Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
Как-то я пригласил в один из наших полков (он охранял Королевский дворец, в котором заседало афганское правительство) прилетевшего в Кабул поэта Роберта Рождественского. Знакомы мы с ним были давно, еще со времен моей работы в молодежной редакции. Собрались на встречу офицеры и солдаты. Командир, не буду называть фамилию, он живет в Москве, любил сочинять стихи. Своеобразные, правда. Мог, а может и сейчас еще может, по двадцать-тридцать минут самозабвенно, как акын, что-то говорить, пытаясь при этом рифмовать последние слова. В общем, что-то вроде белых стихов. Перед встречей с московским гостем я опасался, что командир непременно захочет тряхнуть поэтическим даром, и попросил его от этого воздержаться. Роберт читал свои стихи разных лет. Встреча явно удалась, как вдруг полковник встал и сказал, что он тоже хочет кое-что добавить. И начал читать всем известные строки «Жди меня, и я вернусь». Прочел все стихотворение, пожал руку Рождественскому, и признался, что вот эти военные его стихи он любит более всего. И не только он, а все, кто сегодня воюет, потому, как у всех дома остались, и, надо полагать, ждут, жены и невесты. Да и просто подруги. Роберт, не моргнув глазом, чуть заикаясь, ответил, что ему бы очень хотелось написать когда-нибудь такие сильные и пронзительные строки, но это еще до него сделал его друг Константин Симонов. А у него вот так не получилось. Ничего, у вас еще получится, заверил комполка. Я вот тут тоже хочу вам кое-что предложить для разгона. Я замер, но речь, как оказалось, шла о десантном обеде и бане. Почему из памяти вылезают такие воспоминания, а не боевые операции со стрельбой и танковой канонадой? Да потому, что на своем опыте убедился – жизнь она везде жизнь со своими смешными и подчас нелепыми историями. Они-то и скрашивают обыденную жизнь. Признаться, в Афганистане мы думали, что сегодня, возможно, живем последний день. Отсюда и адреналин, и желание совершить что-либо без тормозов. И спиртное. По-мужски. Нередко с первым знакомым. Но труднее всего, я думаю, там было женщинам. Как привыкнуть к постоянным взрывам? А к тому, что природа требует любви? Наконец, удовлетворения сексуальных потребностей? Да ведь это и мужчин касалось. Сколько женщин приехали в Афганистан заработать «чеки», а заодно, может быть, уж как получится – решить и проблему с личной жизнью. Молодые лейтенанты предлагали руку и сердце женщинам, которые им в матери годились. Прогулки весной по главной пыльной аллее штаба сороковой армии, когда, не со зла будет сказано, очень обострялись фекальные запахи, никак не охлаждали пыл влюбленных. Разве что ветка сирени в руках у дамы выглядела эдаким ароматическим диссонансом общей атмосфере... Суббота, и у здания нашего Консульства кто-то щелкает фотографии брачующихся на память. Сюжет незамысловатый – молодожены снимаются по очереди – на ишаке или возле него. Это значит, что очередной военно-полевой роман закончился женской победой. Неперспективная семья зарегистрирована. И неважно – вернется ли молодой офицер к своей престарелой женушке из боевой операции через несколько дней, или ей вручат похоронку. Это еще божеский вариант. Домой уедут, скорее всего, разведутся. А уж какое раздолье было проституткам. Их называли «чекистками». Грязнее всего о них отзывались афганцы-дуканщики. Торговля телом совершалась прямо за занавеской, а помощник дуканщика, чаще всего несовершеннолетний отрок, продолжал торговать. Но жрицам любви было плевать – домой они возвращались, как «афганцы», выполнившие свой интернациональный долг. И с хорошими деньгами. Вот и своя удача! На войне тоже, оказывается, у каждого своя. Я всегда думал – почему в нашей армии нет официального института маркитанок? Но, повторяю, жизнь есть жизнь. Она и нашему брату-журналисту дарила порой такую профессиональную удачу, что представительницам древнейшей профессии и не снилось. Еду утром к нашему авиарейсу. Думаю, передам с ребятами письмишко в Москву, да и пива куплю в буфете аэропорта. Все-таки надежнее, в смысле чистоты продукта. Не доезжаю метров триста и вижу, как от передней стены здания, самой застекленной, отделяется часть, вверх взметается черный дым, и только