<<<     ΛΛΛ     >>>   

Средние века   

Религиозная вера   – философский разум, их различение.   

Возникает проблема отношения, ее решение: разум направляется верой, вера раскрывается разумом. В конечном счете единство остается, но поляризуется. Тип единства – поляризация.

Новое время

Философская вера – математический разум, их различение, тяготеющее к одному полюсу (математическим методам)

Фактическое подавление философии естественнонаучным подходом, действительное единство остается скрытым. Тип единства – односторонность.

?

Математическая вера – многовариантный разум, предыдущая односторонность приводит разумную компоненту к вере

Восстановление тождественного единства, строгость гуманитарных текстов сочетается с нелинейностью научного подхода.

Математическая вера означает наличие множества различных математик, «математических дискурсов». Это ведет, в свою очередь, к многовариантности разума, который принимает свою рационалистически-завершенную форму, условно говоря, «новой философии», являющейся опять тождеством всех прежних дифференцированных сторон – и философии, и религии, и науки, и мифа etc. Новое единство представит иное прочтение мифа, науки, религии…, это уже не прежние их простые и наивные формы, полагающие себя в буквальном и обособленном прочтении.
Развитие философской практики мышления также демонстрирует сочетание классических и неклассических способов своей реализации. Однако здесь мы видим обратную последовательность по отношению к становлению экспериментально-математического естествознания. Философское осмысление начинается, в античную эпоху, как раз со своей неклассической формы, широко используя поэтический язык метафор, образов, мифологических сравнений и заимствований. Рационалистическая ясность присутствует в исходных посылках и идеях, но они не получают еще логически должной формы выражения, оставаясь адекватными в понимании самогo индивида. Но нельзя говорить в данном случае, что философские идеи вообще неверно высказываются. Ранние греки умели находить их адекватную мифологически-поэтическую форму, коррелирующую с глубинным философским, т.е. рационалистическим, мирочувствованием. Такая корреляция с самого начала нуждалась в основательной интерпретации, составлявшей проблему уже для того времени. Необходимость в таких интерпретациях для философского текста или, тем более, развитой системы взглядов и положений всегда остается. Трудно даже сказать, уменьшается ли ее степень в случае доминирования логической формы выражения, поскольку здесь также существует определенный не-логический элемент, являющийся смысловым центром всех рассуждений. И вот он-то несет неиссякаемую мифологичность в рационалистических построениях, делающую их символически-универсальными и онтологически-значимыми.
В случае философского знания мы не можем, следовательно, говорить о строгом разделении классических и неклассических способов понимания и выражения, как это было в случае точного, естественнонаучного знания. Если оно хочет сохранить себя, то должно уметь  находиться в состоянии мягкого перехода между полюсами сугубо логического анализа, однозначного и абстрактно-техничного, и поэтической образностью, не сводящейся к одному значению. Поэтичность дает целостное вuдение и, следовательно, содержит конкретность и образовано собственно конкретностью как таковой. Но это закрытая конкретность, требующая развертывания и логической ясности. Здесь, таким образом, лучше говорить не о прямом чередовании этапов развития, их последовательной смене, а о внутренней акцентировке и выделении личностно-значимого содержания, притом, что иное содержание также присутствует.
Особенно ярко это видно на примере творчества Платона и Аристотеля. Первый склонен к мифологически-образному стилю рассуждений, второй – к строго логическим определениям; однако противоположная, дополняющая сторона есть у каждого.
На больших хронологических интервалах видим также стремление общественного сознания к уравновешенности, когда одна компонента развития сочетается с противоположной. Так, преимущественное доминирование научно-технического взгляда на мир и общество в XIX в. сопровождается философией романтического настроя (Шеллинг), экзистенциальной направленности (Кьеркегор), обобщенно-жизненной (Шопенгауэр, Ницше). То же в XX в.: научно-техническая парадигма находит сильнейшее сопротивление и критику в лице Хайдеггера, усиливается роль гуманитарного знания. Разделение, разумеется, нельзя проводить по границе философия – наука или наука – религия. Они находятся внутри каждого направления, оформляется как научная философия (неопозитивизм), так и философски-религиозная антропология. В рамках религиозной сферы появляется теология, претендующая на определенную научность и доказательность в осмыслении духовного опыта и его текстуального выражения.
