<<<     ΛΛΛ     >>>   

1 L evy-Bruhl. M.P.P . 137, 139.

2 Granet. La civilisation Chinoise. P. 182.

3 Эти данные почерпнуты из «Козла отпущения» («Bouc emissaire») Фрэ
зера (об этом см. далее).

441

ком случае в Греции аргосский праздник, на котором юноши и девушки обменивались одеждами, носил характерное название hybristika. A hybris означает посягательство на космический и социальный порядок, эксцесс, преступающий меру. В мифологических текстах такое характерно для кентавров — чудовищных полулюдей-полуживотных, которые похищали женщин и ели сырое мясо; их воплощали, как выяснил г-н Дюмезиль, члены инициатических братств в масках, неистовствующие при смене года и, подобно своим легендарным прототипам, действующие как типичные нарушители всех и всяческих запретов. 1

Неумеренное плодородие

Плодородию сопутствует неумеренность. На празднике к сексуальным оргиям присоединяется чудовищное поглощение еды и питья. Наиболее показательными в этом отношении являются «первобытные» праздники, которые готовятся задолго, и они поразительным образом сохраняют эту свою особенность вплоть до весьма изысканных цивилизаций. На афинских антестериях каждому давали бурдюк вина и устраивалось нечто вроде турнира, где победителем оказывался тот, кто первым опустошал свой бурдюк. 2 В Талмуде сказано, что во время пурима нужно пить до тех пор, пока не перестанешь отличать друг от друга два специфически праздничных возгласа: «Будь проклят, Аман!» и «Будь благословен Мардохей!». 3 Если верить текстам, в Китае для праздника собирали съестных припасов «выше холма», выкапывали пруды и наполняли их вином, так что на них можно было устраивать морские сражения, а по еде ездить на повозках. Каждый был обязан наедаться до отвала, набивать брюхо как тугой бурдюк. Традиционно преувеличенные описания представляют собой другую сторону ритуальной неумеренности: разбазаривание собранных жертвенных богатств сопровождается состязанием в бахвальстве и вымыслах. Известно, какую роль играли поединки в хвастовстве на пирах и попойках у германцев, кельтов и многих других народов. Чтобы обеспечить себе в будущем обильный урожай, нужно без меры тратить содержимое закромов и набивать себе цену не столько делом, сколько словами. Затеваются разорительные состязания: кто сделает самую большую ставку в этом своеобразном споре с судьбой, чтобы заставить ее вернуть с лихвой, сторицей. Как заключает г-н Гранэ, комментируя китайские обряды, каждый их участник надеялся получить «больший доход, большую прибыль от будущих работ». 4 Такие же расче-

1 См .: Dumezil. Le probleme des Centaures. P. 169, 187.

2 См .: L. R. Farnell. The Cults of the Greek States. Oxford, 1921.

3 См .: Frazer. Le bouc emissaire. III, 5.

4 Granet. La civilisation... P. 201.

ты строят и эскимосы. Обмены и раздача даров, сопровождающие праздник Седны, или выпроваживание душ умерших в загробный мир обладают мистической действенностью. Они делают успешной охоту. «Без щедрости нет удачи», — подчеркивает г-н Мосс, 1 опираясь на наблюдение, согласно которому «обмен дарами приводит к изобилию богатств». Обмен дарами и поныне практикуется в Европе и именно на Новый год, представляя собой едва заметные следы той интенсивной циркуляции всех сокровищ, которая прежде при смене года должна была подкреплять космический порядок и придавать новые силы социальной сплоченности. Бережливость, накопительство, размеренность определяют ритм профанной жизни, а расточительство, неумеренность — ритм праздника, этой периодически возникающей паузы, этой сакральной жизни, прерывающей жизнь профанную и сообщающую ей юность и здоровье.

Подобным же образом упорядоченным трудовым деяниям, позволяющим накапливать пропитание, противостоит неистовое возбуждение пира, на котором его поглощают. В самом деле, праздник состоит не только в разгуле потребления — сексуального и пищевого, но и в разгуле выражения — в слове и жесте. Крики, насмешки, оскорбления, обмен шутками — грубыми, непристойными и кощунственными между толпой и проходящей через нее процессией (так бывает на второй день антестерий, на ленейских празднествах, великих мистериях, карнавалах, средневековом празднике дураков), состязания в колкостях между мужчинами и женщинами (например, в святилище Деметры Мисии близ Пелланы в Ахайе) — вот основные бесчинства праздничной речи. Не упускают случая и движения: эротическая мимика, резкие жесты, борьба показная и взаправдашняя. Непристойные кривлянья, которыми Баубо вызвали смех у Деметры, отвлекают богиню от печали и возвращают ей функцию богини плодородия. На празднике пляшут до изнеможения, водят хоровод до головокружения. Дело легко доходит до насилия: в племени варрамунга на церемонии огня двенадцать участников хватают горящие факелы, один из них нападает на остальных, используя горящую головню в качестве оружия. Вскоре начинается общая схватка, головни с треском обрушиваются на головы врагов, осыпая их тела раскаленными искрами. 2

1 Mauss. Variations saisonnieres. P. 121 («Вождь теперь вождь или, скорее,
богатый теперь богатый лишь при условии, если он периодически делится
своими богатствами... Он попеременно то наслаждается жизнью, то платит за
это наслаждение; искупление является условием наслаждения»).

