|
|
<<< ΛΛΛ >>>
бы Кеннеди, Макмиллану и Хрущеву удалось осуществить
свое желание прекратить ядерные испытания не только в
атмосфере, под водой, но и под землей, тем самым была
бы поставлена преграда на пути разработки новых поко-
лений ядерных вооружений с разделяющейся головной
частью. В мире сегодня было бы спокойнее.
Полное запрещение испытаний остается ключом к ре-
шению проблемы обуздания гонки вооружений. Но и к
середине 80-х годов у американского военного истеблиш-
мента не убавилось решимости продолжать осуществле-
ние своих программ военных испытаний. Как обычно, ут-
верждается, что имеет место отставание от Советского
Союза. Если и имел место разрыв, связанный с испытани-
ями, то он мог появиться лишь в результате безалаберного
отношения военных к имевшимся у них возможностям. К
1985 г. Соединенные Штаты провели примерно на двести
ядерных испытаний больше, чем Советский Союз, Хотя
договор о частичном запрещении испытаний обязал под-
писавшие его стороны продолжать переговоры с целью
достижения договоренности о прекращении всех взрывов
ядерного оружия навечно, Рейган вместо этого в 1982 г.
прекратил переговоры и в одностороннем порядке отка-
зался от данного обязательства.
Существует целый спектр и других неиспользованных
возможностей. Давно пора запретить размещение оружия
в космосе. Предл°женный в 1955 г. президентом Эйзен-
хауэром план «открытого неба», по которому сверхдержа-
вы обменивались бы чертежами военных объектов и на
взаимной основе давали бы разрешение на полеты над
территорией друг друга с проведением аэрофотосъемки,
заслуживает того, чтобы к нему возвратиться, что и пыта-
лась недавно сделать Франция, выступив с предложением
о создании международного агентства по искусственным
спутникам под эгидой ООН. Наличие совместного амери-
кано-советского центра по кризисам, где каждая сторона
могла бы наблюдать за экранами радаров другой стороны
и куда для быстрого анализа и прояснения ситуации по-
ступала бы вся вызывающая подозрения военная инфор-
мация, снизило бы вероятность случайного возникновения
ядерной войны. Идея взаимного и подлежащего проверке
замораживания производства, испытаний и развертыва-
ния ядерных вооружений и средств доставки пользуется
100
широкой общественной поддержкой. Мы должны сделать
все, чтобы избежать возможности ракетного удара по
первому сигналу, провозгласив политику неприменения
ядерного оружия первыми. За этим должно последовать
значительное сокращение ядерных арсеналов, рассчитан-
ное на обеспечение взаимной безопасности на максималь-
но низком военном уровне. Роберт Макнамара и Ханс
Э.Бет подсчитали, что нынешний запас в 5 0 тыс. боеголо-
вок может быть сокращен, возможно, до 2 тыс.23 У чело-
вечества нет иного выбора, кроме как искать и найти путь,
который уведет нас от края бездны. Лучше пусть наступит
конец гонке ядерных вооружений, чем конец человече-
скому роду.
VII
И если миру необходимо что-то предпринять для этого,
то в первую очередь избавиться от идеологии. Данное
предложение не относится в равной мере к Соединенным
Штатам и к Советскому Союзу. В Соединенных Штатах
идеология носит характер неожиданного временного ув-
лечения, периодического фейерверка, обманывающего
некоторое количество людей на некоторое время, однако
глубоко чуждого и Конституции, и национальному духу.
Нынешняя идеологическая одержимость Вашингтона от-
нюдь не является результатом всенародного волеизъявле-
ния или мандата народа. Она родилась под влиянием вто-
ростепенных факторов, а именно того, что на выборах
1984 г, избиратели, для которых была невыносима мысль
о возможности повторения пройденного, видели в лице
Рейгана единственную реальную альтернативу. Кроме то-
го, в 1984г., обеспеченный бюджетным дефицитом в раз-
мере 200 млрд. долл., экономический подъем, согласно
теории Кейнса, гарантировал переизбрание Рейгана.
В Советском Союзе идеология по-прежнему остается
основой основ. Она действует методами не убеждения, а
принуждения. Зафиксированная в священных текстах,
она обеспечивается грубым аппаратом все еще прочного
полицейского государства. Однако даже в Советском Со-
юзе чувствуется эрозия прежнего состояния сплошной
заидеологизированности. Идеологические формы выроди-
лись в простой набор штампованных лозунгов и выраже-
101
нии, которыми привыкли изъясняться советские лидеры.
