<<<     ΛΛΛ     >>>   

8 Соборность (от "собор", "собрание", "соборная" -- о Церкви в Символе веры) в понимании создателя этого термина А. С. Хомякова означала такое качество (благодатное) единства верующих, при котором свобода каждого не только не подавлялась, но даже наоборот -- получала наибольшее раскрытие. Cоборность - многоуровневое понятие, включающее в себя и мистический и социальный аспекты. В церковной жизни она проявляется прежде всего в участии мирян в решении административных вопросов, в развитии выборного начала, в создании условий для проявлении инициативы мирян прежде всего в области благотворительности и просвещения.
[278]
дит из-за отсутствия у нашей Церкви современной социальной доктрины [9]. О явной нехватке соборных начал в церковной жизни писали еще русские архиереи в 1905 году в своих "Отзывах по вопросу о церковной реформе".

6. Христианская социология.

Следовательно, оптимальное общественное устройство должно быть таким, чтобы, с одной стороны, предоставлять человеку возможность свободного развития, а с другой - ограничить возможность определенных злодеяний. В ходе развития политико-правовой мысли, опирающейся на исторический опыт, выяснилось, что безусловному запрету должно подвергаться лишь явное зло: убийство, насилие, воровство.
Попытки же полностью искоренить зло приводят к еще большему злу, как, например, в борьбе с алкоголизмом путем введения "сухого закона". (Это хорошо понимали еще в античности: "Summum jus, summa injuria" -- Наибольший закон есть наибольшее зло. То есть попытки все подчинить закону приводят к наихудшему злу [10].) Причем такие понятия, как "принцип разделения властей", "частная собственность", "права человека", следуют как предохранительные

9 На Архиерейском соборе (Москва, 29.11–2.12.94) было принято решение о выработке последней.
10 В. Гумбольдт писал в 1792 г., что есть истины, которые мудрец никогда не станет пытаться реализовать на практике, потому что результаты подобных действий могут оказаться прямо противоположными заявленным целям.
[279]
механизмы из главного принципа - уважения и доверия к человеку. Разделение властей предохраняет от узурпации власти, частная собственность ставит ограничения посягательствам государства на личность. Под "правами человека" понимаются прежде всего юридические механизмы, защищающие одних людей от других.
Решение о таком общественном устройстве и соответствующем законодательстве должно быть принято самим обществом, а не навязано извне пусть даже и очень умными людьми, у которых, конечно, не отнимается возможность легальными путями влиять на общество. Иначе у власти не будет легитимности, общественного признания. Очевидно, что уровень законодательства должен соответствовать уровню общественного сознания. Иначе законы будут просто игнорироваться. Сама процедура принятия решения должна соответствовать высоте поставленной задачи. (Здесь, конечно, тавтологический парадокс самозамкнутости: какова процедура определения "хорошей" процедуры? Из этого парадокса можно выбраться методом последовательных приближений, благодаря наличию принципа саморазвития общества с обратными связями.)
Н. А. Бердяев писал: "То, что есть истинного в демократии, и есть отыскание путей подбора лучших, устранение ложного иерархизма и установление благоприятных условий для истинного иерархизма... Демократия не непременно исключает высшую иерархию. Свободный, самоопределяющийся и самоуправляющийся народ может признать высшую правду иерархического строя, подбора лучших и соподчинения низшего высшему. Демократия нужда-
[280]
ется в воспитании в истинно иерархическом духе, без этого она разлагается и духовно падает... Демократия, которая признает себя верховным и единственным принципом жизни, уже ничему не подчиненным, есть, конечно, ложь и соблазн... Но в демократии есть и своя подчиненная правда, которая помогает торжеству истинного иерархизма над ложным иерархизмом.
Окончательной же и высшей остается истина, провозглашенная Платоном: идеальной формой правления может быть лишь аристократия, господство лучших, благороднейших, даровитейших, духовно сильнейших. Это и есть истинный иерархизм, на котором только и могут быть основаны государства и культуры народов... Но отыскание представителей этой расы и призвание их к господству -- очень сложный и мучительный процесс" [11].
Бердяев, ориентированный на поиск прежде всего качества общественной жизни, далее не развивает вопрос о механизмах подбора лучших в представительной демократии. Но сегодня, находясь на более позднем витке исторического развития (после опытов тоталитаризма ХХ века), мы, охотно соглашаясь с Платоном по существу (что же плохого в том, что будут править лучшие?), больше внимания уделяем процедуре отбора руководящих органов.
Понятно, почему с таким трудом строится демо-

