<<<     ΛΛΛ     >>>   

Под контекстом будем понимать область определения используемых терминов и вообще слов. Это, также, область их взаимного определения, выражающая связность терминов. Контекст, таким образом, представлен как континуум значений. Вне контекста термины являются неопределенными, в нем происходит локализация их значения. В общем случае термину, слову можно поставить в соответствие некоторую функцию значений, которая в контексте стягивается к одному значению , определяющему соответствующую буквальность прочтения.
Почему мы говорим о функции, а не просто о множестве значений данного термина? Разумеется, последнее также верно, но, сказав «множество», еще не получаем ту определенность, которая может быть достигнута. Функциональная характеристика в данном случае конкретнее; неизвестной функцией здесь является знаковое оформление слова как пустого имени. Эту пустоту от полного смыслового распыления, от чистой бессодержательности удерживает этимологическая и обыденная привязка смысла. Философия улавливает пустое имя (осознавая эту пустоту) и переводит его в контекстуальное многообразие значений.
Предмет философии как фиксированный предмет, существующий вне субъекта, отсутствует. Неустойчивость разного рода «окончательных решений» в данном случае, их растущая со временем неопределенность как раз свидетельствует об отсутствии объекта философского исследования самого по себе. Он существует только в связи с ориентацией на него не как на определенное содержание, а как на знак, пустую форму: истина, смысл Бог, действительность, народ… Как простые знаки эти формы абсолютно подвижны, манипулятивны, текучи и всесодержательны. Но эта всесодержательность только потенциальна, для субъекта она еще есть полная неопределенность и абстрактность. Всесодержательность на обыденно-социальном уровне оборачивается прямой бессодержательностью, рождая, как результат, практику демагогических и отвлеченных рассуждений, только имитирующих наличие смысла и разумность.
Гегель в отношении имени писал: «…Имя как имя прежде всего обозначает чистый субъект, пустую, лишенную понятия единицу. На этом основании, может быть, было бы полезно избегать, например, имени «Бог», потому что это слово не есть в то же время непосредственно понятие, а есть собственное имя… «Бытие» или «единое», «единичность», «субъект» и т.д. и сами непосредственно обозначают понятия.  Если о названном субъекте и высказываются спекулятивные истины, то все же их содержанию недостает имманентного понятия, потому что это содержание наличествует только в качестве покоящегося субъекта, и благодаря этому обстоятельству эти истины легко приобретают форму простой назидательности» [63, 36].
То, что Гегель называет имманентным понятием, означает необходимую привязку смысла, благодаря которой мы отличаем содержание одного имени от другого. В имени «Бог» такая привязка также есть, но в ней фиксируется не различие (предметов и смыслов), а единство разных содержаний, такая их связность, в которой гаснут и сами противоречия. Эту трактовку можно, разумеется, опротестовать и теолог, возможно, заявил бы, что такое толкование Бога неверно. Но где критерий? В нашем варианте, который не расходится с интерпретацией этого предмета античной традицией, показано, почему здесь затруднительно вести рассуждения: в силу преобладающей цельности материала, не предполагающей его дифференциацию.
Контекстуальное многообразие смыслов является основой а) описания мира, в) его идеализации и символизации и с) его замещения. Последнее означает, что человек живет в собственном, не природном, знаково-символическом мире, являющемся для него безусловной реальностью. Природный, вещественно-предметный мир также реален, но, чтобы получить значимость и статус для человека, он должен войти в его мир, получив искомую, превращенно-знаковую форму существования.
Философская работа необходима и для того, чтобы снимать различные виды превращенного и превратного бытия, видеть условия и ограничения сугубо человеческого взгляда на мир, уметь выходить на его подлинную основу. Это возможно в процессе углубленного самопознания человека, когда он перестает быть игрой различных посторонних сил – биологически-инстинктивных или социальных, технических или политических и т.д. Языковая практика символизации мира и жизни отличается той особенностью, что правильно выйти из нее можно лишь строго определенным образом, причем полностью оставить ее нельзя. Чтобы ограничения историко-культурной детерминации не довлели в мировосприятии индивида, как раз и требуется работа по осознанию посредующего контекстуально-семантического уровня знания.  
Описание контекста может быть проведено, по крайней мере, двумя способами: в терминах теории множеств и в пространственно-временном виде. Учитывая, что речь идет об очень специфической реальности – ни чисто объективной, ни чисто субъективной, но о такой, которая в определение бытия включает мышление (и наоборот), можно сказать и по-другому. Поскольку в этой реальности (подлинной экзистенции) бытие и мысль перестают противостоять друг другу, то можно говорить, соответственно, об описании не только контекста, но вообще первоосновы мышления и бытия: задавать контекстуальное ее представление (рассматривая различные типы контекстов) и аксиоматическое (совокупность аксиом пространственно-временного вида).
Действительно, если мы говорим об операциях описания, понимания и замещения мира как однопорядковых по своему существу, то необходимо уметь выделять их тождественное совпадение. Пространство и время, их концептуальное выражение (концептуалы) участвуют как в описании контекста, так и  фундаментальной структуры мира.