Нельзя допустить, чтобы приступ идеологизирования, за-
хвативший теперь США, вдохнул новую жизнь в дегради-
рующую советскую идеологию, особенно путем нагнета-
ния вполне обоснованных страхов перед американским
«крестовым походом», призванным-де разрушить русское
общество.
Идеология — проклятие общественной жизни, ибо она
преобразует политику в отрасль теологии, принося людей
в жертву на алтарь догмы. Любая доктрина всегда вступа-
ет в конфликт со сложностью реальной жизни. «Доктри-
ны — самые ужасные тираны, каким когда-либо подчиня-
лись люди, — считал в конце XIX в. Уильям Грэхэм Сам-
нер, убежденный консерватор, — ибо доктрины проника-
ют в рассудок человека и, овладев им, совершают преда-
тельство против него самого. Цивилизованные люди вели
ожесточеннейшую борьбу из-за доктрин... Хочешь войны —
вынашивай доктрину» .
В конечном счете идеология не в характере американ-
цев. Догматизм наносит республике серьезнейший ущерб,
причем прежде всего во внешней политике. Размышляя о
международных отношениях, американцам хорошо было
бы стряхнуть с себя идеологический дурман и вернуться
к холодному, беспристрастному реализму отцов-основате-
лей, которые ясно осознавали роль интереса и силы в этом
полном опасностей мире и считали, что задача спасения
Америки и без того достаточно сложна, чтобы пытаться
спасать все остальное человечество.
Отцы-основатели признавали, что нации, подобно лю-
дям, способны попадать в плен ложных иллюзий о собст-
венном величии. Так, в 63-м номере «Федералиста» под-
черкивалось, что американскому правительству необходи-
мо проявлять внимание к мнению других наций по двум
причинам. «Одна из них заключается в том, что независи-
мо от достоинств какого-либо конкретного плана или шага
в силу разных соображений является желательным, чтобы
WilliamGrahamSumner. War. — In: Selected Essays
of William Graham Sumner, ed. A.G.Keller and M.R.Davie. New
Haven, 1924, p. 338. Сравните со словами Гарольда Макмиллана в
его первой речи, которую он произнес в качестве Эрла Стоктонско-
го в палате лордов: «Как только у вас появляется доктрина, вам
конец. Единственная стоящая политика — прагматизм».
102
он представлялся другим нациям проистекающим из муд-
рой и достойной политики; вторая — в том, что в сомни-
тельных случаях, особенно тогда, когда советы наций мо-
гут ошибаться под действием какой-либо сильной страсти
или мимолетного интереса, предполагаемое или известное
мнение беспристрастного мира может оказаться наилуч-
шим из того, чем надлежит руководствоваться.
Сколь многое сохранила Америка благодаря своей по-
требности отличаться перед другими нациями и сколько
заблуждений и ошибок подстерегало бы ее, если бы спра-
ведливость и уместность ее действий предварительно не
оценивались в каждом случае в свете того, как они могут
быть восприняты беспристрастной частью человечества».
Это были мудрые слова для того времени. Мудры они
и сейчас. В течение столетий теологи проводили различия между
справедливыми и несправедливыми войнами, юристы вы-
рабатывали правила международного поведения, а мора-
листы размышляли, соответствует ли курс того или иного
государства в международных делах принятым нормам. И
все равно проблема соотношения между этикой и между-
народной политикой остается по-прежнему неразрешен-
ной. Эта проблема актуальна для Соединенных Штатов со
времен войн с Мексикой и Испанией, особую остроту она
получила в ходе войны во Вьетнаме. Ибо англосаксонское
происхождение и наследие кальвинизма привили амери-
канцам сильнейшую потребность в том, чтобы применение
ими силы выглядело в их собственных глазах как добро-
детель.
В последние годы американцы вдохновенно спорят об
этических аспектах проблемы применения силы и дилем-
ме, встающей перед человеком, несущим в себе мораль,
но вынужденным жить в мире без морали. Прежде всего
мы в наш ядерный век обязаны задаваться вопросом, как
это сделал Роберт Кеннеди после «ракетного кризиса»
1962 г.: «Какие обстоятельства или причины, если тако-
вые имеются, дают... какому бы то ни было правительству
моральное право ставить свой народ и, возможно, всех
людей под угрозу ядерного уничтожения?»1 Историкам
вряд ли стоит надеяться разрешить вопросы, которые ве-
ками ставили в тупик философов. И все же некоторые
исторические замечания по этому безнадежно расплывча-
тому предмету могут пригодиться.