Итак, классичность термина (соответственно, текста и его прочтения) определена здесь как качество границы его смыслового определения: она либо отчетливо фиксирована, либо подвижна и неопределенна. Само это определение относится к классическому виду, для разного рода критериев и определений требуется безусловная ясность формулировок.
Качество границы термина можно конкретизировать далее в трех вариантах. Поскольку граница суть понятие пространственное, то, привлекая геометрическую образность, получаем представление о границе между разнородными содержаниями как о:
- точке;
- интервале;
- мнимом интервале.
Точка и интервал относятся к одномерной геометрии линий. Если кому-то кажется, что здесь уместнее выглядит более богатая образность плоскости или объема, то принципиального расхождения между этими представлениями нет.                          
Линия значений пересекает границу в одной точке, которая и есть та точка, о которой говорилось выше.
Всякая образность в рациональном рассуждении привлекается исключительно для иллюстрации и пояснения, но не как реальное объяснение. Представление точки играет особую роль в практике мышления, как в обыденном его существовании, так и в философском, и научном. Здесь очень хорошо сочетаются полная абстрактность, идеальность этого объекта и его наглядность, естественная представимость.
Точка разделяет потенциально: не имея размеров, какой бы то ни было протяженности, она реально отсутствует и потому «точечное» разделение не может вторгаться в сферу реальных объектов и процессов как их собственный элемент. Важно избежать соблазна наделения точки онтологическим статусом, иначе произойдет достаточно незаметная подмена понятия, что впоследствии скажется в появлении в системе представлений разного рода парадоксов и нарушений.
Точка определяет такой смысловой контакт противоположных значений, когда в познании реализуется этап отрицательной диалектики. При этом говорят: с одной стороны, с другой стороны, или – как то, так и другое. Вместе с тем, дальше, как правило, мысль не движется, оставаясь в состоянии неподвижной констатации того факта, что в данном случае в осмыслении предмета участвуют противоположные стороны – определения, процессы, тенденции etc. Отрицательная диалектика не может раскрыть сущность своих же положений и, повторяя абстрактно правильные, возможно, суждения, останавливается на их простой регистрации как протокола фактического положения дел. Что это означает, как подойти к декларируемому единству, как его конкретнее определить – все это оказывается неизвестным.
Потенциальный характер точки накладывает ограничения на соответствующее понимание, оставляя его также потенциальным, только возможным, абстрактным. Однако принципиальная возможность преодоления этой абстракции есть, поскольку в точке происходит не только разделение значений, но равным образом и их соприкосновение, хотя бы и столь внешнее. Тем не менее, между противоположными значениями здесь нет смыслового разрыва, они не поставлены в отношение полной взаимной изоляции.
Философия встретилась с проблемой точечного представления пространственно-временного континуума в ранний период своего становления, в элейской школе. Уже тогда были зафиксированы парадоксы в описании движения, которые никак не удавалось удовлетворительно объяснить в рамках точечной конструкции.
Поскольку описание значений с точки зрения качество их смысловых границ означает появление пространственной компоненты и мы уже отмечали, что контекст, его структура имеет непосредственное отношение к структуре пространственно-временного типа, то необходимо указать на связь, существующую между разнотипными значениями и пространственно-временным описанием.
Теории контекста у нас нет, но с вопросом концептуализации пространства и времени дело обстоит яснее. Существуют, в общем, три подхода к формулировке природы пространственно-временной формы. Два из них реализованы в физическом знании, в рамках точного математического формализма – концепции Ньютона и Эйнштейна. Третий есть философское представление, во многом определенное Гегелем (см., также, работу «Феномен времени и его интерпретация»). Здесь мы говорим не вообще о пространстве и времени, а находимся в рамках объективированной формы понятия пространства-времени. Поскольку мы хотим сравнить эти подходы, они в онтологическом отношении должны быть одного порядка, философия здесь умеет высказаться научно.
Взаимозависимое соединение пространства и времени, осуществлено в концепции Эйнштейна, в его специальной теории относительности. Это объединение именно «точечного» вида. Дальнейшее обобщение физического пространства-времени в теории твисторной программы не меняет этого факта, а выходит на математически фундаментальную структуру, включающую в себя прежнее описание как частный случай. Это, кстати сказать, путь, который в философском отношении нужно проделать для раскрытия сущностной основы контекстуальных множеств.
