<<<     ΛΛΛ     >>>   

2.4. Истина и смысл

Если действительность есть абсолютная реальность, существующая поистине, то спросим: а что из существующего существует поистине? Что составляет действительность? Точнее, что поднимает действительность до самой себя, до действительного?
Действительное существование есть, прежде всего, осмысленное существование. Таким образом, подлинно существует то, что имеет смысл. Смысл и есть то, что существует поистине. Остальное принимает для подкрепления  своего существования превращенную форму смысла, приписывая себе чужой смысл, становясь квазиосмысленным, как бы получая разрешение на вхождение в реальность.
Осмысленное есть человеческое, смысл очерчивает человеческий мир в предельно широком качестве и значении, образуя собственные границы и, одновременно, базис человеческого. Это не внешние, пространственные границы , а внутренние, существующие в каждой точке жизненного пространства и заключающие в себе условия его бытия. Вне осмысленности человеческий мир распадается. Осмысленное является способом принятия действительности, вхождения в нее и построения человеческого мира. Для человека реальность существует в форме осмысленного бытия, позволяющей ему успешно сопротивляться силе жизни, претерпевать различного рода бедствия, несчастья и неудачи.
Истина и смысл выступают как метапонятия: их суть всегда выше того, что о них высказано в философских системах. Совершившаяся осмысленность реализует истинную реальность, но это истинное не всегда вполне осмыслено индивидом.
В повседневном употреблении эти категории замещаются на понятия правильности и значения (цели).
Значение реализуется в направлении, во-первых, количественном, когда спрашивают «каково значение этого?» - имея в виду велико оно или мало (это значимость) и, во-вторых, качественном, в вопросе «что это значит?» - это знаковость.
Итак, значение распадется на две составляющие – значимость и знаковость. Смысл имеет отношение к ним обеим.
Спрашивают: в чем смысл этого события, подразумевая, иными словами, каково его значение? Поняв значение, мы тем самым постигаем и смысл. Но этот смысл может быть далеко не безусловным, поскольку данное значение имеет искомый смысл в определенной системе социокультурных интерпретаций. В иной системе значение события будет оценено иначе, смысл его изменится. Возможно, что его значение будет признано вообще ничтожным, что ведет, соответственно, к  отсутствию смысла. Во многих случаях – особенно, в повседневно-бытовых событиях – смысл понимается именно в количественном аспекте, т.е. весьма абстрактно. И сама соответствующая сфера жизни выступает такой же абстракцией. Но в любом случае остается связь значения и смысла. Значение образует определенный смысл, но смысл не равен значению, смысл можно найти и вне относительных оценочных характеристик. Но значение, как и цель, являются ближайшей и достижимой стороной смысла.
Что есть в значении и цели, позволяющее говорить о смысле? В том и другом случае происходит осмысление события или действия, делающее их понятными. Понятность, п?нятость составляют структуру смысла, смысл реализуется в форме понятности.
Осмысление, взятое как понимание вообще, вне его частных целевых и антропоморфных модусов, всегда присутствует в отношении субъекта к окружающему его бытию. Это происходит, пока он осознает свою цельность как воспринимающего существа, конституируя соответствующий данной цельности жизненный мир.
Метапонятия прикладываются обычно к частному действию или событию: задается вопрос «в чем смысл этого поступка? Как его понять?». Понятость поступка заключена в осознании его обусловленности и его последствий.
Смысл включает изолированный фрагмент действия или события в определенным образом понятое целое. В смысле действия, события заключена его целостность и конкретность. В стремлении человека к смыслу заложено стремление к достижению целостности самого себя.
Смысл выступает в форме понятости, понимается в ней связность жизненного пространства, его цельность и полнота. Постижение связности открывается как смысл.
Понятость, в свою очередь, всегда связана с истинностью. Понятость может быть ошибочной, но на момент своего совершения она воспринимается как истинная. Об ошибочности понятости можно говорить, скорее, не в абсолютном значении, а лишь в относительном. Ошибочной она будет осознана в результате достижения иной понятости, которая также выступит в форме истинного. Истинность, таким образом, неразрывно сопутствуя понятости, включена и в смысл как его внешне необходимая сторона.