I
Уильям Джеймс сказал, что философские подходы оп-
ределяются темпераментами. Люди, так или иначе реаги-
рующие на международные события, по темпераменту де-
104
лятся на две группы: тех, кто, оценивая политику, прежде
всего задается вопросом: «Правильна ли подобная полити-
ка с моральной точки зрения?», и тех, кто первым делом
спрашивает: «Сработает ли она?»; тех, кто оценивает по-
литику как направленную на добро или на зло, и тех, кто
определяет ее как мудрую или глупую. Невозможно во-
образить абсолютный метафизический антагонизм между
моралистом и реалистом. Ни один реалист не может пол-
ностью отказаться от понятий добра и зла, и никакая по-
литика не может полностью отделить этические сообра-
жения от неополитических. В тесном переплетении чело-
веческих мотивов мы также неспособны с легкостью по-
нять, когда моральные аргументы являются замаскирован-
ными заботами реалиста (весьма частый случай) или когда
аргументы в духе реализма являются замаскированными
заботами моралиста (случается чаще, чем можно было бы
подумать: очевидный пример — Израиль). И все же уже
сам по себе выбор маскировки говорит кое-что о темпе-
раментах. И о философиях.
Давайте начнем с тех, кто считает, что внешняя полити-
ка должна руководствоваться моральными ценностями.
Так не считали отцы-основатели, которые рассматривали
международные дела как функцию баланса сил. Но за сто
лет, прошедших с 1815г., когда американцы повернулись
спиной к схваткам между европейскими державами, они
перестали думать о силе как о сути международной поли-
тики. Морализация внешней политики стала националь-
ным увлечением, и даже последующее возвращение ре-
спублики в игру мировых держав не особенно ослабило
эту излюбленную привычку. Миссией Вудро Вильсона бы-
ло именно продвинуть мир за пределы силовой политики
великих держав. Уже в наши дни моралисты и справа и
слева, хотя и ссорятся по поводу всего остального, едины
в мысли о том, что моральные принципы должны домини-
ровать над вне лней политикой. Как заявил Рональд Рейган
в ходе своих первых дебатов, состоявшихся в 1984 г.
(причем множество его радикальных критиков согласи-
лись с этим), ключевым вопросом является следующий:
«Морально ли это? На этой, и только на этой, основе мы
принимаем решение по любому вопросу»2.
Однако многие внешнеполитические решения продол-
жают оставаться вопросами осторожности и компромис-
105
са, а не проблемами добра и зла. Даже морализаторы, ве-
роятно, согласятся с подвергающим их убийственной кри-
тике Джорджем Кеннаном, выразившим сомнение в том,
что «для Бога очень важно, будет в Европе преобладать
зона свободной торговли или «Общий рынок», будут анг-
личане ловить рыбу в исландских территориальных водах
или не будут или кто будет управлять Кашмиром — индий-
цы или пакистанцы. Может быть, это для него и важно, но
нам, с нашим ограниченным видением, узнать об этом
трудно»3. Та первичная материя, которой оперирует внеш-
няя политика, по большей части морально нейтральна или
неопределенна. Как следствие этого, моральные принци-
пы не могут быть решающими в отношении подавляющего
большинства внешнеполитических акций.
Однако могут сказать, что это справедливо в отноше-
нии внешнеполитических акций технического характера,
тогда как в крупных вопросах, несомненно, руководящую
роль должны играть моральные принципы. И тем не менее,
оценивая отношения между суверенными государствами,
каким образом можно определить, что правильно, а что
неправильно? Тут моралист от внешней политики обраща-
ется за помощью к наиболее близкому ему своду мораль-
ных норм — к нормам, регулирующим общение между
индивидами. Его позиция заключается в том, что государ-
ства должны оцениваться согласно принципам индивиду-
альной нравственности. Как это сделал Вильсон в 1917г.
в своем обращении к конгрессу по поводу объявления
войны: «Мы находимся в начале эпохи, настоятельным
требованием которой будет то, что среди наций и их пра-
вительств должны соблюдаться те же нормы поведения и
ответственности за принесенный вред, какие соблюдают-
ся между отдельными гражданами цивилизованных госу-
дарств»4. Во время второй мировой войны Джон Фостер
Даллес изложил это еще более прямо: «Общие принципы,
которыми мы должны руководствоваться в международ-
ных делах, не являются чем-то туманным. Они произраста-
ют из тех простых вещей, которым учил Христос»5.
