьи подсудимых. Случайно или по предрассудку, но до сих пор никто не купил их, чтобы снести, а на их месте построить что-то новое. В Испании дом палача был выкрашен в красный цвет. Сам палач должен был носить белый казакин, окаймленный ярко-красной полосой, и покрывать голову широкополой шляпой. Дело в том, что от него требовалось, чтобы он украшал свое логово и свой облик так, чтобы внушать ужас себе подобным.

Все связывает палача с той частью людей, которая представляет собою отбросы общества. Чаще всего — это помилованный после осуждения преступник, иногда — это последний из жителей, поселившихся в городе; в Суабе — это последний избранный городской советник, в Франконии — это последний женившийся. Таким образом, исполнение обязанностей палача становится правом на вхождение, залогом интеграции в состав сообщества. Это обязанность, возлагаемая на лицо, которое пребывает в промежуточном состоянии и которое обязано выполнять ее вплоть до того, когда новоприбывший займет его место последнего пришедшего и даст ему возможность окончательно объединиться с другими членами группы.

У палачей все вплоть до доходов представляется постыдным. Они снимают лавочки на площади Восстания. Они оказываются владельцами (или управляющими на условиях найма) домами терпимости. При старом режиме палач имел право сбора налога с проституток. Отвергаемый обществом, он разделяет участь всех, кого оно отвергает и удерживает на расстоянии. Он назначается специальным письмом Верховной Канцелярии, подписанным самим королем, но документ ему бросают под стол, откуда он должен доставать его, передвигаясь ползком. Он в первую очередь является человеком, который согласился убивать других от имени закона. Только глава государства имеет право распоряжаться жизнью и смертью граждан нации, и только палач это право применяет. Он

367

оставляет верховному владыке престижную часть, а на себя берет часть позорную. Кровь, обагряющая его руки, не пятнает суд, который выносит приговор, потому что палач берет на себя весь ужас казни. Но тем самым он ассоциируется с преступниками, которых предает смерти. А те же самые люди, оберегаемые им посредством ужасных примеров, на которые он мастер, отдаляются от него, смотрят на него как на чудовище, презирают его и боятся его так же сильно, как они боятся тех людей, окончательно избавить их от которых он берет на себя обязанность. До такой степени, что его смерть кажется способной искупить жизнь виновного. Благодаря миру гибели он придан границе, на которую его поставили как неусыпного и беспощадного часового, которого отталкивают от себя даже те, кто обязан ему своей безопасностью. Жозеф де Местр в ряду черт палача, впечатляющий портрет которого он рисует, вместе с тем ужасом, который он внушает, вместе с его изолированностью от себе подобных, справедливо подчеркивает, что этот живой образец падения в то же время оказывается условием и опорой всякого величия, всякой власти, всякой субординации. «Это и ужас, и связующие узы человеческого объединения», — заключает он. 1 Вряд ли можно найти более удачную формулу, чтобы выразить, до какой степени верно то, что палач является дублером, действующим и в унисон, и в противовес ужасам и связям этого же объединения, а также и верховному владыке, величественный облик которого предполагает и существование его позорной обратной стороны, представленной его ужасным визави.

В этих условиях становится понятно, что смертная казнь короля вызывает у народа чувство удивления и ужаса и предстает как кульминация революций. Она сводит воедино два противоположных полюса общества, чтобы один принести в жертву другому и обеспечить как бы мимолетную победу сил беспорядка и перемен над силами стабильности и порядка. Эта победа существует, впрочем, только одно мгновение, когда опускается топор. Потому что осуществляемый акт представляет собою не столько жертвоприношение, сколько святотатство. Он поражает одного верховного властелина, но только для того, чтобы утвердить другого. Из крови верховного властелина рождается обожествление народа. Когда палач показывает толпе голову монарха, он тем самым призывает засвидетельствовать преступление, но в то же время он наделяет собрание, благословляя его королевской кровью, сакральной добродетелью, которая принадлежала обезглавленному владыке.