В связи с этим представляется, что в основе контекста любого вида лежит единая базисная типологическая структура пространственно-временного вида, которая должна давать в одном приближении эмпирические пространство и время, в другом – экзистенциальные, т.е. ее содержание предполагается полным, включающим закономерным образом все частные формы и виды пространства и времени.
Для «точечного» описания другое – противоположное - содержание существует как соседнее, близко-связное, которое, хотя и является иным, но включено в общее неразрывное представление.
Таким образом, в специальной теории относительности появляется описание времени как длительности в единстве с пространственными отношениями как протяженностью. Такой вид единства можно определить как точечное представление, соответствующее уровню отрицательной диалектики.
Но исторически научное мышление начинает не с точечного (эйнштейновского), а интервального (ньютоновского) описания пространства. Здесь присутствует отчетливое размежевание понятийного содержания, реализуется такое смысловое расслоение, в котором абсолютизированы различия и в рассуждениях превалирует рассудочная (отрицательная) диалектика, ведущая к формулировкам изолированных и абстрактных дефиниций.
Интервал, в отличие от точки, разделяет актуально, между значениями терминов нет ни пересечения, ни какого бы то ни было контакта. Это, следовательно, актуальные значения, строго определенные и формально-абстрактные. Они не вызывают разночтений и их использование ведет к ясному пониманию предлагаемого концептуального описания.
В механике Галилея-Ньютона, ставшей на долгое время базисом в подходе к исследованию вообще любого предмета, происходит утверждение идеала классической рациональности, опирающегося на логический закон запрещения противоречия. Он был открыт Аристотелем, но его применение до сих пор происходило ограниченным образом, поскольку философские и религиозные системы, доминирующие в общественном сознании того времени, всегда включали в себя практически-конкретную сторону действительности, чуждую абстракций и, следовательно, допускали потенциальное нарушение этого закона.
С развитием научного знания возникает потребность в аналитическом языке актуальных значений, когда говорится, например, о причине как именно причине и следствии как следствии, т.е. строго раздельно, «интервально», без смешения содержания одного и другого.
Итак, формально-рассудочному типу значений мы ставим в соответствие классическое ньютоново пространство и время. В системе классической механики параметр времени не меняется от системы к системе, время здесь абсолютно и, фактически, отсутствует, это попросту абстракция равномерного движения, образующая фон для рассмотрения всех прочих видов движения.
Не надо понимать сказанное так, что эйнштейновская релятивистская механика оперирует неясными терминами, только «потенциальными» - в нашем определении, а у Ньютона достигается актуальное и ясное понимание. В одном и другом случае мы имеем концептуальную систему именно актуальных значений, поскольку они формулируются в языке научного знания. Разница в том, что в классической механике эмпирический и теоретический (умозрительный) базисы концептуального описания совпадают, а в релятивистской механике они образуют самостоятельные уровни теории. Различие эмпирического и теоретического ведет к тому, что возникает вопрос об интерпретации соответствующих формул, носящей дискуссионный характер. У Эйнштейна время впервые предстает не как умозрительная и конвенциальная абстракция, не имеющая значения за пределами научных построений, а как отдельная сущность, требующая внимания.
До Эйнштейна о самостоятельной реальности времени, о том, что это далеко не только некий «бегущий» параметр, догадывались Гете, романтики, Кьеркегор, Ницше… Но все это – за пределами точного знания, на уровне чувствований, интуиции, неопределенного ощущения, деклараций.
Потенциальность значений, соответствующих релятивистским представлениям пространства и времени, заключается в самостоятельном, отдельном существовании теоретического уровня концепции, ведущем к неоднозначности интерпретаций уровня эмпирического. Все теоретические представления потенциальны, только возможны, альтернативны. У Ньютона альтернативы нет, поскольку речь идет об отвлеченных построениях, проверяемых на истинность внутренней непротиворечивостью и относящихся именно к наблюдаемой области явлений . Все ньютоновские понятия, следовательно, репрезентативны, они суть развитые представления, не выходящие за пределы наблюдаемого, эмпирически данного. Это касается и его определения математических, «чистых» пространства и времени, которые хотя прямо не наблюдаемы, но являются идеализацией наблюдаемых величин.
Третий тип границы, который определен как мнимый интервал, относится к философскому пониманию, исходящему из принципа тождества всего сущего.
Тождество различных содержаний не исключает различия, иначе оно потеряло бы эти содержания как отдельные реальности, но преодолевает их отдельность, включая во всеобщую связь явлений и их интерпретаций.