Таким образом, доводом в пользу применения простых
христианских принципов во внешнеполитических делах
является то, что нравственность индивидов и нравствен-
ность государств идентичны или должны быть таковыми.
Вопросы, связанные с этим, непросты. Как я покажу ни-
106
же, нельзя сомневаться в том, что в международной по-
литике имеют место случаи, когда моральная оценка не
только возможна, но и необходима. Можно вместе с тем
предположить, что это крайние случаи, и их наличие не
оправдывает применения к процессу принятия внешнепо-
литических решений личностных моральных критериев на
регулярной основе.
«Примат нравственности, — подчеркивал Александр
Гамильтон в первые годы существования республики, — в
отношениях между нациями проявляется не в той степени,
как в отношениях между индивидами. Долг руководство-
ваться в своих действиях своим собственным благом го-
раздо тяжелее давит на первых, чем на последних. Теку-
щие мероприятия правительства касаются миллионов жи-
вущих ныне и большинства из числа будущих поколений,
тогда как последствия частных действий индивида обычно
касаются лишь его одного или же ограниченного круга
близких ему лиц» 6.
Полстолетия назад Райнольд Нибур в своей книге «Че-
ловек с моралью и общество без морали» обновил аргу-
ментацию, направленную против подмены моральных ка-
тегорий. Обязанностью индивидуума, писал Нибур, явля-
ется соблюдение закона любви и жертвенности; «с точки
зрения того, кто совершает действие, бескорыстие долж-
но оставаться критерием высшей нравственности». Но го-
сударства не могут быть жертвенными. Правительства не
индивиды. Они действуют не сами по себе, а в качестве
представителей. Им доверены счастье и интересы других.
Нибур процитировал довод Хью Сасила о том, что беско-
рыстие «не подобает тому, кто действует от имени госу-
дарства. Никто не имеет права быть бескорыстным, имея
дело с интересами других людей»7.
Короче говоря, долг жертвенности индивидуума и долг
государства заботиться о самосохранении противоречат
друг другу. Это исключает возможность оценивать дейст-
вия государств с позиций чисто индивидуальной нравст-
венности. «Нагорная проповедь, — говорил Уинстон Чер-
чилль, — это последнее слово в христианской этике... И
все же, беря на себя обязанности по руководству государ-
ствами, министры руководствуются не ею»8.
Речь идет не о том, что прав тот, кто сильнее. Речь идет
о том, что нравственность государства в самой своей ос-
107
нове отличается от нравственности индивида. Макс Вебер
отметил контраст между «этикой конечных целей», про-
являемой в той религиозной позиции, когда «христианин
поступает праведно и оставляет итоги на суд Господа», и
«этикой ответственности», когда человек берет в расчет
предвидимые итоги своих действий9. Святые могут быть
чисты, однако государственные деятели должны быть от-
ветственны. Как доверенные лица других людей, они дол-
жны отстаивать интересы и приносить принципы в жертву
компромиссам. Как следствие, политическая деятель-
ность — это та область, где практичным взвешенным оцен-
кам должен отдаваться приоритет перед моральными суж-
дениями.
II
Против этой точки зрения можно возразить, что те-
перь, в рамках наций-обществ, разрыв между индивиду-
альной нравственностью и политической необходимостью
в значительной степени сокращен. Моральное чувство со-
общества чаще всего находит свое воплощение в отвеча-
ющем ему законе. Но смещение спора из сферы нравст-
венности в сферу права лишь усиливает аргументацию
против легкомысленного и поверхностного переноса мо-
ральных критериев в область внешней политики.
Национальный свод правовых норм способен устанав-
ливать относительно четкие стандарты того, что правиль-
но, а что неправильно в индивидуальном поведении граж-
данина, ибо писаное право является продуктом пусть и
несовершенного, но тем не менее подлинного морального
консенсуса. В международной жизни столь широкие или
глубокие области морального консенсуса отсутствуют.
Когда-то надеялись, что современная технология приведет
к формированию некоего универсального свода мораль-
ных императивов, перекрывающих заботы конкретных на-
ций, основанных на общих концепциях интереса, справед-
ливости и взаимоуважения. Предполагалось, что это ста-
нет возможным либо благодаря тому, что революция в
средствах коммуникации расширит взаимное понимание,
либо потому, что революция в вооружениях усилит взаим-
ный страх. Эти ожидания не сбылись. До тех пор пока
нации не достигнут общей нравственности, не может быть
108
никакого всемирного права, регулирующего поведение го-
сударств подобно тому, как национальное право регулиру-
ет поведение индивидов. Международные институты —
Лига Наций или ООН — также не могут мановением руки
создать моральный консенсус там, где он полностью от-
сутствует. Всемирное право должно выражать общность
мира. Оно не в состоянии создать ее.