Истина всегда есть осмысленная истина, если субъект понимает, о чем идет речь. В противном случае он может изрекать истину только формально, не понимая ее смысла, понимая его превратно.
Смысл, несомненно, понимается, но часто с трудом произносится. Истина передается легче, она произносится, но далеко не всегда понимается. Смысл царит в неопределенности, многозначности и неточности языка, истина выступает яснее.
Смысл причастен сущности – не объективированной сущности, не просто внутреннему механизму явлений, а сущности, соотнесенной с человеком и переживаемой им. Смысл, таким образом, выражает не просто связность бытия, но связность именно жизненного пространства. В природном мире смысла как такового нет, но его следы существуют: это цельная согласованность и скоординированность разноплановых явлений, преодолевающая их пространственную разобщенность в мировом эволюционном процессе.
Смысл в собственном понимании, т.е. сущность смысла, коренится в будущности, смысл должен раскрыться, представая как связность, конкретность, цель, значение – вообще как та или иная степень понимаемости. Понимается всегда смысл, то, что понято, то осмыслено.
Но все ли понятое и осмысленное имеет смысл? Выражение «имеет смысл» заключает в себе некую положительную характеристику, дающую санкцию на необходимость существования. Необходимость же является полным оправданием соответствующей реальности. В то же время существуют явления, которые поняты, но разум противится их оправданию, он не хочет видеть (и не видит) в них никакого смысла.
Тем не менее, если выполнено условие связности, - смысл есть. Он может быть трагическим или отталкивающим, но все же это смысл, который вовсе не оправдывает прошедшее негативное и разрушительное, но является, возможно, предупреждением на историческом (или личностном) пути человека. Он, в таком случае, играет роль предохраняющей прививки, давая переболеть человечеству пусть и с потерями, но без тотального самоуничтожения. И вообще, кто может знать и рассчитать, определить масштабы должного? Это возможно либо в локальном и личностном действии, при наличии известной мудрости и самообладания, либо в ракурсе всего Универсума. История, политика, социум как промежуточные ступени  иерархии жизненного мира затрудняют расчет или ощущение их меры.
Выше говорится о прошедшем негативном и разрушительном, поскольку в период его актуального существования практически невозможно оценить и осознать весь ход событий, тенденции, движущие силы и представить их в целостном видении совокупных причин.
Смысл, следовательно, может быть и отрицательным, но он остается смыслом, устойчивой целостностью, лежащей вне субъективного произвола временных оценок. И, разумеется, нет оснований связывать его только с практикой прощения и оправдания.
Случай, когда понимание есть, но о смысле можно говорить с большой натяжкой, возникает при ограничении понимания только уяснением генезиса явления, события, действия, рассмотрением лишь их детерминации.
Понимание некоторого явления, т.е. его осмысление далеко не всегда можно истолковать как обнаружение смысла в данном явлении. Понимание  здесь означает уяснение того, в чем причина события. Но причина события не образует его смысл и цельность, лишь делает понятным его происхождение, исток. Поняв причину явления, мы еще совершено не приблизились к его смыслу и, следовательно, далеки от его подлинного понимания.
В физических системах смысл адекватен сути, он падает до объективированной сущности, он вырожден – это нулевой смысл. Суть физического явления исчерпывается причинной обусловленностью, скрывающей механизм его функционирования как данного явления, и своими следствиями. Причинно-следственный ряд также образует определенную связность и потому его содержание причастно смыслу, но – нулевому, поскольку оно бедно в силу изначально проведенной объективации.
Объективированное бытие полностью обращено в прошлое, оно целиком объясняется из прошлого: откуда оно вытекает? Что его обусловливает? В чем его причина? Ответ на эти вопросы без остатка раскрывает объективацию.
Причина, взятая изолированно, в отрыве от следствия, лежит всегда в прошлом. Так данный модус времени приобретает в общественном бытии форму естественнонаучной методологии, утверждая всеобщую объективацию как высший идеал не только научного, но и вообще любого знания, если оно хочет быть знанием, претендует на постижение истины, на свою истинность. Наука не ищет смысл, она раскрывает сущность явлений, существо их, суть.
Временной модус будущности в полной мере недоступен, он – за горизонтом восприятия и непосредственного созерцания. Он раскрывается постепенно и всегда неокончательно, по крайней мере, пока не исчерпано само время. Таков и смысл.