11 Бердяев Н. А. Духовные основы русской революции // Бердяев Н. А. Собрание сочинений, T. 4. YMCA-PRESS, Paris, 1990. С. 178–179.
[281]
кратическое общество: если для создания монархии нужна прежде всего сила, то для создания демократического общества необходим высокий уровень общественного сознания, определяемый прежде всего наличием в нем уважения к человеку.
Вопрос о вере и мировоззрении вообще чрезвычайно сложен, здесь не может быть того, что мы называем "консенсусом", и именно это обстоятельство лежит в основе известных принципов: "религия -- частное дело" и "отделение церкви от государства", что до сих пор иногда ошибочно полагают капитуляцией религиозности в обществе.
Сколько едких слов было произнесено (например, К. Леонтьевым) относительно религиозности среднего буржуа. Никаких бури и натиска, грома и молний. Мол, тепловатая водица, а не вера. Так, честное выполнение жизненного долга (семья, работа) эстетически проигрывает перед языческим по своей сути триумфализмом, героическим драматизмом и ритуальным мистицизмом. А ведь Бог Откровения может являться и в тихом дуновении ветра (3 Цар. 19, 9–13). В христианстве примат внутреннего над внешним доводится до предела: нет почти никаких внешних признаков пребывания в истине (Лк. 16, 15). По героическим и даже мученическим эпохам можно, конечно, тосковать, но нельзя их создавать. У истории есть свои возрастные категории, и с ними нужно считаться.
Могут спросить: ну а личностный характер христианства, доминирование внутреннего начала над внешним не приведет ли к полной анархии, когда у каждого будут свои представления о должном и недолжном? Ведь из христианской религии порой очень трудно сделать однозначные выводы по тому или иному вопросу. Но есть вещи очевидные и од-
[282]
нозначные, выраженные еще в ветхозаветных заповедях (не убивай, не воруй, не лжесвидетельствуй), и именно здесь государство должно проявить полный контроль в соблюдении этих заповедей согражданами.
Возникает важный вопрос: почему законы, соблюдение которых подлежит отслеживанию, действуют в области внешнего (убийство, воровство), а в области внутреннего (веры, мировоззрения и даже морали) демократическое государство не принимает никаких решительных действий? Или на более точном юридическом языке: почему не должно быть никаких ограничений свободе мысли, должны быть некоторые ограничения в свободе слова (нельзя унижать человеческое достоинство других людей клеветой, например), и еще бульшие и строгие ограничения должны быть в свободе действий? Разве, согласно Евангелию, зло не из сердца человека исходит? Это действительно так, но ни отдельному человеку, ни совокупности людей не дано контролировать сердечные движения себе подобных. (Не судите, да не судимы будете. -- Мф. 7, 1.) Область морали остается преимущественно прерогативой общественного мнения, а не судебных воздействий. Пришли к этому не теоретическим путем, в результате исторической практики.
Ясно также, что естественной границей свободы человека является свобода другого человека. Как пишет С. Н. Булгаков: "Право есть свобода, обусловленная равенством. В этом основном определении права индивидуалистическое начало свободы неразрывно связано с общественным началом равенства, так что можно сказать, что право есть не
[283]
что иное, как синтез свободы и равенства. Понятия личности, свободы, равенства составляют сущность так называемого "естественного права"".
Булгаков также показывает, что "естественное право" на самом деле не так уж естественно, а имеет религиозную основу: "Человек должен быть свободен потому, что это соответствует его человеческому достоинству; внешняя свобода есть средство, точнее, отрицательное условие свободы внутренней, нравственной, которая есть образ Божий в человеке".
Четко разделяя внутреннее и внешнее, демократическая система если и не является политическим коррелятом христианства, то менее всего противоречит последнему. Голосованием, которое вызывает столько презрения у религиозных эстетов (умные люди всегда в меньшинстве), принимаются решения не по мировоззренческим и религиозно-философским вопросам, а сугубо внешним: персональным (выборы), финансовым, управленческим и т. п., при общепризнанности фундаментальных прав и свобод человека, источником которых является не государство, а Бог. Демократическое государство не гарантирует людям духовного развития, которое может быть только свободным. Оно лишь честно пытается создать для него необходимые условия, причем прежде всего в области очевидного: скажем, декларируя право человека на жизнь, государство берет на себя обязанности полицейского, охраняющего его от преступников, и здесь силовое отношение к преступнику оправдано даже с христианской точки зрения. Но этот же полицейский уже не имеет никакого права принуждать вас к тем или иным взглядам, тому или иному миро-
[284]
воззрению, устанавливать цензуру, контролировать мысли и настроения. Область вероисповедания, мировоззрения остается принципиально непредопределенной со стороны государства, и в этом проявляется, если использовать богословский термин, "кенозис" (самоумаление) демократического государства, которое как бы "знает свое место" и не выдает себя за какое-либо царство.
Много раз пытались сделать из христианства "программу", построить своими силами некое царство Божие на земле. Пытались даже отождествить коммунизм с христианством. Мол, коммунизм есть не что иное, как демистифицированное христианство, и он ставит перед собой задачу построения "реального царства добра и справедливости". Но вместо царства Божия получалось, как по какому-то наваждению, нечто иное, непредвиденное, чаще всего тюрьма; откуда-то выползал древний патернализм, новый чудовищный тип лжесакральности и тому подобное, что уже достаточно описано в литературе.
Интересно также отметить, что тоталитарные режимы не отказываются от демократической фразеологии (мимикрия под добро) и даже признают (на словах, конечно) "Всеобщую декларацию прав человека".

