<<<     ΛΛΛ     >>>   

То он превращает свою трагедию в серию живых картин, единство которых достигается только благодаря сильному непосредственному чувству, как в «Троянцах», то, как в «Гекубе», он накладывает одно действие на другое, и оба не имеют между собой ничего общего, кроме безыскусной скорби одного персонажа. Но это все же случайные средства. Значение же имеет главным образом та поспешность, с которой он вначале стремится подготовить почву, чтобы в какой-то другой момент, особенно в конце, выйти за пределы действия.

Отсюда и те прологи, где уже все сказано, чтобы стало совершенно ясно, что даже тогда, когда Еврипид изменяет легенду, и ко-

гда он мог бы гордиться своими находками, само действие не имеет в драме никакого значения. Интерес должен быть направлен только на самого поэта, на тот способ, которым он играет с традиционным содержанием, на элегантность стиха, на тонкость психологического анализа, на игру слов и мысли, которая несет на себе печать самого поэта и походит только на него.

Вот зачем все эти неожиданные остановки в ходе действия, когда все ставится в зависимость от фантазии поэта, рассуждений софиста, акробатики стихоплета и композитора. Вот зачем, наконец, те развязки, в которые включается какой-нибудь бог, действующий из машины, для того чтобы действие завершить. Это действие, в достаточной мере и не один раз по воле писателя разыгранное во всех лицах, получившее в ухищрениях моралиста достаточное толкование, которое никогда и не было чем-либо иным, кроме как предлогом для всех этих индивидуальных игр, как только оно сводится к своей собственной сущности, оно уже никого не интересует: ни автора, ни, по всей видимости, кого-либо из персонажей. Тогда не остается ничего другого, как избавиться от него, и не важно, каким способом.

Бог, конечно, может появиться и продекламировать свой монолог, но кто его станет слушать? Актеры думают о своих голосах и о взбитых желтках, которые ждут их за кулисами, а публика — об анчоусах и стакане воды. А Еврипид — о своей следующей трагедии.

У Эсхила конфликт символизирует основание тех или иных городов, а смиренному хору Эвменид в конце трилогии противостоит другой хор, в котором находит свое выражение сам город в целом, счастливый тем, что принял и сохранил справедливость, заложенную в его основании. У Софокла же конфликт противопоставляет души людей, но для того, чтобы ????? уступил место ??????? , то есть индивид — более высокому закону, который он сам в себе несет.

Еврипид — это воистину первый литератор, уже полностью сформировавшийся для того, чтобы стать читаемым, и... осуждаемый людьми, которые еще не умели читать.

Вот чем объясняются и его провалы при жизни, и его посмертные успехи. Пока он оставался живым, этот проповедник чтения и одиночка, понять его могла лишь незначительная горстка людей, которые читали и которые в городе были одиночками: Сократ и его друзья-враги софисты. Город, в котором мысль не отделялась от совместного действия, сам себя отрицал все пять раз, когда увенчивал его короной. А в последний раз Еврипид был уже мертв: предзнаменование всех коронаций, которые ждали его по ту сторону могилы, с возложением короны на его голову или на голову Расина, но при этом в пределах двух эпох, в телесной целостности одного и в духовной целостности другого — да, это первый литератор!

Не будучи ни солдатом, ни оратором, ни хорошим отцом, ни хорошим супругом, он оказывается на своем месте только в нише

мышления, в которую его помещает Аристофан. Он недоступен для толпы, он там, где вся игра происходит только между его папирусом и им самим. Он был еще большим индивидуалистом, чем Сократ или софисты, так как не нуждался в учениках. И в самом деле, что мог бы он им передать? Ни рецептов, как побеждать противника, подобно софистам, потому что он и сам не умел побеждать, ни мудрых истин подобно Сократу, потому что свою истину он в себе так никогда и не смог найти.

Совершенно одинокий человек с потребностью выразить то, что он нес во мраке глубин своего сердца и в силу чего противостоял всем остальным людям, ожидавший, что им пойдет во благо послание, которое он им передавал, — вот определение Еврипида. Но это уже также и определение писателя, стоящего перед лицом мира, вне мира.

17 декабря 1938 г. Батай предложил Кайуа календарь на второй триместр второго года работы Коллежа: «25 (sic) января — Я, тема „Гитлер и Тевтонский орден". Это продолжение того, о чем я говорил в прошлый раз. Речь идет о том, чтобы, исходя из создаваемого в жанре оккультизма сравнения Тевтонского ордена и ордена Храма, показать, что принадлежность Гитлера к Тевтонскому ордену является, вероятно, „мистической", но что институт Ordensburgen 'ов, школа фюреров, организуемая и учреждаемая во всяком случае в духе военных орденов, таковым не является, что Ordensburgen требуют ответа со стороны тех, кто не хочет подчиняться власти, которую они не признают, и т. д.» («Le Bouler». P. 93).

Именно вокруг понятия «орден», понятия, принадлежащего главным образом Варуне, кристаллизуется Коллеж. Орден — это не только факт и во всяком случае не очевидный факт, а одновременно и тайна, подлежащая обнаружению, и ценность, которую требуется утвердить, и орудие, посредством которого обе эти цели могут быть достигнуты. Это одновременно и нормативная идея, и императивный организм. Кайуа одному из очерков, собранных в книге «Миф и человек», дает название «Орден и империя». Много говорилось о возвращении порядка, большое число авангардистских групп того времени вращалось вокруг этой темы. И в самом деле, порядок перестает быть консервативной ценностью и начинает ассоциироваться с ценностями творчества и оздоровления. Новый порядок (совсем не обязательно фашистский) противопоставляется возрастной энтропии. Это уже не нечто хрупкое, а плод длительного терпения, достояние, которое надлежит за-

322

щищатъ от всего и против всего, а в первую очередь против новых пришельцев. Старый порядок; быть может, был прав в том, что опасался нового беспорядка. Новый порядок больше не боится беспорядка, он ставит его на соответствующее место. И действительно, разве сам беспорядок не составляет части порядка вещей?