после этого слышу взрыв и ощущаю ударную волну по корпусу автомашины. Через секунды я уже был в аду. Трупы. Крики. Стоны. Не знаешь, кому надо помогать. Ботинки вязнут и скользят в кровище. Быстро появилась охрана, солдаты, полицейские. Завыли сирены подъезжающих машин скорой помощи. А я помчался звонить своему оператору. С трудом дозвонился. Он спал. Быстро, говорю, дуй в аэропорт с камерой. Здесь страшный теракт, масса убитых. А он мне сообщает, что у него не заряжены аккумуляторы. Я в отчаянии послал его подальше и бросил трубку. Он хоть и с опозданием, но подъехал. То, что мы успели снять – уже шла уборка, убитых увезли, люди сидели с окровавленными повязками, – произвело такое впечатление в Москве в редакции, что сюжет в тот же день не рискнули дать в эфир. Шло какое-то согласование. Потом, позже, когда я был в командировке, Председатель спросил – как это мне удается сразу после взрывов, как он заметил, всегда находиться в эпицентре действий? Вы, что же, узнаете о них заранее, пошутил он. Не мог же я сказать ему, что ехал в аэропорт поправить здоровье, потому как накануне был у десантников в бане. Да и пиво в дуканах еще со времен Второй мировой войны. И дороже намного. Кстати, весь Кабул – это восточный базар. А на базаре надо уметь торговаться. Сбивать цену. Раза в два-три. Без этого ты продавцу просто неинтересен. Но на это уходит немало времени и эмоций. Оператор, с которым я работал, как-то заявил мне, что я не умею торговаться, и предложил поехать с ним в магазин купить ему акустические колонки, а заодно и поучиться у него ремеслу купца. Приехали. «Так, – сказал без всякого видимого интереса мой коллега, обращаясь к хозяину лавки, – сколько ты хочешь за модель Sony? Ага, десять тысяч афгани. А за пятнадцать обе отдашь?» «Как это обе, – изумился продавец. – Они же продаются в паре. Цена десять тысяч». Меня скрючило от хохота, торговец сокрушенно качал головой, понимая, что базара не будет. А я так никогда и не научился, по сей день, торговаться. Уходим Жизнь в Афганистане начала преобразовываться не с победой Апрельской революции, и не в связи с мало заметными победами народной армии и Царандоя (войска МВД) над душманами. На этом фронте все было без особых перемен. Рутина на фоне бесконечных происков реакционных мусульманских группировок. Но вот переговоры в Женеве весной 1988 года и подписание Женевских соглашений сразу внесли в устоявшийся уклад элемент беспокойства. Я поехал на первый вывод наших войск. Наши ребята драили пуговицы, бляхи и медали. Оркестранты чистили медь своих инструментов – все готовились к отбытию на Родину, а афганцы, между тем (понятно, не все), с тревогой спрашивали нас, а что будет с ними после того, как советские войска полностью уйдут из их страны. Мы-то об этом не думали – ни когда вводили войска, ни когда собирались их вывести. Активизировались разговоры о национальном примирении, об отказе на монополию власти одной партией, о необходимости прекращения братоубийственной войны, но по всему чувствовалось, что все-то и начнется в этом улье, как только мы отсюда уйдем. Пятнадцатого мая, помню, пошли первые колонны нашего ограниченного контингента. Западных журналистов, наблюдавших и снимавших этот процесс, было более 1200 человек. Но вот поверьте, радости лично у меня не было. На высоких вершинах лежали яркие языки белого снега, во всю шпарило безжалостное солнце, мчались с гор зловонные ручейки, орали уличные торговцы, гудела клаксонами бестолковая и никем не управляема вереница автомобилей, а в привычную эту картину уже что-то вкрадывалось. Да, по-прежнему ухали орудия, гудели самолеты и вертолеты. Вот только бал правила какая-то торговая вакханалия. Наши военные в окружении женщин скупали в лавках-дуканах все подряд. Даже чеки, которые еще недавно сами же и продавали афганцам. «Красная армия всех сильней» – почему-то вспоминались мне строки из песни. Как-то все это действо походило на бегство. Полковник при капитане крыл за что-то подполковника матом и уверял, что он видел командующего Варенникова в гробу вместе с его звездой Героя, потому что тот вчера бросил в Джелалабаде десятерых советников на верную погибель, а у него самого (полковника) только что спиз...