7. Pro et Contra демократии.

Известна критика демократии с эстетических позиций, например К. Леонтьевым. Это самый популярный и эмоционально понятный вид критики. Демократия -- это якобы власть посредственностей, она
[285]
приводит к снижению жизненных вершин, понижению духовного качества жизни, к "вторичному смесительному упрощению" [12].
Интересно, что при всей изощренности антиэгалитарных построений Леонтьева, ему, всегда имевшему несколько слуг, не приходила простая мысль спросить мнения того самого презренного большинства, для которого предназначались его картинно-изобразительные политические построения. Это была провиденциальная историософия как бы "свыше". Можно задумываться только о смелости подобных рассуждений.
Демократию чаще всего упрекают в том, что она якобы разрушает иерархическую структуру мироздания, делает его плоским, обвиняют ее даже... в атеизме. При этом не учитывается, что демократия принципиально не мистична, но не в том смысле, что она отрицает мистику как таковую, а в том, что она не имеет никаких претензий на глубинные уровни иерархической структуры мира. В том, что у некоторых людей исчезает ощущение глубины, иерархичности, демократия так же виновата, как и, например, наука -- в том, что она якобы порождает атеизм. Ясно, что не научное знание как таковое является причиной атеизма, а психологический закон вытеснения, переключение внимания на содержание из другой сферы знания. Если человек, например, всю жизнь смотрит в микроскоп, то ему со временем может начать казаться, что какой-либо