Постепенность раскрытия будущности не следует понимать как равномерность «течения» времени. Постепенность и неспешность течения экзистенциального времени, времени человеческой жизни - не в хронологическом, а в смысловом и переживаемом отношении, разрывается и рассекается на малосвязанные «до» и «после» вспышками трагической истины большего или меньшего масштаба или манифестацией истины созерцательной. «После» отменяет всякое «до» и человек обязан измениться и он действительно меняется, в противном случае он проходит мимо истины, в слепоте восприняв ее как заурядный и банальный факт текущей обыденности.
«Пройти мимо» можно двумя путями: либо попросту игнорируя, считая, что нечто «показалось», либо объясняя привычным образом, вписывая новое содержание в стандартные рамки повседневности, говоря «это не более, чем…». Такое прохождение мимо допускает лишь, до поры до времени, ненавязчивая истина созерцания, апеллирующая к восприятию всей целостностью человека, и осознанной его стороной, и неосознанной. Осознанность здесь сводится к простому допущению этой истины в мир понимания – пока еще как совершенно инородного элемента. Такое содержание, принятое как истина, приводит впоследствии к появлению нового времени человеческой жизни, перестраивая в иную целостность всю структуру понимания, так, что истина находит в ней свое место. Такая истина не спешить остановить человека, он проходит и проходит мимо, не видя и не слыша ее. Истина созерцания демонстрирует высшую объективность и подлинность, ей, в сущности, безразлично, как ее воспринимают и воспринимают ли вообще.
Трагическая истина также образует совершенно достоверную реальность, но человек не способен пройти мимо нее, скорее, она сама проходит через человека. Это – человеческая истина, истина его бытия.
Если смысл экзистенциально выражен в будущности, физическим коррелятом которой является собственно будущее, и, как следствие такого совпадения, его содержание подвижно и неокончательно, то истина, напротив, характеризуясь, в первую очередь, неотмененностью, явно тяготеет к аспекту прошедшего, ставшего, неизменного и недоступного каким-либо вариациям и пересмотру.
Смысл, таким образом, врeменен, истина же выпадает из времени, она вне времени и задает начальные условия его протекания. От прошлого нельзя освободиться,  кроме как заменить его другим прошлым, другой истиной. Но с другой истины начинается другое же время, прежнее время со своим прошлым исчерпало свой смысл, оно раскрылось и ушло. Старое прошлое исчезает без следа.
Истина, образовавшая собой исток времени, по мере собственно историко-хронологического отхода от нее, превращается в традицию. Истина в виде традиции, ритуалов, образов, уклада жизни, превалирующего типа мышления идет и действует из прошлого – но не только «из», а и является самим прошедшим. Прошедшее актуализировано в истине и оно вовсе не «прошло» в смысле ухода и исчезновения, а живет в самой воспринимаемой реальности. Насколько живо это прошедшее – настолько реальность предстает как развивающаяся, единая цельность.
Дело, однако, в том, что исходная истина становления в течение чистой хронологии выдыхается, ее сила, импульс движения рассеиваются и потому требуется для каждого нового поколения ее «подпитка», восстановление в первоначальной чистоте и мощи, иными словами – снятие растущей опосредованности ее и прорыв к исходному состоянию (задающему все последующее развитие), что означает преодоление временности. Успешное периодическое снятие временности, опосредующей и закрывающей начальное сакральное пра-время, очищение «налета времени» служит процедурой возврата к неискаженному, истинному бытию. Такой возврат происходит более или менее приблизительно, так, что в конечном итоге «качество» восстанавливаемой архетипической матрицы смыслов снижается и временность берет свое, настойчиво и все более безвозбранно вторгаясь в историю, выхолащивая ее живое содержание, превращая его в абстрактную текущую хронологию. Конкретность (в)падает в абстракцию, представая в односторонней форме. Этот результат, тем не менее, следует оценить положительно, поскольку в противном случае, имея точное повторение исходной матрицы смыслов, мы остается на уровне неразвивающегося архаического общества. Устойчивость архаического существования обусловлена его в значительной мере упрощенной, преимущественно знаково-ритуальной формой, образующей островок пребывающего сакрального времени, жестко отделенный от омывающей его внешней временности.
