<<<     ΛΛΛ     >>>   

  Случайное и существенное он не просто, разумеется, «озвучивает» как данное ему в готовом виде, объективно, но распоряжается имеющимся материалом от лица Соавтора, устанавливая поле первоначальных смыслов. Насколько он находит существенное и отбрасывает случайное, настолько и существенное находит его, происходит процесс раскрытия субъекта. В дальнейшем отброшенное случайное может поменять свой статус малозначащего события, и это свидетельствует об углублении самопознания. Вообще разумный общий ход событий таков, что доля случайного в нем уменьшается: осуществление индивида составляет его растущую существенность.

Истина, говорит Гегель, конкретна. Однако раз за разом следует вопрос: что есть истина?
Истина выступает как способ саморазвертывания мысли, происходящее естественным, т.е. внутренне необходимым (т.е. свободным) образом. Истина есть мысль, отвечающая… своей истине, есть мысль, иными словами, совпавшая сама с собой, самотождественная мысль. Эта истинная мысль самодостаточна, она несет в себе условия собственного существования и причинно не обусловлена. Она изначальна и спонтанна, происходит из ничего и отвечает первичному акту божественного творения: Бог создал мир из ничего.
Самотождественность может выглядеть как внешняя тавтологичность, она есть то или иное проявление единства содержания, его определяющей и удерживающейся в смысловом фокусе взаимосвязи. Но смысловая взаимосвязь, будучи прослеженной основательно и до конца, показывает себя как совпадение различных сторон содержания, их смысловое схождение.
Из самосовпадения мысли как приходящей к истине вытекает первый принцип философского рассуждения – принцип единства.
Этот принцип сразу задает условие истинного, содержательного и конкретного, рассуждения. Это условие – противоречивость.  Сам принцип – «все едино», восходящий к первым греческим мыслителям, Фалесу и Гераклиту, заключает в себе абсолютное противоречие, которое выражает внутренний, неявный смысл этого суждения. Оно существует помимо внешнего содержания, которое выглядит к тому же абсурдным: утверждается, что все едино, в то время как совершенно очевидно, что все различно и на практике никто не будет путать различные вещи.
Об этой абсурдности говорит Аристотель, разбирая в «Метафизике» вопрос о противоречивости сущего: «Если относительно одного и того же вместе было бы истинно все противоречащее одно другому, то ясно, что все было бы одним (и тем же). Действительно, одно и то же было бы и триерой, и стеной, и человеком, раз относительно всякого предмета можно нечто одно утверждать и отрицать» [13, 317] (Мет., III 4, 1074в 19-21).
Здесь уместно вспомнить об одном достаточно тонком моменте, касающемся философских рассуждений. Мераб Мамардашвили называет его презумпцией ума в философии и рекомендует, прежде чем возражать по какому-либо тезису, по его, в частности кажущейся абсурдности, подумать, что эти соображения приходили на ум его автору:
«… Есть запрет на какие-то вещи, которые тебе приходят в голову относительно другого человека. Даже если они тебе пришли в голову, ты не должен их выражать или давать почувствовать. Запрет! И в философском деле есть это правило (также как и в юриспруденции, где аналогом вежливости является допущение отсутствия вины, если она не доказана, презумпция невиновности). А в философии есть презумпция ума…
Итак, презумпция ума - как простое и гигиеническое правило вежливости, если мы еще не понимаем, о чем идет речь. Например, Платон говорит, что вещи - продукты идей. А правило презумпции ума предупреждает: простите, не может быть, чтобы он имел в виду, что акты мысли порождают вещи просто по смыслу этой фразы. Мысль порождает вещи? А может быть, он что-то другое хотел сказать? Что же это другое? И тогда, гигиенически обезопасив себя от собственной глупости, мы можем начать понимать» [158, 57].
Итак, выделим то абсолютное противоречие, о котором было упомянуто выше и, имея в виду презумпцию ума, отнесемся к нему иначе, чем Аристотель. То, что выглядит абсурдным, выявим как противоречие.

То «все», о котором говориться в разбираемом принципе, есть некая собирательность разнородного материала, который, прежде всего, различен. Данный принцип предлагает посмотреть «за» непосредственное значение используемых слов и уловить то ускользающее смысловое единство, которое, в конечном итоге, доминирует над предметной эмпирической разобщенностью. Различие материала будет, таким образом, отнесено к внешней, воспринимаемой стороне, а единство его может быть помыслено, найдено, достроено относительно эмпирической формы бытия. При этом оказывается, что вещь, понятая под углом зрения этого принципа всецелого единства, внутренне… не едина, раздвоена, не самотождественна, противоречива. Она материальна, дана в опыте и, вместе с тем, идеальна, осмыслена во взаимосвязи, доходящей до совпадения с другими вещами – все они относятся к соответствующей культуре.

