Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Мы видели, что этот мир, собственным выражением которого, не будем забывать, является литература, полностью сформировался в эпоху эллинизма, а в «классическую» эпоху он еще не родился. Но что хотим мы сказать, когда утверждаем, что, например, в V в. до н. э. он еще не родился? Только следующее: что для ясного сознания огромного числа людей, для подавляющего большинства он не существует, и что писатели и ораторы, говорящие от имени этого большинства, еще не осознали это рождение. Остается определить, не стали ли уже ощутимыми первые симптомы этого рождения. Ощутимыми, конечно же, для нас самих, людей, знающих, к чему все это в конечном счете привело; но что не менее существенно, эти симптомы более отчетливо ощутимы и для тех, кто их переживает, а также и для общины, отвергающей их потому, что она не желает умирать. Перикл был певцом в хоре у Софокла и другом Анаксагора, а также дядей Алкивиада. На этой связке стоит специально остановиться. Поэт, который лучше всего выражал повседневные чувства общины, человек, в котором община могла с самыми нежными чувствами узнавать саму себя, оказывается, таким образом, стоящим рядом с изгнанником из Ионии, которого в свою очередь отвергли и Афины. А им обоим противостоит юноша, который в следующем поколении станет для Афин предметом любви и страха, кумиром молодежи, человек, чьей дружбы станут добиваться и софисты, и Сократ. Тот самый Алкивиад, более выдающийся, чем Лисий, больший спартанец, чем Спарта, сатрап Азии, который уже заключал в себе все противоречия нового человека. Мы обозначили границы между двумя мирами и предупредили, что эти границы представляют собою не одну линию, а достаточно широкую зону. Сейчас мы как раз и оказываемся в самом центре этой зоны. И Анаксагор, и Алкивиад являются авантюристами. Второй уже представляет собой настоящего индивида, но еще страдающего из-за этого и вынуждающего страдать город, да и всю Грецию, потому что еще не настало время, когда существование индивида окажется узаконенным. Принятый в рамках города, в котором он уже не живет, проводя свою жизнь в приключениях на теле общины, словно омела на яблоне, он будет стремиться к тому, чтобы действовать и как гражданин. Вместо того чтобы отдавать сочинительству всю энергию и беспокойство, которые с тех пор становятся невинными. Именно это и хотел сказать Сократ, когда советовал ему заниматься не городом, а своей душой. А вот Анаксагор — это тоже искатель приключений, правда, приключений исключительно интеллектуальных, потому что он уже не является членом общины города и прекрасно понимает это; это иониец, причем иониец в изгнании. 309 В данный момент и в самом деле стоит вспомнить о том различии которое мы отметили с самого начала, различии между колониальной Грецией и собственно Грецией. И та и другая являются дочерьми слияния многих народов, и та и другая несут в себе одни и те же ферменты индивидуализма, но климат, в котором они существуют, различен. Горожане, число которых растет, конечно, могут вынести горящее полено из городского очага, но они не уносят с собой ни храмов богов, ни гробниц мертвых. А там их ждет столкновение и слияние с туземцами. Как в том, так и в другом случае врага убивает и спасает друзей не самый благородный, а самый сильный, а на Медее женится (или очаровывает Париса) самый красивый (или самая красивая). Между тем мало-помалу город организуется по образу и подобию того, что происходило внутри родины-матери. Но он не так уверен в своей легитимности, а потому не случайно, что первые письменные законы были колониальными. Торговля бросает этих людей в соленые просторы ( ??? ), которые то тут, то там выполняют роль переправы ( ?????? ), a человек остается в одиночестве как перед лицом моря, так и по отношению к переправляемому имуществу: Улисс — это ионийский герой, который является не сыном богини, как Ахилл, а сыном своих свершений и кораблей. А сама эта бахрома городов-государств оказывается под угрозой Империй. Сначала Лидии, а затем Персии. Подлинным городом для каждого, по меньшей мере в мыслях, оставался тот самый «деревянный город», где когда-то чуть было не возвысились Афины и где они возвысились навсегда после победы при Саламине. Но Афины стремились возвыситься там в целом, вместе с мужчинами, женщинами, детьми, прахом умерших, статуями богов. Иониец в ряде случаев тоже отваживался на подобную авантюру, а Марсель, таким же способом, стал дитем Фокеи. Но чаще всего ионийский «деревянный город» увлекает только одного человека, который стремится спасти свою жизнь. А спасти свою жизнь — значит для него не только спасти свою шкуру, но также, для лучших из них, сохранить и смысл жизни. Оставаясь один на один с безбрежным морем, образом безграничного мира, иониец уже не мог довольствоваться коллективным мышлением, объяснениями, которые давал город. Ему требовалось в каких-то началах или в глубине собственного одиночества отыскать причину всего бытия. Ему в каждое мгновение нужно было перестраивать рушащийся универсум, если он не хотел рухнуть вместе с ним. ????? ???? , все рушится, 1 ?????? ?????? ???????? , человек — мера всех вещей, — это ионийские формулы. И другой язык, на котором говорит мир индивида, язык, который соединяет, в то время как литература изолирует, математический язык, который также рождается там, у тех же самых людей. 1 Я оставляю эту опечатку. Читать следует: «течет». 310 Предполагается, что Число, при его рождении, в силу того что оно объясняет отношения между вещами, способно упорядочить жизнь, жизнь мира, жизнь общества, жизнь каждого из нас в соответствии со своими собственными законами. Путаница в смысле одной и той же вокабулы, так как ????? одновременно означает и расчет и разум. Пифагор потерпел неудачу в своей мечте превратить число в божество нового общества, вооружить им как мечом мудрецов, которых он хотел посвятить в цари. Непрерывным движениям |
|
|
|
|