Матрица смыслов при этом вырождается до подчиненной ей – в общем случае – матрицы действий и эта последняя становится самодовлеющим, универсальным регулятором всех сторон как общественной, так, в значительной мере, и личной жизни. Мерность социального пространства падает, свертываются сложные гармоники духовной жизни, и простота выступает здесь гарантом устойчивости функционирования общества на достаточно длительном отрезке времени. Простота общественной структуры, поддерживаемая без потерь с помощью несложного и легко обозримого кодекса фундаментальных регуляторов, есть, во-первых, результат идеализации (идеирования) реальности и, во-вторых, это означает пронизанность и связность текущей повседневной жизни этими фундаментальными отношениями, превращение повседневности в сакрализованную реальность.
Идеализация реальности с помощью насыщения ее постоянно, а не время от времени, осуществляемыми сакральными действиями, имеет в интересующем нас аспекте два следствия. Первое – то, что как бы реальность ни подвергалась идеализации и упрощению, она, тем не менее, остается вполне полноценной действительностью, в которой возможна устойчивая и осмысленная жизнь. Здесь нельзя говорить о сколько-нибудь «заоблачном», иллюзорно-призрачном, фантастическом бытии, или какой-то неадекватности восприятия. Второе поясняется с помощью физической аналогии. В классической механике существует принцип инерции, утверждающий, что, если свободно движущееся тело не встречает сопротивления своему движению, состояние его остается неизменным. Отсутствие сопротивления есть идеальный случай, поскольку реально-материальный шар, катящийся по гладкой (но не абсолютно гладкой) горизонтальной поверхности, хотя и малое трение, но испытывает. Идеализация реальности, не в теоретических построениях физики, а в мироустройстве архаического общества такова, что реальность, оставаясь реальностью, начинает двигаться по истории «без трения», она не «разворачивается» со временем, не усложняется, а в замкнуто-связном виде скользит во внешней хронологии. Если внешние условия не меняются, то такое движение архаического общества во времени практически нескончаемо.
Выброшенность из истории означает здесь постоянный возврат, измененное направление, повернутую назад голову, ориентацию, по большому счету, не на изменчивый и множественный смысл, а на заданную и неизменную истину. Смысл постигнут в форме единой и не обсуждаемой истины.
Но что компенсируется в возврате? Что в нем возвращается? Поток времени?… Поворачивается ли время вспять?
«Поворот времени» невозможен, поскольку представление потока здесь метафорично, время нельзя уподоблять текущей реке.
Тем не менее, постоянный возврат приводит к полной остановке во времени, когда нет ни регресса, ни прогресса (в идеальном варианте).
Усилие возврата направлено на поддержание одной, ранее выбранной возможности и закрытие бытия для других: оно, таким образом, компенсирует действие собственного пространства возможностей.
Изначальный выбор расходится по всем уровням существования архаического общества и образует архетипическую матрицу действия, застывший смысл, навечно цементирующий всю социально-личностную структуру. Совпадение истины и смысла здесь выражено в неразделенности личностного и общественного начала в индивиде. В нем преобладает род, диктующий нераздельную истину. Смысл не имеет собственной формы, он – вне себя, вне смысла личностного.
Актуализация архетипической матрицы действия приводит к своего рода эффекту «сверхтекучести» во времени, необходимым условием которого является наличие закрытых полностью или практически закрытых пространственно-географических границ общества.

Содержание, воспринимаемое как истина, всегда так или иначе осмыслено и включено в социо-культурный контекст говорящего. Нельзя сказать: «В чем смысл этой истины?» - в этом случае мы просто не понимаем истину как истину, и это содержание назвать истиной не имеем оснований. В истине всегда присутствует определенная осмысленность. Истина становится – приходит под знаком осмысленности. Осмысленность как будущность доминирует над истиной – прошедшим.
Нельзя и сказать: «В чем истина этого смысла?» - мы не понимаем смысл как смысл, если не видим в нем истинного.
Но возможно спросить: «Осмыслена ли достаточно эта истина?» и «истинен ли этот смысл (истолкование)?». И все это означает «достаточна ли наша понятость (в) этой ситуации?».