Это не означает полного отрицания растущего между-
народного консенсуса. Человечество начало разрабаты-
вать нормы поведения для стран, которые сформулирова-
ны, например, в обычном международном праве, в Гааг-
ских конвенциях 1899 и 1907 гг., в Женевском протоко-
ле 1925 г. и Женевских конвенциях 1949 г., в конвенци-
ях ООН и в ее Уставе, в Уставе Нюрнбергского трибуна-
ла, его Приговоре и Принципах и т.д. Такие нормы ставят
вне закона действия, которые цивилизованный мир отнес
к разряду выходящих за рамки допустимого поведения. В
пределах этой ограниченной сферы возникает свод норм,
который делает возможной моральную оценку междуна-
родных явлений, хотя и до определенной степени. Этот
простейший свод норм, несмотря на его ограниченность,
достоин того, чтобы его неуклоннейшим образом прово-
дили в жизнь. Так и должно быть.
Однако международные правила касаются скорее по-
граничных областей, нежели самой сути политики. Они
направлены на предотвращение некоторых особых актов
и перегибов в поведении государств, однако они не дают
оснований для моральной оценки обычных международ-
ных акций (включая, следует с прискорбием констатиро-
вать, даже саму войну, если эта война не представляет
собой агрессию, и до тех пор, пока правила ведения во-
енных действий в точности соблюдаются). Эти междуна-
родные договоренности, возможно, приведут постепенно
к всепланетному консенсусу. Но в настоящий момент на-
циональные, идеологические, этические и религиозные
различия продолжают оставаться столь же непримиримы-
ми, как и прежде.
Суммируя вышеизложенное, я вынужден ставить под
сомнение то, что можно с легкостью применять личност-
ные моральные критерии по отношению к большинству
внешнеполитических решений. Во-первых, потому что да-
леко не все международные вопросы поддаются безус-
109
ловной моральной оценке; во-вторых, потому что прави-
тельства в силу своей природы должны принимать реше-
ния, исходя из принципов, отличных от принципов лично-
стной нравственности; в-третьих, потому что отсутствует
международный моральный консенсус, достаточно глубо-
кий и прочный для того, чтобы на нем основывалась некая
всеобщая и обязательная международная нравственность.
III
Проблема состоит не только в том, что упрощенные
моральные принципы пригодны для принятия внешнеполи-
тических решений лишь в ограниченной степени. Дело
еще и в том, что морализированная внешняя политика
вполне может стать самостоятельным источником ослож-
нений.
По мнению многих американцев, нравственность во
внешней политике заключается в применении к мировым
делам набора общих предписаний, причем чтобы процесс
этот сопровождался поучениями в адрес других и привет-
ствиями — в собственный. Считается, что мы являемся
богоизбранными хранителями международного спокойст-
вия и что функция политики США — ставить другим госу-
дарствам высокие или низкие оценки в зависимости от
того, соблюдаются ли ими те правила поведения, которые
нам представляются обязательными для всех. Нашему чув-
ству справедливости, несомненно, доставляет удовлетво-
рение то, что именно мы со своего судейского кресла из-
лагаем нравственный закон своим грешным братьям. Но
такая позиция плодит опасные заблуждения относительно
самой природы внешней политики.
Морализаторы предпочитают символическую политику
политике серьезной. Они склонны представлять себе
внешнюю политику в качестве средства регистрации иде-
ологических взглядов, а не инструмента достижения ре-
альных результатов в реальном мире. Более того, морали-
стическая риторика часто маскирует стремление к обес-
печению преимуществ для своей нации, причем мы, аме-
риканцы,' быстро распознаем такого рода притязания со
стороны других государств, преследующих свои корыст-
ные цели под прикрытием разговоров о всеобщей морали.
Нужно ли нам удивляться тому, что иностранцы столь же
110
цинично относятся к американским претензиям на мораль-
ное бескорыстие? На практике моралистические деклара-
ции не столько сдерживают корыстные действия, сколько
служат в качестве предлога, обычно прозрачного, для та-
ких действий. Единственный закон, которому подчинены
все остальные, утверждает Генри Адаме, сводится к тому,
что «людские массы при установлении моральных норм
неизменно руководствуются своими интересами»10.