12 Здесь сказывается естественное образование К. Н. Леонтьева (1831–1891), который учился на медицинском факультета Московского университета.
[286]
иной реальности просто не существует. Хорошо известны различные виды редукционизма: биологический, психологический, социополитический и др.
Демократия якобы уравнивает в правах истину и ложь, добро и зло.
Но так ли это? Есть очень простой критерий, по которому можно судить о степени развития государственности, ориентированной не на самое себя (тоталитаризм), а на благосостояние людей. Это -- законы и их выполнение, это -- роль судебной власти в обществе. А ведь уголовное и гражданское законодательство и практическое следование ему и отражают общественные представления о справедливости, о добре и зле. Достаточно сравнить данные, отражающие судопроизводство и его правила в различных странах, чтобы многое стало понятным. За равнодушием к праву и законам, охраняющим людей, стоит не "духовность", а элементарное равнодушие к людям.
Казалось бы -- это очевидно: не следует загонять людей в нищету и бесправие ради повышения уровня их духовности. Но утопический тип сознания, лежащий в основе современного тоталитаризма, постоянно пытается подменить закон, всегда несовершенный, -- моралью, пленяющей наивных людей своей обманчивой ясностью и совершенством декларируемого должного.
В этом, кстати говоря, основная причина живучести утопических и, в частности, коммунистических идей. Неслучайно при всех тоталитарных режимах так много говорится о морали, воспитании, сознательности, которую следует неуклонно повышать, и, уж конечно, -- о "благе народа". При этом полностью отсутствует понимание закона как гаранта прав
[287]
личности, под законом вообще понимается лишь необходимость послушания государству, что приводит к подчинению судебной власти даже не законодательной, а исполнительной. Образуется не правовое государство, а распорядительно-идеократическое. Высшую судебную власть в тоталитарных системах присваивает себе небольшая группа "посвященных", якобы познавших добро и зло (см. "Легенду о Великом инквизиторе" Ф. М. Достоевского).
В теории гражданского демократическо-правового общества ясно осознано, что никто не вправе присваивать себе Божественные функции, а Церковь и священнослужители не должны обладать государственной властью, так как им тоже не гарантирована безгрешность. Власть "вязать и решить" (Мф. 18, 18), данная Христом апостолам, -- не административная, а духовная, или, проще говоря - нравственная. Понятия добра и зла как раз больше смешиваются не в демократическом, а в тоталитарном государстве, где обычные грешные люди присваивают себе свойство непогрешимости, начинают вещать от имени Бога, высшей справедливости или народа.
Иногда в качестве предельного примера смешения добра и зла при демократии приводят официально зарегистрированную (без налоговых льгот) в США "церковь сатаны". Это представляется чуть ли не самым неотразимым доводом против демократии. Вот, мол, до чего можно дойти!
Конечно, ничего хорошего в этом нет, как нет ничего хорошего и в фашистах, которые тоже там существуют. Им, как и сатанистам, равно как и всем гражданам вообще, законом запрещается причинение хотя бы малейшего ущерба людям. Гораздо хуже,
[288]
когда никаких декларированных сатанистов нет, но само государство приобретает сатанинский характер, как это было при Гитлере и при Сталине. При них не было даже пресловутых тоталитарных сект! Ведь само государство было главной тоталитарной сектой! Выбор из двух зол меньшего не всегда лишен смысла, в том числе и религиозного, и только безответственные эстеты и "спиритуалы" могут отрицать его.
Могут также сказать, что либеральная демократия по своим истокам -- это чисто западный англосаксонский феномен, не обладающий универсализмом. Нам, мол, "все это не подходит". Но очевидно, что даже восточный человек (со всем его фатализмом) не любит, когда над ним издеваются чиновники, когда его унижают, обворовывают и т. п. А ведь противоядием от беззакония является только правовое, а значит, демократическое государство. Ничего другого пока не придумано.
Когда описываешь демократическое устройство, не произнося самого слова "демократия", то это всем нравится. Стоит же прозвучать слову - сразу у многих отрицательная реакция. Можно предположить, что есть люди, боящиеся любой неопределенности, желающие на все получить гарантии, предпочитающие быть "высеченными на конюшне", лишь бы самим не принимать решений.
Против демократии можно привести только один по-настоящему серьезный довод: умные люди, действительно, всегда в меньшинстве, и демократия как власть большинства может привести к общей деградации, к охлократии. Конечно, это серьезный довод. По сути дела, любая критика демократии, начиная с Платона и кончая К. П. Победоносцевым, Л. А. Тихомировым
[289]