2 См .: Durkheim. Les forme... P. 312.

Пародирование власти и святости 1

Запрещенных и чрезмерных действий недостаточно, чтобы обозначить разницу между временем неистовства и жизнью по правилам. К ним прибавляются еще действия наоборот. Все стараются вести себя вопреки норме. Переворачивание всех отношений предстает как очевидное доказательство возвращения Хаоса, эпохи, когда все было текучим и перемешанным. Таким образом, праздники, на которых стремятся снова пережить первобытный век, — греческие кронии или римские сатурналии, имеющие характерные названия, включают в себя переворачивание социального строя. Рабы трапезничают за столом господ, отдают им приказания, насмехаются над ними, а те прислуживают им, повинуются, терпят выговоры и оскорбления. В каждом доме образуются как бы государства в миниатюре: высокие должности и роли преторов и консулов передаются рабам, которые отправляют эфемерную пародийную власть. Сходным образом и в Вавилоне на сакейских празднествах происходил обмен социальными ролями: в каждой семье на некоторое время воцарялся раб, облаченный в царские одежды и обладавший полной властью над домочадцами. Аналогичное явление происходило в масштабе всего государства. В Риме избирали монарха-однодневку, который отдавал своим подчиненным нелепые приказания, например обойти вокруг дома, неся на своих плечах флейтистку. Некоторые данные позволяют предполагать, что в более древние времена такого лжецаря ожидала трагическая судьба: ему позволялись любые излишества, любые выходки, но затем его казнили на алтаре верховного бога Сатурна, которого он воплощал собой в течение тридцати суток. Когда царь Хаоса умирал, все возвращалось в норму, и космосом-мирозданием по-прежнему правила постоянная власть. На Родосе в конце кроний приносили в жертву узника, предварительно напоив его допьяна. На вавилонских сакеях распинали или вешали раба, который в ходе праздника исполнял в горо-

1 Материал этого раздела почерпнут из «Козла отпущения» Фрэзера (The Scapegoat. London, 1913). Кайуа приводит эту работу в библиографии. Рецензию на нее он опубликовал в «Cahier du Sud» (ноябрь 1936). В этой связи он напомнил интерпретацию в британской антропологии «страстей Христовых как мучений ложного царя иудеев с тростинкой в руке вместо скипетра, колючками на голове вместо венца и в смехотворной пурпурной мантии, въезжающего в Иерусалим на осле под пальмами». «Священный бог не является более магическим властителем, который жил, умер и воскрес вместе с растительностью, он лжецарь, властелин сатурналий, карнавала». Глава VIII «Козла отпущения» посвящена сатурналиям. Она оканчивается пространным замечанием, развивающим карнавальную интерпретацию распятия, на которую здесь намекает Кайуа. «Предание смерти божественного правителя» (The Dying God), третья часть «Rameau d'or», сконцентрирована вокруг персонажа Диануса, священника из Nemi. «Козел отпущения» — это нечто вроде его комической версии.

де роль царя, отдавая вместо него приказания, используя его наложниц, словом, являя народу пример буйства и сладострастия. Вероятно, этих лжецарей, которые обречены на смерть после того, как во время ритуального отсутствия постоянной власти вели себя как безудержные, распутные и беспощадные тираны, следовало бы сопоставить с такими персонажами, как Нахуша — тоже безудержный, распутный и беспощадный, управлявший небесами и миром в период ухода Индры «за девяносто девять рек» после убийства Вритры, или как Митотин — маг-узурпатор, правивший миром в отсутствии Одина, удалившегося, чтобы очиститься от скверны, полученной из-за своей жены Фригги; вообще можно вспомнить много временных правителей: так, в индоевропейских мифах они занимают место настоящего владыки богов, пока он совершает ритуальное искупление за грехи, совершенные в ходе отправления власти.

Все склоняет к тому, чтобы и современный карнавал рассматривать как утихающее эхо античных празднеств типа сатурналий. В самом деле, здесь в конце всеобщего ликования расстреливают, сжигают или топят в реке картонное чучело огромного, нелепого, размалеванного царя. Этот ритуал больше не имеет религиозного смысла, но идея его очевидна: как только человеческую жертву заменяют изображением, обряд утрачивает свой смысл искупления и оплодотворения, свой двойной облик устранения скверны и созидания нового мира и принимает вид пародии, заметной уже в средневековых праздниках Дураков или Невинных младенцев. Для низшего духовенства время празднества начинается в преддверии Рождества. Торжественно избирается папа, епископ или аббат, который занимает престол до кануна Богоявления. Эти священнослужители носят женскую одежду, распевают причудливые или непристойные куплеты на мотивы церковных песнопений, превращают алтарь в пиршественный стол, за которым пьянствуют; жгут в кадильницах остатки старых башмаков — словом, предаются всяческим непристойностям. Наконец, в церковь торжественно вводят осла, облаченного в богатую ризу, и в честь него совершают мессу. В таких бурлескно-кощунственных пародиях можно без труда распознать древний обычай — ежегодное ниспровержение обычного хода вещей. Вероятно, он еще заметнее в обмене ролями между монахинями и школьницами, происходившем в монастыре в день Невинных младенцев: школьницы переодевались в одежды монахинь и вели уроки, в то время как их наставницы сидели за партами и делали вид, что внимательно слушают. На таком же празднике во францисканском монастыре в Антибе происходил обмен ролями между священнослужителями и мирянами. Клирики заменяли братьев-мирян на кухне и на садовых работах, а миряне совершали мессу. Для этого случая они обряжались в изорванные и вывернутые наизнанку церковные ризы, читали священные книги, держа их наоборот.

