<<<     ΛΛΛ     >>>   

казывал мне фотографии. Но мы оставались скептически настроенными, тем более что всех нас тошнило от всего, что могло идти от гитлеризма» (Прево. С. 26—27).

Однако оговорки Прево основаны не на этом скептицизме, а на ином источнике. Они проистекают также из сожаления: увлечение тевтонскими рыцарями осуществлялось в ущерб ордену Храма. Так, он делает следующее замечание: «Я обратил внимание на странную забывчивость, как например забвение тамплиеров (тем более удивительное, что тевтонские рыцари упоминались множество раз). [...] Забвение ордена Храма удивило меня, тем более что в Коллеже говорили об ассасинах, тогда как между двумя великими орденами существовали длительные, то добрые, то враждебные отношения. Когда-то Батай подготовил дипломную работу об истоках рыцарства (судя по тому, что он сам мне говорил), когда учился в школе архивистов. Существование монахов-рыцарей, роль и могущество которых были значительными, так же как необычность их поведения, иногда странность, если не сказать таинственность, должно быть, по всей видимости, и возбудили его интерес. На мое замечание по этому поводу, он ответил широким жестом руки!» (Там же. С. 46—47).

Орден Храма, по преимуществу «традиционное братство» (его устав обязан своим созданием Святому Бернару), был также объектом радикальных референций для мышления, провозглашавшего себя «традиционным», мышления оккультиста Рене Генона, который использовал его историю, чтобы выразить сожаление по поводу попрания всякого потенциала духовности со стороны современного рационализма и демократии. У Генона было множество почитателей среди сюрреалистов, в том числе и бывших. В их число входил и Кено. В 1938 г. он задумал написать «Трактат о демократических добродетелях». Наброски, сделанные им под влиянием этого намерения, показывают, до какой степени поражение Народного Фронта приблизило его к политическим взглядам защитников Традиции. 1

Поскольку Пьер Прево тоже был увлеченным читателем Генона, именно с него и собирался начать Батай, когда сообщал Кайуа о своем намерении начать свое выступление с противопоставления между Тевтонским орденом и орденом Храма, сооружаемым «в жанре оккультизма», но развивая идею в направлении, прямо противоположном по сравнению с ними. Дело в том, что идея пробудить воспоминания об ордене Храма, чтобы создать французский (или кельтский) противовес германизму рыцарства, имела значительное распространение среди сторонников эзотеризма и оккультизма. Например, Поль Ле Кур, «В поисках потерянного ордена: Храм и его традиции» («Mercure de France». Июль 1939). По-

1 Раймон Кено. Трактат о демократических добродетелях / Изд. Э. Сушье. Галлимар, 1993. С. 35—36 и пометка на с. 216.

325

ездка в Германию убедила этого автора в том, что потрясающее преображение Германии при Гитлере имело своей причиной восстановление того очага духовной энергии, каким был орден Тевтонских рыцарей («Он, таким образом, создал новую мистику со всем свойственным ей могуществом»). Этот автор, как и Батай, задается вопросом, что следует противопоставить этому восстановлению, так же как и тот, исключая военное решение: «Что делать нам перед лицом созданного таким образом динамизма? Мы лихорадочно готовимся к войне, мы разоряем себя тратами на вооружения. [...] И тем не менее и мы тоже являемся наследниками Великого Ордена, ордена Храма, который был современным Тевтонскому ордену. [...] Представляется, следовательно, что Франции, в которой родился орден Храма, надлежит вновь опереться на его предписания, чтобы создать духовную силу, которой нам недостает».