Понятость, понимаемость есть область встречи истины и смысла, она образует структуру временнoго модуса настоящего. Субъект восклицает: «Я понял!» - понятость осуществилась. При этом истина стала истиной и обрела смысл. Эта область понимания реализуется как момент забвения, который и есть настоящее. Когда мы его не переживаем, но вспоминаем – перед нами уже прошлое. Осуществление понимания ведет к забвению-упразднению экзистенциального времени, означает власть над ним: чем глубже понимание, тем обширнее и устойчивее эта власть. Прехождение физического времени задает лишь внешнюю и несущественную канву осмысления. Физическое время не отменяется, но перестает доминировать, оно лишается трагизма безысходного существования.
Настоящее, именно настоящее экзистенциального времени – это иное времени, его исключение. В настоящем нет времени, нет какого-либо «течения» событий, их становления, они заданы сразу и целиком, они полны,  окончательны и самодовлеющи, они не являются промежуточной ступенькой к чему-то более высокому и значимому. Полная ясность и понимание делают излишней в этой ситуации идею времени, временности, становления, развития.
Экзистенциально будущность образована раскрывающимся смыслом и создается вхождением субъекта в действительность, ведущим к раскрытию бытия. Существование приходит к бытию, бытие раскрывается и это раскрытие застывает в виде истины.
Смысл, выражая связность и полноту жизненного, экзистенциального пространства человеческого бытия, создает, тем самым, основу этого бытия, воплощает собственно экзистенциальность и сам есть экзистенциал.
Смысл смысла в том, что его не нужно специально искать, оставив все прочее, т.е. пытаться определить и обнаружить смысл как таковой. Вне конкретной работы все подобные поиски надежно и безвозвратно тонут в бесплодности пустых словопрений, нескончаемой и бессильной рефлексии, потерявшей свою основу и связь с реальностью, потерявшей свою реальность.
Смысл вырастает из самой деятельности, если она захватывает человека целиком. Захваченность образует необходимое условие смысла, рождает ощущение его присутствия.

«И такого рода единицы содержат сцепление, которое называется смыслом. Понять, что перед тобой театр, — значит понять смысл, поскольку все единицы и элементы театрального представления соединены в театральность смыслом. Смысл обладает странным свойством: тотальность смысла, или весь смысл, дается разом и целиком, с другой стороны, никакой смысл не выполним в реальном пространстве и времени» [155, беседа 18)].

2.5. Понимание и объяснение

Объяснение есть, вместе с тем, определенное понимание. Я объяснил нечто – т.е. определил, прежде всего, его причину: объясняют  «как это могло произойти?». Это генетическое объяснение, раскрывающее происхождение явления. Задается и другой вопрос: «Как оно функционирует?» - ответ составляет, соответственно, объяснение функциональное. Эти два типа объяснений часто неразличимы, например, ответ на вопрос как происходит солнечное затмение, одновременно раскрывает его внутренние механизмы, суть этого явления.
В первом вопросе перед нами предполагается известное явление – мы знаем «это», нас интересуют те обстоятельства, которые привели к его появлению. Такая постановка вопроса характерна для эволюционных систем – как физических (природных), так и социальных. Зная суть явления, мы дополняем свое знание уяснением закономерности его появления.
Когда перед нами неизвестное явление, мы спрашиваем «что это?». Причем, на разных уровнях познания, точнее, в различных формах знания, этот вопрос обусловливает существенно несовпадающую методологию ответов. Так, в научном подходе ответ подразумевает раскрытие внутренних физических закономерностей явления, что совпадает с реализацией второго вопроса («как оно функционирует?»), который весьма близок к первому («как это могло произойти? Как это возможно?»). Естественнонаучная методология не различает, в общем, эти три вопроса, каждый из которых плавно перетекает в оставшиеся два.
Вопрос «что это?» имеет продолжение и двойной, по крайней мере, подтекст. Первое: что это такое, что оно из себя представляет, что оно, собственно, есть (в чем его бытие), как его именовать? Второе: что это означает, что отсюда следует, что нужно ожидать и как это следует понимать? В этом случае возникает проблема интерпретации, логического анализа, выхода к тому содержанию, которое «скрывается» в данном явлении, приобретающем, таким образом, знаковую природу. Причем, форма «как это следует понимать?» охватывает оба подтекста, которые по своей сути разнонаправлены:

означаемое       знаковый феномен            его следствия как означаемого
направление обусловленности

                  первый подтекст         второй подтекст

Объяснение любого уровня можно понять. Понимание же не обязательно должно быть выражено в форме объяснения. Мы понимаем – следовательно, знаем, чем это является, что это есть. Понимание есть именование, присвоение имени, идентификация.