ли на зеленом базаре портфель с чеками. Чурки-суки осмелели. Знают, что уходим. И все потому, что все через жопу. Я думал с горечью, что раньше бы, в царской-то армии, после такой публичной дискуссии случилась непременно дуэль. Заметил вдруг, что дуканщики, владеющие английским языком, заговорили на нем с покупателями. Враз забыли русский. В городе появились случаи избиения советских переводчиков. Правда, таджиков, но какая разница. Наиболее патриотично настроенные афганцы вспомнили про тяжелейшее поражение англичан в их стране в 1880 году и про провозглашение в 1919 независимости Афганистана. Не получилось у англичан, не получилось и у русских, с гордостью заявляли они. Впрочем, о горечи нашей миссии в Афгане я написал и рассказал немало. Я постоянно говорил, что у нас всегда больше патронов, чем рублей. Лучше бы было наоборот, да еще конвертируемых. Не надо было туда входить, а уж выходить и подавно... Но дело, как говорится, сделано. Неуклюже. Мы все, тем не менее, во всем этом участвовали и при всем этом присутствовали. По-разному, разумеется. А итог? Десятки тысяч убитых и раненых, развращенное и криминализированное общество. И все ради какого-то интернационального долга. Перестройка по-венгерски Венгрия во вторую мою командировку (там был разгар перестройки), встретила меня плакатами – «Русские – домой!» Страна готовилась к первым демократическим выборам. В госучереждениях составлялись списки на того, кто учился в Советском Союзе. Вскоре их убрали со службы. Мои бывшие друзья и знакомые не проявляли ко мне былого интереса и симпатий. Я был разочарован. В первой командировке было действительно интересно и хорошо. А во второй после Афганистана мне не хватало адреналина. Правда, надо признать и то, что у нас в Москве в 1989 году были пустые полки в магазинах. Какие-то талоны. Очереди. Мне предложили командировку, я согласился. Все-таки четыреста долларов оклад. Да и жить в Москве было негде. Поехал, но вскоре и пожалел, что согласился. Часто вспоминал строки стихотворения – «никогда не возвращайся в прежние места». Но время побежало. Уже и выборы в Венгрии состоялись. И бурное было ликование. Не пойму и сегодня – по случаю чего. Сколько у людей вскоре было горького разочарования в красивой, плакатной предвыборной кампании: ведь люди стали жить хуже, потеряв сразу практически все социальные гарантии. Народ, устав от «гуляшного социализма», согласился рискнуть на демократический эксперимент. Кстати, венгры, по статистике, держат твердое первое место по числу самоубийств в Европе, так что для них прыгнуть в неизвестность – это как бы самое оно. Вот они и пошли на участие в опыте. Не случайно же один из их поэтов сказал, что «страна моя как плот – никак не пристанет ни к одному берегу». Ну а для тех, кто все-таки пристал к берегу, их не так много по сравнению с общим числом народонаселения. Открылись шлюзы для возрождения частной собственности. Бывшим владельцам фабрик и заводов, а также доходных домов и земель стали возвращать их национализированное некогда имущество. Правда, не деньгами, а специальными бонами. Но и это было не плохо. Расцвела спекуляция бонами. Одни вмиг стали богачами, другие пытались понять (и сейчас еще продолжают это делать), – как это у них не хватило ума с толком распорядиться тем, что им само пришло в руки. Ну, в общем, понятно – пошел процесс формирования среднего класса. По сей день формируется. В деревне то же самое. С фермерством дело буксует. В деревне, как известно, живут по принципу – «курочка в гнезде, да яичко еще, сами догадайтесь, где». Виновата во всем, говорят, банковская система. Она пока недоверчиво несовершенна. Впрочем, бог с ней, с этой венгерской приватизацией. Мне было интересно наблюдать процесс законотворчества. Принятие новых законов, внедрение их в практику, наконец, опыт, опыт и еще раз опыт венгров в приобщении к европейским ценностям и цивилизованным правилам жизни. Вот что мне было интересно как журналисту. Я понимал, что и нас сия чаше не минует. И задачу свою видел в том, чтобы уберечь нас от наступания на грабли. Пусть и чужие. А из Москвы мне твердили – что это я все про экономику да реформы. Надо что-нибудь «интересненькое». Забегая вперед, скажу, что когда арестовали красноярского