Мнимый интервал обнаруживает совпадение смысловых значений различных терминов. Поскольку это именно совпадение, тождество, в котором нет различий – мы должны держаться этого взгляда, если хотим сохранить преемственную рациональную мысль, то приходим к выводу, что у данных терминов в этой области философского анализа нет собственных значений, они внутренне пусты. Совпадать они могут только в своей содержательно пустой части, как раз и образующей искомую общность различных содержаний.
Еще раз: мы говорим о тождестве различного, о единстве всего сущего и, вместе с тем, не хотим затеряться в сумятице неразличимых предметностей, о которой ничего внятного высказать нельзя. Единство различных содержаний обусловлено тем, что оно имеет всегда нечто, как кажется, «не свое», от которого, тем не менее, отказаться не может. Общее «не свое» - противоположная любой содержательной наполненности внутренняя пустота, она внепредметна и подлинно обща всему сущему. Отказаться от представления пустоты означает поставить под вопрос саму рациональность, которая не сможет продуктивно-диалектически развивать формы познания. Вне искомой пустотности вся рациональность усыхает до механических внешних объективаций, которые можно бесконечно перечислять, инвентаризировать, но связи и корреляции предметов и процессов при этом будут утеряны.
Значения терминов, относящиеся к мнимому интервалу, назовем виртуальными. Они далеки от того, чтобы вообще не быть и пустота здесь, разумеется, не абстрактное и тотальное ничто, а находящееся за пределами наглядного толкования нечто, апеллирующее для своего уяснения не к логическим рассуждениям, а к внутреннему опыту, к пережитой истине бытия.
Пустота суть то, что не имеет объективированной сущности. Никогда нельзя сказать что за ней стоит и что ее определяет. В этом представлении мы догадываемся о границе подобного рода вопросов и перестаем их задавать.
Пространство и время, соответствующие виртуальным значениям, описываются не в рамках научного формализма, а задаются определенным философским принципом, кладущим начало последующим трактовкам. Это содержательно диалектическое, гегелевское представление, носящее процессуальный характер.
Ньютоновское и релятивистское представления определим, соответственно, как формально логическую и формально диалектическую ступени познания. Всякий формализм означает, так или иначе, отрицание, поскольку базируется на разделяющих определениях: «определение есть отрицание» (Спиноза). Он выделяет и усиливает момент отрицания, поэтому качественность мышления, достигаемая им в диалектическом, внутренне тождественном виде, может быть, в лучшем случае, только отрицательной диалектикой, соотносящей одно и другое, ставящее разные содержания в необходимую связь, но эта связь в данных содержаниях всегда будет вторичным и производным моментом.
Вообще, постановка вопроса о первичном и вторичном как принципиальном моменте есть результат экспансии отрицательной диалектики, несущей скрытый негативизм и разрушительную силу в отношении социального действия. Последнее реализуется, если из философского видения, его частной формы отрицательная диалектика переходит в средство идеологического воздействия.
Виртуальные значения формируют (и оформляют) процессуальность, текучесть представлений, образуя пустой контекст. Отсутствие у них собственных – предметно данных – значений определяет их подвижность как внутреннюю природу, заключающуюся в том, чтобы каждый раз указывать на другое, сбивать окончательную, будто бы достигнутую, устойчивость рационального понимания . Их дело, следовательно, - сдвиг понимания, отнюдь, впрочем, не ведущий в хаотичность произвольных толкований. Речь идет о рациональном понимании, которое не должно выступать довлеющим, говорящим о том, что есть «на самом деле» в виде окончательного суждения. Рациональность, чтобы не быть догматической и наивной, включает в себя момент внутренней изменчивости, иронии по отношению к самой себе, осознавая собственную неокончательность. Конкретная, жизненная, практически-действенная истина не улавливается полностью в абстрактных концепциях, как бы последние ни развивались и ни углублялись.
Сдвигающе-иносказательная логика философских рассуждений  в поле виртуальных значений не позволяет остановиться в рациональной формализации, но вырабатывает, все же, и адекватный способ ее завершения, поскольку в понимании должна быть достигнута определенная окончательность формулировок. В противном случае мы поддадимся действию «потока сознания», будем ассоциативно все время говорить «о другом» и можем реально вовлечься в этот не остановимый рассудочными соображениями процесс. Ни до действия, ни до понимания мы с такой процессуальностью не дойдем.