Объяснение текста и его понимание: ясна разница между этими двумя способами общения с текстом. Понимание здесь никоим образом не связано с каким-либо объяснением текста, которое выявляет историю его написания. Даже когда перед нами сложный математический текст, мы спрашиваем «как это понять?», но не «как это объяснить?» - если речь идет о сути его содержания. Объяснить можно появление этого текста, выявить причины его возникновения, историю создания.
Чтобы достичь своей цели, объяснение должно быть понято. Понимание же – самодостаточно. Понимание, таким образом, есть цель объяснения и интерпретации. Объяснение выступает как способ понимания. Понимание самому себе объяснять не надо. Понимание в форме принятия вообще проходит вне объяснений.
Объяснение остается в области истинного (области определения), пока говорит об объектах эмпирического уровня бытия, о вещественно-предметном мире и, таким образом, в естественных науках объяснение уместно и можно говорить об его истинности. Здесь объяснение совпадает с пониманием, контекст объяснения входит в само объяснение естественно и составляет идеальный уровень соответствующей теории. Объяснение в данном случае поглощает контекст и становится самодостаточным. Поглощение контекста придает ему черты универсальности, некоторое подобие универсальности. Всеобъемлющим объяснение становится тогда, когда оно, не удовлетворяясь своим естественным контекстом, расширяется в область контекста универсального, образуя феномен мировоззрения.
Объяснение апеллирует к причине, основанию или же устремлено в область следствий. Объяснение, таким образом, выводит за пределы объясняемого, ищет его укорененность во внешнем наличном бытии, в историко-культурном контексте.
Понимание в собственной форме фиксируется на самом феномене, вникая в его суть как такового, в его особенность и единичность, устанавливая его имя. После установления имени феномен начинают рассматривать во внешних связях причин и следствий.
Все эти шаги и этапы есть различная степень понимания. Объяснение возникает в передаче, когда мы объясняем кому-либо свое понимание: объяснить нечто – значит, сделать это понятным.
Понимание, как правило, объяснимо, но не всегда, объяснение же направлено к пониманию. Объяснение для понимания – несущественный момент, но понимание для объяснения составляет его цель. Понимание включает в себя объяснение как свой подчиненный момент, понимание есть необходимое условие объяснения. Если нет понимания – объяснение не состоялось. Объяснить, чтобы понять; понять и объяснить понимание: два неравнозначных аспекта общего процесса осознания.

Мистифицирующий аспект имени: нечто, будучи названо, становится, тем самым, как бы объясненным, как бы понятым. Субъект успокаивается, подобрав название для неизвестного содержания. Это уровень псевдознания, знания по видимости, форма незнания, присутствующая в общем процессе познания.
«Что это? Что мы наблюдаем перед собой?» - первый уровень осознания, на нем реализуется собственно понимание.
«Каково оно?» - т.е. что из этого следует и чем оно обусловлено – продолжение понимания в форме объяснения, вписывающего это нечто в наличный контекст культуры. Как это понять? Объяснить? Требуется объяснение. Как оно возможно?

Правильное именование может снимать необходимость дальнейших объяснений. Оно вообще имеет чрезвычайное значение, являясь первым шагом в познании исследуемого феномена. Оно должно быть свободно от всяческих трактовок. В полной мере это требование не выполняется, и видимость вторгается в установление имени. Имя необходимо отличать от простого описания.