НАЦИЗМ И ВЕЛИКАЯ ПЕРТУРБАЦИЯ

Интерес Батая к Ordensburgen имеет также и менее теоретический аспект: Батая привлекали наиболее балаганные стороны нацистской мизансцены — увлечение, которое стоило ему большей части тех подозрений, во власти которых он был и продолжает находиться. Тирион пишет: «Основание Коллежа является одной из самых живописных авантюр этой сумеречной эпохи. Слабость индивида и ущемление свободы представлялись явлениями неизлечимыми, а массы, по природе своей, обреченными на подчинение вождям. Вспоминались карбонарии, „История тринадцати" и т. д. Такой малорассудочный мыслитель, как Батай, загипнотизированный ночью длинных ножей, терроризмом Кагула и своим этнологическим чтивом, был склонен видеть в создании темного мифа, которым руководствовалась бы беспощадная секта, единственное средство разрушить демонический престиж нацистов или хотя бы уравновесить его. Это было незаметным перевоплощением ополченцев, в касках, в сапогах и с полным вооружением, за которое автор „Истории глаза" тщетно ратовал в 1934 г., устрашающий противотип гитлеровских штурмовых отрядов [...]» («Тетради для одного времени». С. 121). И в другом месте: «Батай был загипнотизирован милитаристским духом, который он ненавидел, но также и „Ночью длинных ножей", в течение которой Гитлер и его верноподданные вырезали многих из своих вчерашних соратников, Рема и руководителей СА. Демонический престиж: нацистов, их полностью укомплектованная полиция, их дикость, их чудовищные сборища, проводимые под звуки шабаша вальпургиевых ночей, околдовывали Батая, вызывая в нем страх. Он рассчитывал, что эти вызывающие ужас явления могут получить свой противовес в создании темного мифа, сосредоточенного вокруг трагического человека» («Душераздирающие перспективы». С. 178).

326

Что можно подумать о смятении такого рода? Лейрис, который в этом плане стоит выше всяких подозрений, не почувствовал ни малейшего запаха серы в этом выступлении Батая. В своем итоговом обзоре от 4 июля 1939 г. он сводит вместе выступления, посвященные Батаем Гитлеру, и Гансом Майером — ритуалам политических ассоциаций в романтической Германии. Эти выступления, говорит он, «как раз и отвечали требованиям анализа некоторых типов „духовных сообществ", которые могли служить для нас примером, если не по их содержанию, то по их форме. Это была подготовительная работа к осуществлению деятельной части нашей программы».

Это были выражения — анализировать формальные условия этого опыта с целью извлечь из него сведения, необходимые для того, чтобы придать организационную структуру Коллежу, — которые Батай, как уже было показано, употребил, когда представлял тему вниманию Кайуа: «Ordensburgen' ы требуют ответа со стороны тех, кто не хочет подчиняться власти, которую не признает, и т. д.».

1939 год стал для III Республики поводом для празднеств: она отмечала 150-ю годовщину своего рождения, Революции. Клоссовски обеспечивает участие Коллежа в этом коллективном беспамятстве, превращая де Сада, узника, освобожденного из Бастилии, в отца культа революционного инакомыслия. Его пример не останется без подражания, потому что N.R.F. объявляет, что 9 апреля, в 14 часов 30 минут, в зале Федерации анархистов Франции, 12, предместье Пети-Туар, Морис Эн выступит с лекцией на тему «Маркиз де Сад и Революция».

В 1939 г. Клоссовски (родившийся в 1905 г.) еще не опубликовал своей книги. Зато он уже начал активную карьеру переводчика с опубликования ряда работ, среди которых «Маркиз де Сад» Отто Флакке (1933), «В защиту немецкого национализма» (1933) и «Робеспьер» Фридриха Зибурга (1936), «Смысл страдания» Макса Шелера (1936). В Коллеже он в первый раз берет слово именно как переводчик, представляя французскую версию «Антигоны» Кьеркегора. Клоссовски опубликовал, между прочим, серию статей, касающихся идей де Сада, которые уже после войны он объединит в книге «Сад, мой ближний»: «Элементы психоаналитического исследования маркиза де Сада», «Revue Francaise de psychanalyse», 1933 год, № 6; «Зло и отрицание другого в философии Сада», «Recherches philosophiques», IV , 1934 — 1935; «Время и агрессивность. К вопросу об изучении субъективного времени», «Recherches philosophiques», V , 1935 — 1936. Клоссовски участвовал в «Контратаке», проспекты которой объявляют о подготавливаемом с его участием специальном выпуске о Фурье, который говорил о строе экономического изобилия и о свободной игре страстей (см. «Батай», О.С. I . Р. 391). Именно в «Контратаке» он знакомится с Вальтером Беньямином, книгу которого «Художественное твор-