Таким образом, утверждение, что все едино, предполагает, что все не-едино, при последнем условии данный принцип выполняется . Мы де-центрировали содержательность исходного утверждения, сняв доминирование рассудочного дискурса, но оставшись в русле рациональности.

Принцип единства, несущий в себе сосредоточенное и безусловное противоречие, в условиях конкретного рассуждения сохраняет его и, основное, это сохраненное и сбереженное противоречие, сопровождая нашу речь, проясняет ее вопреки представлению рассудка о недопустимости противоречий в содержательном рассуждении.
Этот факт ясности суждения только что был продемонстрирован в выводе представления несамотождественной вещи. Причем, противоречивость проявляется здесь уникально целостно – и в отношении собственно утверждаемого содержания (вещь несамотождественна), и в отношении исходного принципа, утверждающего, что все едино. Мы же говорим теперь – не едино, не тождественно! И опять–таки, это такая противоречивость, которая не остается лишь формально логической неувязкой, а проясняет собственную конкретность и содержательность.
Принцип единства, раскрывая себя, демонстрирует наличие противоположностей, не-единства, как необходимый внутренний элемент. Такая раздвоенность, как известно философии, означает наличие смыслового перехода, развития, трансценденции.
Несамотождественная вещь длится, находится в состоянии становления, перехода. Здесь перед нами возникает второй основной философский принцип, принцип перехода – «все течет».
Вновь видим абсолютную противоречивость этого суждения: если все течет, находится в состоянии качественного изменения, то что же такое это «все»?
То «все», о котором ведут речь философы, превышает, надо полагать, всякую противоречивость, которая не в состоянии разрушить, дезинтегрировать его единство.
Николай Кузанский придавал аспекту единства чрезвычайное значение. «Вся сила нашего ума, - говорил он, - должна вращаться вокруг уточнения понятия единства» [183, т.1, 207].
Исторически принцип единства сущего появился несколько раньше принципа перехода. Уточнение понятия единства, о котором говорит Николай Кузанский, возможно как раз с точки зрения принципа (контекстуального) перехода, обеспечивающего реализацию ситуации его непрерывной конкретизации. Одновременно, правильно проводимый переход удерживает свой предмет в фокусе рационально выверенной мысли. Единство содержания, таким образом, не теряется (как и само понятие единства, когда оно выступает в качестве предмета рассмотрения), но как бы уплотняется, выступает определеннее и резче, полнее и шире.

Аксиоматика контекстов, чему посвящен данный параграф, имеет общую пространственно-временную форму, являющуюся универсальным выражением самих условий существования и развертывания любого содержания. Физические пространство и время выступают частным случаем этой общей формы, являясь своего рода ареной происходящих физических событий и процессов.
Здесь речь идет об аксиоматике контекстуальной, которая не имеет вида формализованных математических выражений и соотношений. Иными словами, здесь вряд ли продуктивно было бы вводить подобие пространственных протяженностей и временных длительностей, связывать их формулой, стараясь непременно подогнать общую форму под ее частный вид. Математическая сторона пока явно не работает, поскольку мы находимся здесь в области поистине изначальных значений и смыслов, к которым нельзя подходить технически-инструктивно, механистическим образом.
Исходная аксиоматика выражается как принцип, даже как ключевое слово. И это ключевое слово оказывается принципом, через его контекст происходит подключение вообще к всякого рода контекстуальным множествам, оно оказывается исходным ключом к пониманию текстов культуры данного времени, а через это происходит понимание и других культур и эпох.

Этих принципов – ключевых слов – два, и они нам уже известны: а) принцип перехода, трансценденции, дающий времени-подобную составляющую контекстов и в) принцип единства, удержания в целостности, дающий пространственно-подобную контекстуальную составляющую.
Оба они выражают абсолютное противоречие, лежащее в основе познания и собственно понимания.