Но сейчас мы выходим не на тему завершености, рассмотрение которой не должно уводить в сторону, а на идею времени: постоянный смысловой сдвиг, осуществляемый виртуальными значениями и фиксируемый, в первую очередь, интуитивно-образно и рационально-неопределенно, образует ощущение «течения времени» с постоянной логикой рассуждений. С представленной точки зрения лучше сказать, что время не «течет», но как раз логика оказывается меняющейся, что дает сдвиг по значениям. Меняющаяся логика одновременно оперирует разными смыслами, течет, таким образом, не время, а смысл, в котором живет человек.
Логика в таком подходе временит, что в рационально-аналитическом суждении выглядит, с одной стороны, как изменчивость мира,  относимая к временному потоку, а с другой – как дополняющая ее (т.е. изменчивость) статичная формальная логика с неизменными правилами вывода.
Если время не «течет», а есть результат спонтанного развертывания иносказательно-смысловой логики, то оно оказывается действительно, как считал Кант, «априорной формой сознания», его чувственного уровня. Но в таком случае как о нем можно говорить в смысле отдельной сущности, о чем упоминалось выше?
Иносказательно-смысловая логика не принадлежит рассудочному сознанию, для индивида она действует самопроизвольно, интуитивно, в известной мере стихийно. Именно в мере стихийности она объективна и отделена от субъекта, оказываясь для него внешней данностью. Здесь и возникает представление об «отдельной сущности», которая оказывается относительно отдельной, равно принадлежа как внешней реальности, так и внутренней.
Мысль о времени, определяясь смысловым сдвигом, есть, во-первых, социо-культурный феномен достаточно сложной человеческой общности, в которой индивид явно сталкивается со своей интуицией и в состоянии зафиксировать ее наличие. Во-вторых, она свидетельствует об экзистенциальном, личностном, переживаемом времени индивидуального сознания, в котором последнее находит свою реальность и хочет ей соответствовать. Совпадение с реальностью приводит к полному поглощению сознания индивида текущим моментом, к внутренней остановке непрерывно происходящих расчетов и оценок, к состоянию спокойного созерцания существующего без ухода в прошлое и забегания в будущее. В мыслях индивид находится именно здесь и сейчас, он ничем не обременен, ничто его не тяготит. Это пустое время чистого созерцания и адекватного действия, между этими состояниями нет временного промежутка и вытеснения, они совершаются одновременно, поскольку присутствуют в пустоте сознания.
Прошлое и будущее в экзистенциальном времени не исчезают вообще и бесповоротно, в этом случае человек просто становился бы беспамятным существом, не ориентирующимся в ситуации, не понимающим ее значения, причин и последствий. Прошлое и будущее перестают воздействовать непосредственно, как реальность, они не ведут к переживанию, человек от них внутренне отстранен, он находится в недлящемся настоящем.
В противоположность этому, формальная, математически-равномерно текущая хронология, выражающая причинно-следственную зависимость, опирается целиком на модусы прошлого и будущего, элиминируя собственно настоящее.
Выделяем, таким образом, два полюса описания времени: чистое настоящее, в котором пребывают подчиненные модусы прошлого и будущего и, с другой стороны, геометрически представленные состояния прошлого и будущего, которые суть объективированная реальность, причем момент настоящего оказывается без собственного «места» - он то попадает и укореняется в прошлом, то увлекается в мир будущего, неся в себе вперемешку страхи и мечтания, становясь безопорным, случайным и потерянным.
Характерно, что первый полюс вытесняет геометрическое представление протяженностей и длительностей, он, следовательно, вне их, вне пространства и времени. Но это точка, не имеющая размеров, она также не находится в пространстве и времени, точнее, является пределом их исчезновения. Точечное представление выше было отнесено к эйнштейновскому описанию пространства и времени, теоретически оперирующему потенциальными значениями. На эмпирическом уровне и ньютоновская, и эйнштейновская механика базируются на интервальном представлении пространства и времени – т.е. в соответствующих математических преобразованиях говорится о промежутках времени ?t и пространства ?xi.