предпринимателя Анатолия Быкова, вот тогда интерес к венгерской столице у нас в редакции пробудился немереный. Меня к узнику не пустили, точнее, он сам не захотел встретиться. И о его самочувствии я каждый день справлялся в нашем Консульстве, да из редких заметок в венгерской прессе. Но это так, из области журналистской невезухи с темами. На темы ведь можно иногда в буквальном смысле и нарваться. Проезжаю мимо отеля Геллерт и вижу, как один из самых красивых в городе памятников нашим погибшим советским солдатам и офицерам из красного гранита сносит бульдозер. Я звоню оператору, и спустя несколько минут мы снимаем это действо, а в кадре наступающие на нас с кувалдами и ломами работяги. Вскоре это прошло основным сюжетом в программе «Время», в материале об отношении венгров к памятникам советским военным, погибшим за освобождение Венгрии от фашистов. Вот тут-то и началось. Посол заявил на планерке, что я разрушил первые ростки восстанавливаемой российско-венгерской дружбы, и объявил меня персоной «нон-грата» на территории Посольства. Отец русской демократии Егор Яковлев – тогдашний Председатель нашей телерадиокомпании – приказал срочно меня поменять. К чести моих коллег, посмотревших материал, все они, кому было предложено поехать мне на замену, отказались это сделать, проявив таким образом солидарность с опальным. Через несколько дней должен был состояться визит Б.Н. Ельцина в Венгрию, а мне в Посольстве по указанию Посла И. Абоимова не выдают аккредитацию на визит. Олег Добродеев, тогдашний руководитель редакции, позвонил в Посольство и пригрозил разборками в администрации президента. Не со мной, естественно. Аккредитацию я получил, но путь к сердцу Посла уже никогда, хотя в первую мою командировку в Венгрию мы с ним стали друзьями. Истина, оказывается, для некоторых людей, не всегда дороже. Вскоре после этого случая мы и венгры подписали Соглашение о взаимном уходе за памятниками погибших воинов. Я мало написал о своей второй командировке в Венгрию. Жизнь в стране складывалась как-то вопреки здравым принципам. Венгры выбирали то одно правительство, то, разочаровавшись в нем, другое. Затем, странным образом проголосовав на референдуме (в нем приняли участие менее половины избирателей), присоединились к НАТО, понадеявшись на американскую манну небесную. И так вот, по сей день, дрейфуют, как тот плот между двумя берегами одной реки – ЖИЗНИ. Не могу не сказать о том, что работать в те годы было сложно. Об этом же говорили и мои коллеги-журналисты. В последний период моей командировки в Венгрию, было ясно, что она стала явно терять интерес к России. Мы платили ей тем же. Думаю, что восстанавливать былые, точнее строить новые отношения, партнерам придется в атмосфере вежливого недоверия друг к другу. Но об этом будут рассказывать уже наши потомки. Владимир Фадеев Попов Андрей Евгеньевич Родился в 1948 году в городе Будапеште. После окончания в 1971 году отделения журналистики МГИМО направлен в Гостелерадио СССР. Работал редактором, корреспондентом в отделе радиовещания на арабские страны. С 1982 года – зав. региональным отделением Гостелерадио в странах Ближнего и Среднего Востока, а также Африки. После двух лет работы в Каире был переведен корреспондентом в Ливан и пять лет работал там во время гражданской войны. Возвратившись в Москву, защитил диссертацию по арабским странам (1990 год). Работал комментатором в программе «Время» ЦТ. В 1992 году вновь выехал в Египет – зав. отделением «Останкино». После закрытия корпункта телевидения работает заведующим корпунктом «Маяка». Сейчас профессия «собственный корреспондент» в нашей стране стала достаточно редкой. Даже ведущие программ часто путают, называя собственного корреспондента специальным или просто корреспондентом. Я – собственный корреспондент радиостанции «Маяк» на Ближнем Востоке, пожалуй, самой горячей точке планеты. Считаю, что мне повезло. Ежедневно событий столько, что приходится лишь фильтровать и давать самое важное, а не страдать от отсутствия информации. Конфликт на Ближнем Востоке продолжается уже более полувека, и пока неясно, когда и чем завершится. Находясь постоянно в Каире, я отвечаю за целый регион. И для того, чтобы хорошо представлять себе ситуацию