Противоречие должно быть включено в содержательное рассуждение. Как это сделать? Первая явная попытка была реализована Гегелем . Он утвердил понятие диалектики как высшей формы мышления, однако оставил возможность ее вульгаризации, использования в идеологических целях новой софистики и схоластики (около) научной формы общественного сознания. Надо сказать, впрочем, что такая возможность никогда не может быть закрыта самим автором, она есть величина неисчезающая, которая отдельно отрабатывается и преодолевается в обществе в целом, и в личностном восприятии.
Во всяком случае, мы опять стоим перед необходимостью продолжения работы по прояснению высказанных слов, написанных текстов и, тем самым, самого сознания, превращения его в самосознание.
Итак, требуется решить задачу, не имеющую окончательного и статичного решения: оставаясь в рамках продуктивного и внятного рационального суждения, преодолеть негативные последствия его чрезмерной и педантичной логичности, формализации, сделать его гибким и реагирующим на контекстуальное множество значений используемых терминов. С другой стороны, основой рационального рассуждения является именно логичность и формализм, ведущий к общезначимости результатов. Дело, таким образом, оказывается в логике,  требующей трансформации, в уяснении необходимости ее многомерности.
Для выполнения этой невозможной задачи следует отказаться от классического варианта формализации, предполагающей однозначную и жесткую привязку термина к его, как правило, единственному значению. Требуется выйти на, своего рода, неэвклидову, неклассическую формализацию, допускающую неустранимую неопределенность, разброс значений, семантическую «размазанность» термина. На этом пути возникает представление об иносказательно-сдвигающей логике, основой которой является то, от чего отказывается сугубо рассудочная мысль – противоречие. Рассудок также имеет своей основой противоречие, но в отрицательном смысле, как безусловное запрещение. Рассудочная форма рациональности несет в себе имманентный запрет и подавляет, в конечном  итоге, свободу субъекта высказывания. Рациональная форма знания оказывается тоталитарной и принуждающей по своей сути, оставляя только видимость свободы – в виде «свободного» согласия уже принужденного индивида. Отсюда вытекает, в частности, стремление тоталитарных обществ к опоре на рациональность и индустриальную технику, в специфической, разумеется, их обработке.
Рассудок отталкивается от противоречия, чтобы никогда к нему не вернуться, и тщательно следит, чтобы формальная противоречивость не проникла в его построения. Он определяет себя, таким образом, вне противоречия, которое оказывается для него лишь негативным внешним фактором, и берет предметное содержание именно внешним и поверхностным образом, принципиально абстрактно. Абстракция для рассудка и есть подлинная реальность. Неустранимая абстрактность рассудка оставляет его вне сферы конкретных философских рассуждений.
Противоречие обладает контекстом, превышающим простую механическую суммативность рассудочных предикатов. Контекст, как уже был неоднократно сказано, мы понимаем как область определения смысла суждения (текста). Указав содержательный контекст противоречия, мы включаем его в практику рациональных рассуждений. Но эта содержательность иного рода, нежели в наглядных предметных суждениях. Она не носит завершенного характера. Это содержательность несамотождественного объекта, который лишь на пути выявления этой раздвоенности может идти к своему единству. Содержательность противоречия не замкнута в конечной совокупности определений. Соответственно, само понятие противоречия должно быть выведено (в смысле ухода) из представления состояния формального противопоставления.

Это нелинейная (диалектическая) логика, заставляющая смотреть дальше внешней буквальности используемых слов, учитывать контекст высказываний, проявляя при этом необходимую гибкость мысли, и, одновременно,  сохраняя ее последовательность и связность.

Гераклит начал утверждение диалектики в поэтически-метафорическом виде и понятно это было немногим. Гегель же этот процесс определенным образом завершил.

7.2. Задание смысловых переменных

Мы, таким образом, задали полюса контекстуальной аксиоматики, определили ее меру: значение термина предполагается находящимся в интервале, определяемом, с одной стороны, однозначностью, с другой – неопределенностью. Введенная мера свидетельствует о сохраняющейся рациональности рассуждений, их конкретности.
Аксиоматика, заданная с помощью ключевых слов, позволяет начать рассмотрение элементов контекстов, способов их введения и описания. Сделать это можно двумя этапами. На первом утверждается (как мы уже сделали) пространственно-подобная и времени-подобная форма существования контекстуальных множеств. На втором происходит описание смысловых переменных (значений терминов), являющихся элементами этой формы существования контекстов.

Зададим в самом общем виде смысловые переменные. Это и будет нашей аксиоматикой, выраженной в терминах смысловых значений. Обозначим через А имя термина (обозначающего слова), Аi – его значения (i = 1,2,…, n,…). Тогда получаем следующие варианты:

А = А (А0).

 А0 есть этимологическое/бытовое значение термина, определяющее его непосредственную буквальность, безусловность и наглядность. Это эмпирическое значение термина. Оно предметно наглядно и однозначно. Назовем его классическим, поскольку оно ведет к полной и завершенной ясности понимания.

А = А (А0, А1, А2,…, Аn).

Соответственно, введем и отрицание А (¬А):

¬А = ¬А (¬А0, ¬А1, ¬А2,…,¬Аn).

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Это философско-умозрительное мышление или
 временность присутствия  создает quot
Противостоит содержаниям
Возникает при ограничении понимания только уяснением генезиса явления