Мнимый интервал, отвечающий виртуальным смысловым значениям, в эмпирическом плане  выступает как точка, сочетающая в себе и формальную точечность (внепространственность) и действительную интервальность, выступающую, в отличие от ньютонова подхода, сама по себе, вне вхождения в несвойственные ей области прошлого и будущего, полагающую бесконечную свободу индивиду, поскольку в ней нет ограничений, она именно бесконечна. Поле жизненных проявлений индивида оказывается не ограниченным внешними формальными рамками: точка явила качество бесконечности. Для математика это не является новостью, действительное число, как известно, может быть представлено и точкой на геометрической оси и бесконечной десятичной дробью.
Такая синтезирующая функция и природа мнимого интервала говорит о его превосходящем характере по отношению к иным типам описания. Экзистенциальное время, понятое на его базе, суть также высшая форма времени, конкретное и актуальное время, обладающее всеми потенциями, всеми абстрактными составляющими, в том числе и «своим иным» - противоположный полюс также поглощен им.
Мы рассмотрели различные виды значений терминов, привязавшись к качеству их смысловой границы, данной в наглядном геометрическом представлении. Виртуальные значения, хотя и нетривиальны для классической рациональности, но не переходят в иное, в противоположность, в них преодолена рассудочная раздвоенность содержания и потому этот вид значений может быть воспринят правильно. По поводу же актуальных и потенциальных значений следует сказать еще несколько слов.
В конечном счете, т.е. в эмпирическом отношении, формально-рассудочное (ньютоновское) и формально-диалектическое (эйнштейновское) описания фиксируются в практике абстрактных, но совершенно понятных и ясных актуальных значений, которые по своему существу выражают дискретность содержательных отношений. Эта дискретность далее онтологизируется, полагается точным выражением существующей реальности. В таком качестве ее воспринимает индивид, подстраивающийся под требования дискретно представляемой реальности, сам отдающий себя ей в подчинение. Разрушить монополию разного рода формализмов призвана философия и делает это она доведением двух аспектов понимания предмета, формы и содержания, до их конкретного тождества.
Здесь мы различаем упомянутые значения таким образом: реально в формировании разумной осмысленности участвуют значения актуальные; потенциальные – могут участвовать, оставаясь пока незадействованными. Поскольку же они потенциальны по определению, то их участие всегда будет опосредованным, косвенным. Потенциальные значения могут принимать измененный вид актуального и создавать видимость, так сказать, второго порядка, где субъект живет в фантасмагорическом мире оживших знаков, не имеющих, к тому же, прямой эмпирической корреляции.
Ньютоновская, механистическая наглядность остается необходимым звеном в понимании, именно она помогает нам удержать мысль на предмете и приходить к определенному заключению.
Характер континуума значений дан как а) формализованный и в) реальный. Конкретизируя далее, формализованный континуум представим в 1а) точечном виде и 2а) дискретном. Реальный континуум определим как процессуальный. Тенденцию онтологизации формализованного континуума мы пресекаем тем, что указываем на саму реальность, никак ее не объективируя и условно называя ее природу процессуальностью. Вместе с тем, для достижения состояния понимания необходимо вернуться в формализацию. Отсюда следует вывод, что понимание есть внутреннее дело собственно сознания и в реальности можно вполне присутствовать не понимая ее, тем более, что сократовская ирония ясно показала, что момент незнания неискореним в познании. Включение момента незнания в систему рациональных представлений должно дать последним их завершающую меру и полноту.