328

чество в эпоху механической воспроизводимости» («Zeitschrift fur Sozialforschung». V . I . 1936), а также отрывки из его публикации «Избранные мелочи» («Мистическая тревога у Гете», «Cahiers du Sud», специальный номер о «Немецком романтизме», май-июнь 1936) он перевел. После «Контратаки» Клоссовски присоединяется к Батаю и к авантюре, связанной с «Ацефалом» (журналом и тайным обществом), затем к созданию Коллежа: его подпись фигурирует под мартовской «Декларацией» 1937 г.

Но она фигурирует также в «Esprit» и в других периодических изданиях, выходивших в русле персоналистского течения, как, например, «Les Nouvelles Lettres», где появляется его перевод Кьеркегора. Весной 1939 г. в ходе проведенного Монро анкетирования о руководителях сознания, его ответ был включен в группу ответов «некоторых», как обозначили себя Жак Део, Поль Ландсберг, Марсель Морэ и Дени де Ружмон, провозглашавшие себя сторонниками персонализма. Следует ли видеть в этом симптом отхода от Коллежа? Такое не исключено, так как, не говоря уже о его отношениях с Кайуа, которые становились все хуже и хуже, Клоссовски как раз в это время испытывал нечто предвещающее глубокий религиозный кризис.

Я заимствую из недавней публикации Алена Арно «Пьер Клоссовски» (Сеул, 1990) следующие биографические данные: «Он участвует в группе Социологического Коллежа, где в 1939 г. выступает с лекцией по теме „ Сад и Революция ". Он публикует в журнале „Ацефал" три статьи, от которых теперь отказывается: „Я перестарался!" Вражда с Кайуа. Батай, которому Клоссовски сказал, что Кайуа „ его терроризирует ", позабудет опубликовать его текст о „Роберте", который намечалось опубликовать в выпуске „Литература и зло". „Прекрасный пример пренебрежения"», — комментирует сегодня этот факт Клоссовски.

«Он читает Ницше „ вперемешку с Кьеркегором " и организует публичное чтение „Или... или". Он встречается с Марселем Морэ и связывается с Дени де Ружмоном. Вальтер Беньямин ему пересылает тексты гностиков. Он занимается всем этим, тогда как Батай указывает ему и другие пути исследования: „Я многим обязан Батаю, который воистину заставил меня потрудиться... "».

«„Религиозный опыт". Зима 1939 г. П. К. отправляется в Лион, где знакомится с П. Фессаром, иезуитом, специалистом по Гегелю, который сыграет важную роль в его духовной жизни...» (с. 184 — 185). «Тело небытия» — лекция, прочитанная в монастыре доминиканцев в Сен-Максиме, 1941 г. (с. 204).

Клоссовскому мы обязаны несколькими ценными анекдотами, касающимися Коллежа и позиции некоторых членов Франкфуртской школы, в частности Беньямина. «Когда [Адорно] поинтересовался, что представляет собой наша деятельность в Коллеже Социологии, я некстати ответил: „Изобретаем новые табу". На что Адорно возразил: „Разве у нас недостаточно табу?" Бенья-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Таким образом иерархии человека
Портретов бабушки дедушки туалет правила мужества
Количественной социологии мишель лейрис жоржу батаю
Революция аристократическая
Как для совершающего жертвоприношение она фатально необходима