Одно значение может быть и рассосредоточенным, нелокальным. При этом оно, фактически, является множеством, набором ряда подчиненных значений. Но весь этот ряд выступает как одно целое, он не раскладывается далее на  отдельные компоненты – смыслы. Это вариант принципиального отсутствия окончательного объяснения, когда происходит задание его возможных рамок, основы, но не аналитического выражения.

6.4. Континуум значений. Протокольное описание имен

Контекст как континуум значений включает в себя два аспекта. Это, прежде всего, непосредственно совокупность значений, собственно строительный материал для формулировок суждений и понимания, определяющий их тематику. Набор значений в таком их номинативном определении  сам по себе пассивен и механистичен, его недостаточно для обращения к континууму и его полноценного использования. Возникает вопрос: как соотнесены между собой эти значения? Каков характер их связи? Поскольку мы в контексте видим условие понимания и хотим, кроме номинативно-абстрактного значения термина, уловить также и реальность его текущего употребления, то в определение контекста необходимо включить второй аспект – способ, которым он строится, которым он раскрывается.
Контекст должен быть раскрыт, это предполагает наличие пути к нему. Путь связывает текст с контекстом взаимообразно. Раскрытие контекста означает, одновременно, раскрытие самого текста. Способ раскрытия показывает, как происходит локализация значений, выделение их определенности, т.е. это, прежде всего, способ локализации значений. При этом контекст из неявного наличествования переходит в явное состояние, он открывается и совпадает с текстом.
Описание контекстов мы начнем с рассмотрения различных видов локализации значений как обладающих первостепенной важностью для процесса понимания и, вместе с тем, содержательно относительно простых. Задавшись вопросом, какими могут быть терминологические значения с точки зрения их однозначности, ясности, отчетливости, получаем пространственную компоненту контекста, поскольку это вопросы относительно границ, определяющих элементы континуума. В первом приближении выделим два вида значений:
а) непересекающиеся в смысловом отношении, определенные, идентифицированные. Это вариант формально-абстрактных построений, отличающихся конвенциальным характером. Здесь присутствует полная ясность в определении, поскольку она задается заранее. Такие значения обладают завершенностью, в них отсутствует принципиальное разночтение и их использование приводит всякий раз к согласованным трактовкам. Это уровень классического понимания;
в) пересекающиеся в смысловом отношении, накладывающиеся одни на другие, подвижные, содержательно до конца не определенные. Это, соответственно, уровень неклассического понимания. Здесь полная и окончательная ясность невозможна, остается возможность принципиального разночтения.
Первый уровень выступает как фактическая и неоспоримая данность культурно-исторической жизни, он составляет онтологию знаково-символического мира человеческого бытия. Второй помимо собственной, отдельной реальности, включает в себя интерпретацию, состояние выбора той или иной онтологии с ее дальнейшей проверкой и испытанием.
Согласно такому разделению мы имеем ясный критерий классического и неклассического прочтения текстов и формулировок: либо терминологические значения пересекаются и накладываются, теряя свою определенность, либо они обладают внутренней самоидентификацией, смысловой изолированностью, полной замкнутостью и устойчивостью.
С этой точки зрения нет оснований говорить, например, о современном постнеклассическом развитии философии. В ситуации рационального рассуждения требуется удерживаться в состоянии максимально достижимой ясности понимания и не вводить без серьезных предпосылок новые обозначения.
