<<<     ΛΛΛ     >>>   

Статья господина Лейриса представляет собой не что иное, как продолжение его детских воспоминаний. Он доводит до нашего сведения, что некогда на него произвели сильное впечатление револьвер и цилиндр его отца, комната его родителей, кабинеты в их квартире, укрепления и ипподром в Отей. Такие воспоминания могут, конечно, быть полезными в изучении психологии маленького буржуа, родившегося в XVI округе Парижа в начале века, но их использование в социологии, даже в социологии сакральной, представляется мне несколько ограниченным по своему значению.

Если третья статья и заслуживает большего внимания, то только потому, что, в то время как его социологические компаньоны вот уже в течение полутора десятков лет, стремясь быть воплощением авангарда и молодежи, кончили тем, что оказались, скорее, в арьергарде группы людей, уже достигших определенного возраста, то Роже Кайуа, во всяком случае по возрасту, — это еще молодой человек, которого его блистательность и интеллигентность вынуждают считать в университетских и литературных кругах одним из тех из его поколения, кто подает надежды.

«Зимний ветер» представляет собой текст, развивающий три основополагающих пункта программы Коллежа Социологии и делающий попытку их применения для разрешения интеллектуальных проблем.

Для Роже Кайуа интеллектуал — это по определению такой человек, который отделяет себя от общества и отбрасывает последнее. Это определение a priori почти ничего другого не выражает, кроме как использования старой лодочки «нонконформизма», который превратился в старую посудину уже с отдаленных времен того периода, когда он был предложен неким господином Берлем. По этому поводу небезынтересно было бы заметить, что тот самый человек, который осчастливил некоторых интеллектуалов лодочкой «нонконформизма», дал своей карьерой, последовавшей за публикацией его памфлета, самый замечательный пример сугубо буржуазного «конформизма».

Вот как господин Кайуа в свою очередь описывает нонконформизм интеллектуалов: [следует длинная цитата...].

Этот анализ содержит в себе некоторые правильные черты. Но он неправ в том, что рассматривает в ряду интеллектуалов, которые выступают против общества, только романтически настроенных бунтарей, тех, что отдаляются от мира ради того, чтобы проклинать его, и остаются один на один со своим безнадежным пессимизмом. Вместе с тем такой негативизм, или «нонконформизм» интеллектуалов, даже если это интеллектуалы из романтизма, преодолеть — вот, что является намеренным искажением, а не истиной.

Из картины, создаваемой таким путем, выбрасывается не только целая категория интеллектуалов, но и намеренно вычеркиваются некоторые эпизоды из жизни этих последних.

Если Рембо и проклинает общество, и может, разумеется, заблуждаться, возвеличивая каторжника, то человек, который был коммунаром, прославлял в своих самых прекрасных стихах народ и Коммуну. Гюго с вер-

шины скалистого утеса острова Гернезии воспел в своих «Отверженных» каторжника и публичную девицу. Но в то же время воспел и сражения народа Парижа на баррикадах, а в литературной истории, как и в обыденном языке, Гаврош занимает гораздо больше места, чем Козетта занимала тогда, когда была проституткой. Бодлер включился в боевые действия и стал журналистом в 1848 г. Мы никогда не сможем закончить это перечисление, если захотим назвать всех интеллектуалов, которые, восстав против общества, вскоре поняли (несущественно, на всю оставшуюся жизнь или же только на короткое время мыслительного прозрения), что интеллектуал, для того чтобы бороться против несправедливости, должен стать на сторону народа, являющегося основной жертвой буржуазной несправедливости.

Эту сторону бунта интеллектуалов, этот процесс, который превращает бунтарей в революционеров, Роже Кайуа просто-напросто незаметно обходит стороной. По всей видимости, для него интеллектуалами, по настоящему достойными этого названия, являются только те люди, которые оказываются «великими индивидуалистами», которые стремятся обязательно противопоставить собственное Я всему обществу, каким бы оно ни было. И в этой связи процитировать вперемешку Ницше, Штирнера, кардинала де Реца, Рембо, Бодлера и Бальзака.

Но продолжим следовать за рассуждениями Роже Кайуа. Стремясь перейти от одного неполного постулата, являющегося следствием рассмотрения только одной стороны проблемы, он вступает на путь совершенно очевидного заблуждения [и т. д.].

Метафоры, которые используются в его высказываниях, прекрасно уточняют его идеи. Разве все эти островки, острые грани, отвесные склоны, рвы не напоминают средневековый замок-крепость, в котором собрались хозяева мира, отделяя себя посредством своих подъемных мостов и своего вооруженного нейтралитета от презренной толпы крепостных рабов, людей «почти что другой расы».

Группируя таким способом интеллектуальные ладьи из слоновой кости, Кайуа, вероятно, стремится возвести фортификационную стену, укрепленный замок, феодальную систему, центром которой был бы уже не папа или император, а мудрецы из Коллежа Социологии. Идеал, который оказывается близко стоящим к активной реальности по ту сторону Рейна.

Мне могут возразить, что все это не так уж и серьезно и что, несмотря на пышность стиля, наивность автора поражает еще в большей мере, чем претензии на строгость и абсолютность его теорий. Это верно, и поэтому мне трудно представить себе, что именно хочет Кайуа обосновать таким текстом, выдвинуть свою кандидатуру в правительство мира, Франции или же только Кафе двух Мартышек?

Эти видения оказываются столь же утопическими (и столь же затасканными), как и образы какого-нибудь Уэллса, описывающего в своей «Будущей Жизни» новый мир, управляемый исключительно кастой инженеров или других выдающихся голов. Или же еще, рисующего будущее общество на Луне, где господствует Великий Лунатик, мозг которого был таким огромным, а мышление таким интенсивным, что его череп светился фосфорным светом, а мысль в нем была столь кипучей, что рабы должны были постоянно поливать ледяной водой затылок их великого господина.

Но этот утопизм тем не менее передает существо опасной интеллектуальной горделивости, омерзительное презрение к массам, жажду власти, сильно напоминающую карьеризм некоего Растиньяка (члена тайного

561

братства Тринадцати), которые имели бы в себе что-то волнующее, если бы передавали через невозможное духовные устремления и непосредственные амбиции определенного поколения университетской молодежи. Столь цинично выражаемая позиция под прикрытием пышности высказываний и в ряде случаев ловко раскручиваемой велеречивости стиля оказывается близко стоящей к исходным концепциям фашистских авантюристов. То есть тех самых фюреров, в амбиции которых входит посредством тайных и милитаристских организаций установление господства их собратства над народными массами к выгоде крупного капитала, существование которого этими профессорами из Коллежа Социологии как будто и не замечается.

В результате этот специфический Коллеж Социологии, по всей видимости, берет в качестве основополагающего постулата отрицание общества, его экономической структуры, его классов ради того, чтобы позволить сохраниться только одному различию, а именно различию между хозяевами, интеллектуальными и благородными, и огромным множеством рабов, лишенных духовности и никчемных. С точки зрения господ профессоров из Коллежа, социология — это наука отрицания истинной социологии. А их воинствующий, чрезмерный, безумствующий и параноический империализм основывается на полнейшем игнорировании самых элементарных социальных реалий.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Которым является страдание
23 сакральная социология
По меньшей мере
Само действие