в той или иной стране, приходится много ездить. В свою первую загранкомандировку я попал еще в начале 80-х, когда возглавил региональное отделение советского телевидения и радио в странах Ближнего, Среднего Востока и Африки. Можно представить себе, сколько возможностей открывалось для журналистской деятельности. Несмотря на некоторый опыт работы в арабских странах, где мне приходилось бывать и ранее, многому пришлось учиться на месте. Прежде всего понимать местные обычаи и традиции, культуру народа, вживаться в страну, что позволит в дальнейшем правильно ориентироваться в обстановке и давать объективные материалы с места событий. Поначалу, естественно, было немало ошибок. Так, впервые попав в Ливию, я захотел записать репортаж для «Маяка» прямо на улице города, с тем чтобы в микрофоне был слышен интершум, колорит местной жизни. Но не прошло и трех минут, как вокруг моих запястий защелкнулись наручники. Местный полицейский весьма сурового вида вырвал у меня из рук служебный «Репортер», который мы в шутку называли «крупорушкой». Тогда это был тяжелый и неудобный пленочный аппарат венгерского производства. Правда, звук он писал неплохо. Так вот ливийский полицейский, нажимая на все имеющиеся в магнитофоне кнопки, страшно ругался. Не скажу, что я испугался, но все же какое-то неприятное чувство, особенно в наручниках, я испытал. Сначала я ничего не мог понять – полицейский говорил быстро и на местном диалекте, который значительно отличается от литературного арабского языка, который мы изучали в институте. Но затем сообразил, что записывать, как, впрочем, фотографировать или снимать на видеокамеру на улицах города без особого разрешения категорически запрещено. Пришлось объяснять, что на пленке только лишь мой голос, что ничего крамольного я не говорю, и, больше того, я из дружественного Ливии Советского Союза. Не знаю, что он понял, но после некоторого колебания наручники все же снял. Возможно, лень было вести меня в участок, а потом еще оформлять на меня документы. Но, все же, прощаясь, пообещал, что если еще хоть раз увидит меня на своей улице с этим аппаратом, то точно запрячет в тюрьму. Так я получил первый опыт общения с властями, которые категорически не хотят разрешать журналистам выполнять свою профессиональную работу. Позднее, находясь в разных арабских странах, я понял, что в них все по-разному относятся к журналистам, но общее отношение весьма настороженное. И связано это зачастую с непониманием того, что ты делаешь. Они боятся, что ты хочешь найти что-то отрицательное в их образе жизни, высмеять страну и ее обычаи. А часто, даже в связи с тем, что мусульманская религия не разрешает воспроизводить облик человека, тот, кто работает с фотоаппаратом или видеокамерой, становится если и не врагом, то весьма подозрительной личностью. В Ливане, в годы, когда страна была раздираема гражданской войной, мне приходилось получать разрешения на съемки от десятков враждующих между собой организаций, партий и движений. И главной задачей при их предъявлении было не перепутать тех, кто контролирует ситуацию именно на этой улице или в этом переулке, поскольку, достав разрешение от враждебной группировки или партии, можно было подписать себе смертный приговор. Впрочем, даже целый набор разрешений никак не гарантировал вам то, что вы можете свободно работать. Однажды в Бейруте нас с оператором остановила автомашина, в которой под иранским флагом сидела компания молодых людей, явно обкуренных гашишем. Они грозно потребовали объяснить, зачем мы здесь находимся и что делаем. Когда я перечислил несколько близких иранцам организаций и заявил, что у меня от всех есть специальные разрешения, они поставили вопрос ребром: «Есть ли у тебя разрешение от бога?» Такого разрешения у меня не было, и огромное дуло зенитного пулемета опустилось на уровень моей головы. Только случайное появление вооруженного отряда прогрессивно-социалистической партии Ливана, бойцы которого знали нас лично, помогло нам просто сбежать с места событий. Находиться в гуще событий – это не только готовить репортажи о боевых операциях. Зачастую приходится встречаться со многими политическими деятелями, задавать им вопросы, иногда даже спорить, отстаивая свою точку