Расширение и углубление в контексте культуры приводит к тому, что это, уже именованное и непрестанно объясняемое нечто становится фактом сознания, а не просто отраженной и как-то отмеченной внешней данностью. Как факт сознания нечто уже не вообще нечто, а свое, принятое и как таковое оно обладает абсолютной непререкаемостью, его нельзя не заметить и игнорировать. Это этап осознания, включения в сознание – последнее при этом увеличивает свою «мерность» новой координатой безусловной самодетерминации. На уровне осознания знание исчерпывает для данного случая потенциал своего увеличения – субъект достиг здесь полного знания, поскольку характеристика последнего как безусловного и непререкаемого относится к окончательной реальности и эту реальность субъект понял и принял. Теперь он в своих действиях исходит из этого осознания, действуя с ясным сознанием (пониманием) происходящего. Осознание образует саму личность человека, он при этом подлинно есть, реален и в таком качестве сам становится воплощенной реальностью, с которой обязаны считаться остальные. Чем шире осознание, переходящее от частных феноменов и объектов к более общим, имеющим большую значимость, тем более значимую реальность воплощает в себе человек. В пределе, осознав границы человеческого мира, место и функции человека в нем, субъект становится обладателем совершенного знания, полностью реализуя свою природу.
Есть ли признаки, по которым можно судить о превращении объясняемого в факт сознания? Когда работа по укоренению данного феномена в контексте культуры достигает уровня действительного понимания и осознания? Когда мы подлинно знаем? Что мы можем знать точно? Эти старые кантовские вопросы остаются, поскольку меняется их контекст: «мы» уже не те, что во времена Канта, «знать» - тоже необходимо прояснить по-новому. Меняется определенность вопроса, само его основание.
Привлекать категорию общественно-исторической практики как окончательный критерий истины уже нецелесообразно – этот подход  себя оправдывал, когда практика довлела, была, стало быть, отчуждена от субъекта, противостояла в качестве обезличенно-равнодушной силы, которой он мог только содействовать. Любая материальная деятельность всегда завершается некоторым фиксированным эмпирическим фактом и сам по себе этот факт в своей единичности и даже множество фактов отнюдь не дают подтверждение или опровержение той концепции всеобщего, того видения смысла, которое лежит в основании этой деятельности. Более того, тот факт, который внешний наблюдатель может оценить как находящийся в вопиющем противоречии идеологии деятельности, как ее наглядное отрицание, без малейших затруднений трактуется внутренним участником в ее пользу. Когда речь идет об оправдании и (или) подтверждении некоторого понимания текущей или исторической практикой – это свидетельствует о наличии раскола в сознании человека.
Научная экспериментальная практика также не является достаточным критерием истины. Она реализует внешнее оправдание той или иной гипотезы, теории и т.д., являясь необходимым условием их истинности. Она должна быть дополнена критерием внутреннего совершенства (по Эйнштейну) предполагаемой трактовки. Понимание и чувствование совершенства – дело эстетического вкуса, до конца не формализуемого и, следовательно, доставляющее некоторую неизбежную неопределенность и неокончательность в принятый выбор.
Заданный вопрос о превращении объясняемого в факт сознания не является повторением вопроса герменевтики о «прояснении тех условий, при которых совершается понимание» (Гадамер). Здесь понимание уже есть. Феномен узнан, т.е. понят в своей сути, но находится еще на периферии сознания, он не осознан в полной мере.
Различные формы понимания: непосредственное, простое понимание феномена в установлении его имени, а также ближайших его причин и следствий; понимание расширенное, переходящее в осознание – растет знание обусловленности феномена, его связей и опосредствований.
Понимание тогда достигает уровня полного осознания, когда в своем движении в контексте культуры выходит на собственную границу, т.е. когда  оно исчерпывает свою понятийную форму и становится, по Гегелю, идеей, объективно истинным. Нечто становится истинным – и его дальнейшее движение прекращается. Больше объяснений для субъекта не требуется. Объяснения были нужны, чтобы вписать искомый феномен в общекультурное поле. Если он целиком исчерпывается объяснением – это говорит о его абстрактно-формальном характере или же – о таком понимании его сути.
Если феномен не фиксируется полностью в существующей культуре, то он должен быть попросту принят в качестве налично данного с постепенным развитием практики работы с ним. Причем, его чуждость и непонятность могут быть принципиально неустранимыми фактами такой работы. Есть вещи понимаемые и есть такие, которые полному пониманию вообще не подлежат.
Узнанный феномен может так и остаться на периферии сознания, если он понят и оценен как незначительный. Подлинным фактом сознания становится только значимое явление.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Это пространственный аналог внутреннего движения конкретного тождества
Причем ее способы понимания постоянно опираются на наглядность
Мирасубъект обнаружил нечто
Образного содержания