Правила и нарушения

Конечно же, в этих поздних явлениях следует усматривать не более чем автоматическое применение к новой среде механизма переворачивания, унаследованного от того времени, когда в момент смены года остро ощущалась необходимость все делать наоборот, сверх меры. Из всего этого сохранялся лишь сам принцип ритуала и идея временной подмены настоящей власти властью притворной. Праздник, как известно, представляет собой значительно более сложный комплекс. Он включает в себя отставку прошлогоднего времени, истекшего года и вместе с тем избавление от отбросов, создаваемых в ходе любой хозяйственной деятельности, от скверны, возникающей при отправлении любой власти. Кроме того, это возвращение в творящий Хаос, в radis indigestaque moles, 1 из которой родилась и возродится упорядоченная Вселенная. Начинается период вседозволенности, в течение которого постоянные власти уходят в отставку. В Тонкине на это время Великую Печать Правосудия запирали в ларец изображением вниз, чтобы показать, что закон приостановил свою деятельность. Суды закрывались, из всех преступлений брались на учет только убийства, суд над виновными откладывался до тех пор, пока не воцарится установленный порядок. В ожидании этого власть вручалась монарху, который был обязан преступать все запреты, предаваться бесчинствам. Он воплощал собой мифического владыку Золотого века — Хаоса. Всеобщее распутство омолаживало мир, укрепляло животворные силы природы, которая оказалась под угрозой смерти. Когда же затем наступает время для создания новой вселенной и водворения порядка, временного царя свергают с престола, изгоняют, приносят в жертву, что облегчает его отождествление с представителем прежнего времени, когда оно воплощалось в козле отпущения, которого прогоняли или убивали. Вернувшихся покойников спроваживают назад. Боги и прародители удаляются из мира людей. Изображавшие их танцоры расстаются со своими масками, стирают с тел раскраску. Снова возводятся барьеры между мужчинами и женщинами, вступают в силу сексуальные и пищевые запреты. По завершении реставрации бесчинствующие силы, необходимые для оздоровления, должны уступить свое место духу меры и покорности, страху, с которого начинается мудрость, всему тому, что поддерживает и сохраняет. Неистовство сменяется трудом, чрезмерность — почитанием. Сакральность правил, сакральность запретов организуют и придают новый импульс творению, достигнутому благодаря сакральности нарушения. Первая управляет нормальным ходом социальной жизни, вторая ведает ее пароксизмом.

Дикая беспорядочная масса (лат.).

Трата и пароксизм

Действительно, в своей полной форме праздник должен определяться как пароксизм общества, который одновременно очищает и обновляет его. Праздник — кульминация жизни общества не только с религиозной, но и с экономической точки зрения. Это момент оборота богатств, самых удачных предложений, самой отменной раздачи накопленных запасов. Праздник предстает как целостный феномен, демонстрирующий жизненность и славу совместного бытия: группа ликует при виде зарождения нового, подтверждающего ее процветание и обеспечивающего ее будущее. Она принимает в свое лоно новых членов через инициацию, утверждающую ее крепость. Она расстается с умершими и торжественно подтверждает им свою верность. Одновременно в иерархических обществах происходит сближение и братание различных социальных классов, а в обществах, разделенных на фратрии, антагонистические и взаимодополнительные группы перемешиваются друг с другом, свидетельствуя о своей солидарности и соединяя в сотрудничестве ради творения воплощаемые ими мистические начала, которые обычно стараются не смешивать. «Наши праздники, — поясняет один канак, — это стежки, скрепляющие вместе части соломенной крыши, чтобы сделать из них одну крышу, одно слово». Г-н Леенхардт решительно комментирует это заявление: «Таким образом, вершиной канакского общества является не иерархический глава-вождь, а сам праздник pilou — момент соединения союзных родов, которые в танцах и речах превозносят богов, тотемов, то незримое, что составляет источник жизни, опору могущества, предпосылку самого общества». 1 В самом деле, когда под влиянием колонизации эти изнурительные и разрушительные праздники прекратились, общество утратило свою связность и распалось. 2

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

вляется доктрина действующих меньшинств в том виде
Его избранники составляют магическое военное общество специфически германского типа
Карнавал позволяет справиться с этой дилеммой как феномен коллективного возбуждения
Всякая страсть
Олье Дени. Коллеж социологии философии 11 общество