зрения, или пытаться разговорить собеседника. Но разговаривать с вами он будет только в том случае, если поймет, что вы разбираетесь в обсуждаемом вопросе, что вы можете сказать что-то интересное. А для этого нужно многое знать. За годы работы на Ближнем Востоке я беседовал с королем Иордании Хусейном Бен Талалом, премьер-министром Израиля Нетаньяху, лауреатом Нобелевской премии мира Рабином, главой палестинской автономии Арафатом, Генеральным секретарем Лиги Арабских государств Амр Мусой и с десятком других видных политических деятелей региона. Должен сказать, что личное общение с этими людьми дает столько, сколько не почерпнешь ни в одном Интернете или в журнальной публикации. Как специалисту, страноведу, такие встречи дают возможность не только анализировать происходящие события, но и часто прогнозировать их. Без этого работа собственного корреспондента теряет всякий смысл. Радио – достаточно оперативное средство информации. Зачастую, еще до какой-нибудь важной встречи нужно подготовить материал об ее итогах. И здесь выручает знание обстановки, самого предмета, и, естественно, журналистское чутье. Работая в различных странах Ближнего Востока, я обратил внимание на некое журналистское братство. Все готовы протянуть тебе руку помощи. В Египте все иностранные журналисты объединены в Ассоциацию иностранных журналистов, вице-президентом которой я был долгое время. Когда-то в Каире, как в центре арабского мира, было много советских журналистов. Здесь работали корреспонденты ТАСС, АПН, «Нового времени», «Известий», «Правды», Гостелерадио. Постепенно их число сократилось. Позволить себе роскошь содержать собственного корреспондента в регионе может только очень богатое издание. Так, скажем Рейтер держит в Каире бюро, в котором работает около 20 человек, 6–8 сотрудников в журнале «Дер Шпигель», Си-эн-эн и другие телевизионные каналы имеют по несколько съемочных бригад. Российских специалистов здесь осталось всего несколько человек – ТАСС, АНП и «Маяк». Должен без лишней скромности сказать, что это хорошие специалисты, со знанием языка, местных традиций и обычаев, обстановки. К сожалению, сейчас, в силу определенных условий, наше телевидение и радио вынуждено отправлять в регионы специальных корреспондентов. Сегодня они освещают посевную, завтра – встречу в Кремле, послезавтра – в Каире. Естественно, что многие их материалы наивны и даже смешны. Они переписывают старые данные и часто просто путают событие и место – чего никогда не позволят себе собкоры. В российской журналистике понятие «собкор» скорее уходящее, но во всем остальном мире именно на них и стоит настоящая журналистика. Именно мнение собкоров пересказывают потом десятки агентств, которые не могут позволить себе роскоши содержать в регионе своего корреспондента. Без собственного восприятия, без каких-то штрихов, увиденных и подмеченных только тобою, репортажи будут мертвыми и неинтересными. Вспоминаю, как впервые приехал я в курортный египетский город, где проходила встреча глав государств и правительств, на которой обсуждали вопросы, связанные с борьбой против терроризма. Тогда Россию на этих переговорах представлял президент Борис Ельцин. Охраны, естественно, было огромное количество. Полицейские стояли через каждые сто метров, и скрытно подойти к дороге было совершенно невозможно. Кортеж американского президента состоял из 6 или 7 автомобилей. Направляясь в аэропорт, президент сел совсем не в тот, что был украшен американским флагом, а в один из автомобилей охраны, неприметный «Джип». Мобильного телефона у меня тогда еще не было, и передавать информацию приходилось с телефона моего коллеги из ТАССа. Работали так интенсивно, что батареи не успевали перезаряжаться. Отработав весь день и проводив высоких гостей, вечером пошли с коллегами в бассейн. Благо было тепло, а бассейн ночью подсвечивался. Мы чувствовали блаженство после напряженного рабочего дня. Но прошло несколько минут, и меня буквально вытащили из воды. Редакция требовала прямой репортаж для телевидения по итогам встречи. После того, как все видел своими глазами, слышал, что говорили, был участником пресс-конференции, выступать было легко, и выдумывать ничего не пришлось. Андрей Попов Бейрут |
|
|
|
|