Сколь бы парализующим ни был такой жест, не следует ожидать, что в самой истории он когда-либо получал столь точно определенное значение. Во всяком случае с тех пор, как история выходит за пределы обществ, в которых периодическая казнь короля

1 В публикации под названием «Санкт-Петербургские вечера» (1821). Беседа первая.

368

составляет часть регулярной игры институтов, и входит в их нормальное функционирование под знаком омоложения или искупления. Такого рода обычаи не имеют ни малейшего отношения к тому, что происходит в ходе кризиса режима или династии. Этот последний предстает в таком случае как эпизод сугубо политического значения даже тогда, когда он вызывает у известного числа лиц, что вполне естественно, индивидуальные реакции, безусловно, религиозного характера. Это не мешает считать достаточно обоснованным тот факт, что в народном сознании обезглавливание короля предстает, несомненно, как апогей революции. Она предоставляет толпе возможность наблюдать кроваво-торжественное зрелище смены власти. Импозантная церемония благословляет народ, от имени и ради которого она осуществлялась.

С этой стороны, весьма знаменательной является позиция Французской революции по отношению к палачу. Мы наблюдаем многочисленные выступления, явно предназначенные для того, чтобы включить палача в благородную, справедливую, уважаемую сферу социальной жизни. Отец Мори еще 23 декабря 1789 г. требует для него прав активного гражданина. Конвент не только предоставит их ему. Нет такого знака почестей, которым бы он его не наделил. Легинио, представитель-посланник, публично обнимает и целует палача Рошфора после того, как пригласил его отобедать и предложил занять самое почетное место за столом напротив себя. Один генерал заказал выгравировать гильотину на своей печатке. Один из декретов Конвента присваивает публичным палачам звание офицера в армиях Республики. Им предлагается открывать бал во время официальных празднеств. Ассамблея усиливает запрет называть их оскорбительным именем «палач». Обсуждается новый титул, которым должны будут именовать его. Предлагается титул «Народного Мстителя». В ходе обсуждения Матон де ла Варенн выступает с их апологией: он возмущается, что наказание виновных, оказывается, «наносит ущерб чести того, кто его осуществляет». По его мнению, унижение должно распространяться по меньшей мере на всех, кто сотрудничает в деле правосудия, начиная от председателя трибунала и кончая самым последним писарем.

Этому восхождению палача соответствует падение короля. Один вводится в сферу законности как раз в тот момент, когда второй исключается из нее. Речь, произнесенная Сен-Жюстом 12 ноября 1792 г., произвела на общественное мнение столь сенсационное впечатление, что историки охотно расценивают ее как акт, предопределивший осуждение Людовика XVI . Она целиком посвящена узаконению исключения монарха из-под защиты законов. Холодная и неумолимая логика оратора показывает: Людовик должен «либо царствовать, либо умереть», третьего не дано. Он не является гражданином, поэтому не может ни голосовать, ни носить оружие. Законы общества его нисколько не касаются. При монархии он был над ними, а при республике он оказывается вне общества в силу

369

уже только того факта, что он король. «Нельзя царствовать безвинно». 1 Мы уже видели, что точно таким же способом палач ускользал из-под действия законов: он тоже не мог носить оружие, у него тоже хотели отнять право на голосование, как если бы палачом тоже нельзя было быть безвинно. Положение перевернулось. На этот раз сообщество изгоняет из своего лона короля, а палача превращает в почетного носителя мандата народного суверенитета. Сен-Жюст не скрывает, что смерть короля ляжет в самые основы Республики и составит для нее источник «публичных уз духовности и единства». 2

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Испытывал к этому обществу ничего начинает общество
Олье Дени. Коллеж социологии философии 5 франции
Образующих общество
Обвиняет коллеж социологии в том
В котором появилась декларация об основании коллежа социологии