Классическое здесь не означает обязательно высшую степень совершенства, но только достижимую отчетливость рассуждений и выводов. Она может быть и абстрактно-схоластической, не жизнеспособной, внешне-формальной. Более того, она именно, в первую очередь, формальна и для выхода на содержательный уровень требуется уяснение характера этой формальности.
Неклассичность, опять-таки, не есть всегда только лучшее (или худшее) прочтение по сравнению с классическим текстом.
И в одном, и в другом случае рациональность требует достижения ясности рассмотрения, причем не за счет упрощения понимания, а во всей его конкретности. Но даже и в этом случае дело понимания не исполняется само по себе, независимо от читающего субъекта. После того, как автор сумел выразить конкретность своей темы, сам читающий должен ей соответствовать, быть конкретным индивидом.
В целом процесс познания с точки зрения чередования классического и неклассического понимания соответствует гегелевскому представлению о его трехуровневой структуре, осуществляющейся в рамках отрицания, которое проходит путь от своей безусловно-отстраненной формы до принятия в развитом содержании ранее отвергаемых противоположных сторон определения. Так, в данном случае, познание начинается с классической формы отчетливых определений, которые в дальнейшем проявляют свою односторонность и абстрактность и познание для своего углубления далее протекает в неклассических рамках. Однако требование общезначимости, ясности и недвусмысленности рационально-концептуальных построений приводит вновь к классической четкости определений, но с учетом пройденного этапа неклассической формы понимания.
Таково развитие физики, начинающейся с классической механики Галилея-Ньютона, а спустя два с половиной столетия столкнувшейся с необходимостью выработки более тонкого понятийно-терминологического аппарата. Причем характерно, что собственно математические методы в физическом приложении работали автономно, независимо от уровня философского осмысления учеными своей деятельности. Но интерпретация формул и выводов все более и более показывала свою неудовлетворительность. Такая автономность сохраняется до поры до времени и легко теряет ориентиры вне философского анализа возникающих теоретико-методологических проблем.
Пройдя, таким образом, этап неклассического переосмысления своих оснований, критериев и методов, научное мышление вновь необходимо принимает форму классического понимания. Философские рассуждения на этом этапе уступают место теоретической работе математического разума. Деятельность физика-теоретика направляется предшествующим философским анализом и является его практическим раскрытием. Нетрудно увидеть в этом отношении теоретика и философа известную формулу другого отношения – веры и разума. Ни вера, ни разум не уходят с исторической арены культурных детерминаций, но претерпевают модификационные изменения. Вера в условиях доминирования научной формы познания перестает быть преимущественно религиозной и сосредоточивается в разнообразии философских систем и трактовок. Разум также меняет своего носителя – философская (точнее, натурфилософская) форма его осуществления переходит в свой более узкий (но и более эффективно действующий) вариант в виде физико-математического знания. Все движение происходит в соответствии с ослаблением степени универсальности и одновременным усилением абстрактности действующих компонент познания. С учетом понимания отношений этих познавательных элементов в античности, получаем процесс растущей рационализации и дифференциации в духовной культуре Европы, который можно показать в виде таблицы:

ЭПОХА

СООТНОШЕНИЕ
ВЕРЫ И РАЗУМА

КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Античность              

Вера & разум
Единство одного и другого

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Роднит данный тип мышления с его мифологической праформой
Объяснение становится нелинейным
Образного содержания
Представляют различные проявления единого сущего
  расхожего понимания  времени  представляет  пусть аутентичный