ДРЕВНИЕ ОРДЕНА

Именно чтение «Рыцарства» Леона Готъе, по всей видимости, оказалось решающим в определении призвания архивиста Батая, который для своей дипломной работы в Эколъ де Шартр издает средневековую поэму, озаглавленную «Орден рыцарства».

В «Предисловии к „Духу сект"» (которую он впервые публикует во время войны в Буэнос-Айресе в «Lettres francaises») Кайуа перед тем, как перейти к Коллежу, перечисляет серию недавно вышедших литературных произведений, в которых проступала ностальгия по «порядку». Из Жюля Ромена он цитирует «В поисках церкви» (1936), восьмой том книги «Люди доброй воли», в которой один из персонажей буквально одержим всеми этими «военно-монашескими орденами, орденами Храма и тевтонских рыцарей, янычарами и ассасинами, иезуитами и, наконец, масонами». Из Монтерлана он цитирует «Рыцарства», воспоминания юношества, появившиеся в N.R.F. за январь 1941 г. и воспроизведенные во введении к «Июньскому солнцестоянию». Оттуда мы узнаем, что «рыцарство тоже было коллегией». (А Монтерлан приводит формулу посвящения в рыцари: Те in nostro collegio accipio). В своих воспоминаниях учащегося Коллежа он упоминает о союзе, заключенном несколькими подростками, включая и его самого, который в конце предыдущей войны вылился в ассоциацию, окрещенную ими ни больше ни меньше «Орденом». Наконец, последняя ссылка перед переходом к Коллежу на «Пучок сил» («Новая Германия») Альфонса де Шатобриана (вышло из печати 15 июня 1937г.): «Наконец, пусть перечитают, пишет Кайуа, „Пучок сил" Альфонса де Шатобриана. Уже говорилось о том, сколь много драгоценных симпатий к новой Германии завоевала эта работа среди кадровых служащих французской армии. Из нее хорошо видно, что писателя, намеренно побуждаемого посетить III рейх, в первую очередь привлекло совершенно определенное стремление, в то время активно выдвигаемое на первый план, стремление восстановить старые рыцарские порядки. Фактически в нескольких замках, затерянных в сердце Черного леса и Курляндии, предпринимались попытки подготовить определенных людей на роль верховных вождей нации, а затем и мира, предназначенного для завоеваний, подготовить элиту молодых лидеров, чистокровных и беспощадных. Для выполнения этой задачи партия, без всякого сомнения, имела вполне приемлемых кандидатов. Но это дело волновало не только воображе-

323

ние немцев. В частности, среди нас тоже были его приверженцы, которые и стали основателями Коллежа Социологии» («Приближения к воображаемому»).

Глава, посвященная Шатобрианом этим учреждениям («Les Ordensburgs»), начинается с таких строк: «Это великое дело человеческого творчества находит свое завершение в создании института, от которого не отреклись бы и наставники Тевтонского ордена, института, впечатляющим образом завершающего ту первичную организацию, которая может быть названа „школой вождей "».

ИСТОЧНИКИ БАТАЯ

Книга Шатобриана не фигурирует в списке взятых Батаем из Национальной Библиотеки книг. В этом списке, напротив, только за один день 14 января 1939 г. фигурируют: «Досье дела Тамплиеров», издательство Жоржа Лизерана, Шампьон, 1923; «История немецкой армии» Жака Бенуа-Мешена, 2 тома, Алъбен Мишель, 1936 — 1938; Д-р Маринус Делеман, «Der deutsche Ritterorden: einst und jetzt», Вена, M. Парлес, 1903; две книги о Карнавале (Бенжамин Гастино, «Старый и новый Карнавал», изд. Пуле-Малази, 1862; Гастино, «Карнавал», изд. Г. Авар, 1855); Конрад Хайден, «Адольф Гитлер», перевод Армана Пьераля, Грассе, 1936. Книгу того оке Хайдена «История национал-социализма» (1919—1938) Батай использовал в августе 1935 г. (переведена в 1934 г. с предисловием Жюльена Бенда); одна из ее глав имеет название «По следам тевтонских рыцарей». Это было тем летом, когда Батай пытался наладить выпуск «Контратаки». А Кайуа, который пока не позволил увлечь себя обещаниям из «Inquisitions», все еще оставался с ним. Батай торопит его прочитать это произведение: «Не забудьте также, что вам надо обязательно прочитать Хайдена» («Le Bouler». P. 52). Четыре года спустя в 1939 г. Ганс Майер готовит встречу между Хайденом и Батаем; но им нечего было сказать другу другу («Ein Deuther auf Widerruf». S. 240).

ТЕВТОНСКИЕ РЫЦАРИ ПРОТИВ ТАМПЛИЕРОВ

Пьер Прево в своих воспоминаниях много раз возвращается к этому выступлению. Настойчивое влечение Батая и Кайуа к тевтонским рыцарям во многом обязано слухам, согласно которым гитлеровцы сформировали «более или менее конспиративно часть своих кадров, руководствуясь их методами (пренебрегая, разумеется, всякой собственно религиозной формой). Для этого они воспользовались старыми резиденциями командоров и замками, которые принадлежали ордену. Батай, — добавляет он, — даже по-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Гегель кожева действительно рождается в том ретроспективном свете
Мне было вполне достаточно натолкнуться на три десятка поговорок из ста
Приводимые в примечаниях к выступлению
Стать иным под влиянием исторических событий