Морализация внешней политики создает и другие, еще
более серьезные проблемы. В действительности мораль-
ные обоснования, которыми цинично прикрываются поли-
тики, возможно, наносят миру меньше вреда, чем мораль-
ные обоснования, в которые свято верят. Тяга к превра-
щению противоборства интересов в противоборство до-
бра и зла подрывает дипломатию. Ибо дипломатия — это
прежде всего взаимоувязывание сталкивающихся интере-
сов. Морализаторство уводит международные отношения
из сферы политической, где можно действовать, смотря
по обстоятельствам, в идеологическую, где никакие об-
стоятельства но принимаются во внимание. И часто мора-
лизаторство приводит в конце концов к сочетанию наибла-
городнейших намерений с ужаснейшими последствиями.
«Мне не нравится бомбить деревни, — говорил американ-
ский пилот корреспонденту газеты. — Знаешь, что бом-
бишь женщин и детей. Но надо решить для себя, что дело
твое благородное и работа должна быть выполнена» *1.
Чем с большей страстностью люди отстаивают благород-
ство своих помыслов, тем выше вероятность того, что они
не пойдут ни на какие компромиссы и будут до конца
бороться за торжество своих принципов. В международ-
ной политике мало что принесло больший вред, чем чрез-
мерная убежденность в собственной правоте.
Как уже отмечалось, лихорадка морализаторства мо-
жет вспыхнуть на любом участке политического спектра.
Если смотреть со стороны, то обнаружишь, что разница
между правыми моралистами, которые видят в Советском
Союзе источник всех зол, и левыми моралистами, припи-
сывающими все грехи Соединенным Штатам, не так уж и
велика. И те и другие в равной мере жертвы одной и той
же болезни. И те и другие рассматривают внешнюю поли-
тику как отрасль теологии. И те и другие торопятся выне-
сти приговор заблудшим. В конце концов они становятся
ill
зеркальным отражением друг друга. «Моральное негодо-
вание, — заметил историк христианства сэр Герберт Бат-
терфилд, — портит того, кто преисполнен им, и не ставит
своей целью исправить того, на кого оно направлено».
К этому Баттерфилд добавляет: «Претензия на вынесе-
ние морального приговора, в особенности приговора, рав-
нозначного утверждению, что подсудимый хуже, чем я,
является... в действительности заявкой на некоего рода
незаконную власть. Любовь к такого типа действиям ос-
нована на их эффективности как тактического оружия, на
их способности разжигать иррациональные страсти и
чрезвычайно злые чувства в отношении противника»12.
«Англичане в самом деле великие и благородные люди, —
говорил Гладстон, государственный деятель—христианин
(если такие бывают), — но к их величию и благородству
не прибавится ничего, если... мы станем повсюду громко
распевать велеречивые панегирики о наших добродетелях
и клеймить как шайку чужеземных заговорщиков тех,
кто, возможно, не вполне сходится с нами своими взгля-
дами»13.
Моральный абсолютизм во внешней политике ведет к
«крестовым походам» и истреблению «неверных». Вина за
неудачи возлагается тогда не на неодолимые препятствия
или ошибочные решения, а на предателей (или военных
преступников), занимающих высокие посты. Мы много
слышим об огромной потребности современного мира в
религиозной вере. Но религия отнюдь не стала помехой
насилию на мировой арене. В 80-е годы она явилась глав-
ной причиной большинства убийств, происходящих в ми-
ре: на Ближнем Востоке, в Персидском заливе, в Ирлан-
дии, в Индии, на Кипре, на Филиппинах, в Шри-Ланке,
повсюду в Африке, не говоря уже о бедствиях, порож-
денных тоталитарными религиями XX в. Фанатик, напоми-
нает нам г-н Дули, «делает то, что, как он думает, сделал
бы Господь, если бы Он знал, в чем тут дело»14.
IV
Если моральные принципы лишь ограниченно примени-
мы к международным делам и если абсолютизм порожда-
ет фанатизм, то должны ли мы отказаться от усилий вве-
сти в международные отношения сдерживающее начало?
112
<<< ΛΛΛ >>>
Следую щая консервативная эпоха наступит где то около 1978 года6
Между народной политикой остается по прежнему неразрешен ной
человеческие права систематически нарушаются
Против идеологии
|
|