На основе проведенного различения континуума значений получаем первую классификацию контекстуального многообразия. Оно предварительно распадается на три основных вида:
а) буквальный контекст, назовем его собственным. Он сформирован актуальными значениями, которые предметно-наблюдаемы, эмпирически наглядны и прямо буквальны. Он непосредственен и показывает ближайшую смысловую укорененность высказывания. По идее при этом не должно быть интерпретации вовсе или же она минимальна. Здесь контекст и текст (почти) совпадают  - подобно совпадению теоретического и эмпирического уровней в классической механике. Интерпретацию здесь восполняет и заменяет наглядность, позволяющая просто указать на искомое содержание. Собственный контекст – это то, на что высказывание непосредственно ориентировано как описание и/или объяснение. Для высказывающего оно явно, это уровень авторского понимания. Однако выйти исчерпывающим образом на простую и наглядную буквальность в общем случае нельзя. Она адекватна в эмпирическом мире воспринимаемых предметов и приблизительна в области внепредметной, характеризующей отношения, взаимосвязь, целостность, цели и стратегии, разворачиваемые как в материальной, так и идеальной, знаковой действительности. Оказывается, что когда автор приходит к выявлению отчетливого словесного эквивалента того, что он хочет высказать и полагает это соотношение точным, буквальность найденных выражений ускользает от читателя и остается непонятой. Неясность, опять-таки, требует толкований, идущих уже от уровня читательского буквализма. Такой контекст можно назвать также эмпирическим, - таким, в котором предмет полагается тождественным имени. Предполагаемое совпадение имени и предмета означает идеализацию, ведущую к замещению реальности ее знаково-символическим описанием. При этом формируется предметно-эмпирическое, протокольное описание, т.е. буквальность, представляющая реальность в форме, удобной для ее последующей рационализации, которая есть продолжающееся замещение. Актуальные значения здесь также разобщены, как и предметы внешнего мира – насколько мир полагается  внешним, настолько он разобщен в себе;
в) общий контекст, включающий в себя 1в) теоретико-концептуальное и 2в) эмпирико-концептуальное обобщения. Это, следовательно, контекст в той или иной степени теоретический, знаково-символический, всегда подразумевающий необходимость интерпретаций и определяющий их структуру. В нем присутствуют условия, предваряющие и направляющие всякое рассуждение. Здесь осуществляется знаково-теоретическое описание, имя не имеет отчетливой привязки к предмету, поскольку относится, в основном, к внепредметному миру. Это этап объяснений, образованный потенциальными значениями с формальными признаками взаимоперехода. Это последовательный переход, создающий образ непрерывности и внешней связности объектов-значений. Но переход только намечен, поскольку различные значения хотя и сопричастны друг другу, но не сохраняются в ином, теряются, остаются на своих местах – они неподвижны;
с) универсальный контекст (всеобщий, пустой). Здесь  происходит выход к буквальности первого рода, но не  в актуальных, а в пустых значениях. Это предметно-метаэмпирический контекст, он также может характеризоваться как метатеоретический. Он, в общем, не требует интерпретаций – при условии понимания того, что используемую здесь предметность нужно трансцендировать, превосходя ее,  но не отрываясь в беспочвенность. Трансцендирование есть скользящий смысловой сдвиг, смысловая изменчивость, несущая в себе относительную завершенность. Благодаря сохраняющейся внутренней завершенности ее можно понять и, вместе с тем, не задерживаться на этом понимании. Здесь работают виртуальные значения, находясь в состоянии самотождественности и, одновременно, различения.
Во всех  трех видах контекстов должно обеспечиваться точное изложение соответствующего понимания, поскольку именно для определенности смысловой актуализации значений они и служат. Описание в этих трех случаях должно быть, в идеале, протокольным, достигая исчерпывающей строгости изложения содержания. Строгость, таким образом, необходимо требовать в любом рассуждении, будь оно научным, гуманитарным или бытовым. Точность, упомянутая выше, выражает адекватность, но это не единственное ее пояснение (значение). Точность и строгость близки по значению, но и различаются. Философскую мысль, например, вряд ли стоит называть точной, это подразумевало бы однозначность толкований используемых терминов. Вместе с тем, она обязана быть строгой. Строгость вполне сочетается с содержательной неопределенностью, присущей философскому рассуждению. Здесь уместна аналогия с движением микрочастицы: ее нельзя точно локализовать в пространстве, можно указать только вероятность нахождения ее в той или иной точке, и, вместе с тем, ее движение (как движение волновой функции) происходит закономерно, описывается строгим, логически безусловным образом. В квантовой физике представлено, таким образом, и состояние неопределенности в описании микрообъекта, и даны определенные рамки этой неопределенности; точность здесь присутствует вместе со строгостью описания.
Мы не будем требовать для философии обязательной точной локализации значений, иначе сразу же попадем в ситуацию формализованного знания. Строгость же, понимаемая как адекватность и логичность изложения, остается обязательным требованием. Текст, следовательно, может быть «темным», неясным – в силу его семантически-квантового, неклассического характера. Это его не умаляет, пусть только в нем присутствует строгость мысли. В этом случае мы ее в принципе всегда можем проследить.
В текстах, ориентированных на буквальный, общий или универсальный контекст, требование строгости изложения должно приводить, соответственно, к протокольному описанию:

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Условия понимания
Характерная черта современного человека
Одновременно мирское существование
Все понимание здесь уходит в дурную бесконечность рассудочных определенностей