и даже Л. П. Карсавиным, сводится именно к этому. Критики демократии чаще всего ломятся в открытые двери, доказывая, что порядок лучше беспорядка, к которому демократия якобы неизбежно приводит.
Обычно критика неявно проводится от имени Высшего разума, "сверху", а не исходя из социально-политических экзистенциальных реалий. При такой методе можно легко раскритиковать все, что угодно, ведь ничто не выдерживает сравнения с совершенством.
Соблазна такой перфекционистской критики демократии не избежал даже такой реалист (хотя и мистический), как Н. А. Бердяев в своей книге "Философия неравенства" (Письмо восьмое: О демократии). Впоследствии он отрекся от этой книги. Следует четко различать демократию и охлократию.
Но ведь здесь можно рассуждать и методом от противного: за цель принять не "высшее благо" (строго говоря, мы и не имеем никакого права рассуждать от имени Высшего разума), а наименьшее зло в обществе.
Высшее благо может реализовать (по Платону) просвещенный философ или в российском контексте -- помазанный на царство мудрый самодержец. И действительно, при такой личности государство и народ в целом могут подняться на более высокий уровень.
Но здесь есть роковой вопрос замены на престоле: и наследник монарха, и избранный народом царь могут оказаться неудачными. А поскольку от монарха зависит очень много, то не надо обладать богатой фантазией, чтобы представить все последствия такого правления.
Что здесь может быть предохранительным механизмом?
[290]
Конечно, власть монарха (существа, как и все люди, небезгрешного) должна быть ограничена (конституцией), и власть в целом должна быть разделена на три основные ветви. Но важно и то, чтобы государство в целом имело такую структуру и такую идеологию, которые были бы ориентированы прежде всего на обеспечение людей социально-политическими и экономическими правами, необходимыми для достойной жизни, что возможно только при взгляде на человека как на цель, а не как на средство.
Очевидно, что есть народы, имеющие такой уровень общественного сознания, при котором демократия невозможна. В этом случае нужно последовательно проводить ряд социальных и политических реформ. Здесь очень много зависит от политических лидеров страны. При нехватке такого рода человеческого материала страна может действительно оказаться в политическом и экономическом коллапсе.
Никаких гарантий в успешности реализации любого политического проекта, конечно, быть не может. Но вероятность неудачи у разных проектов разная. Очевидно, что проект демократического устройства более долгосрочный, чем, например, проект военной диктатуры. Но и цель демократии более высокая, а значит, и труднее достижимая.
Понятно также, почему идея демократии (уже в большой степени скомпрометированной у нас) вызывает такое недоверие у религиозно настроенных людей в России. Им кажется, что если государство будет развиваться по пути демократизации, то религия может раствориться в чем-то "светском" и вообще исчезнуть. "Посмотрите на Запад: в Европе много пустующих храмов, это будет и у нас". Про США,
[291]
где уровень религиозности народа намного выше, чем в России, наши новые патриоты "почему-то" не вспоминают. Заметим, правда, что там храмов намного больше, чем у нас. Степень христианизации общества следует оценивать не только посещаемостью храмов, но и наличием норм христианской этики в частной и общественной жизни. Не беда, если эта этика будет в большой степени совпадать с общечеловеческой, ведь Сам Господь повторил "золотое правило" нравственности, давно выработанное человечеством: "как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними" (Мф. 7, 12). Гораздо хуже, когда весь мир четко делится по-язычески на "священное" и "профанное", в современной терминологии на "церковное" и "светское", а храмово-литургический (не евангельский) тип христианства становится самодовлеющим, не имеющим особого отношения к жизни вообще.
Конечно, хотелось бы, чтобы люди ходили чаще в церковь, а не в супермаркеты. Однако к этому можно лишь призывать, но не принуждать.
Можно, конечно, порассуждать на тему будущего религии, к чему может привести подобное "размывание" основ, но важно помнить, что историософские проблемы конечных итогов, последних судеб мира (эсхатология) выходят за рамки нашей компетенции. И в этом смысле мы должны жить сегодняшним днем ("довольно для каждого дня своей заботы". -- Мф. 6, 34), не устраивать "чистки" -- отделять пшеницу от плевел, от чего предостерегал Христос (Мф. 13, 24–30), а заниматься, по заповеди Божией, на первый взгляд очень простым и, казалось бы, совсем не мистическим благодеянием (Мф. 25, 31–46).
[292]

8. Риск свободы.

Могут возразить, что ориентация на демократически-правовое государство -- это формальный, а не содержательный подход. И это, действительно, так, но ведь никто не запрещает развивать и распространять содержательную сторону мировоззрения. Конечно, всегда есть опасность, что начнут не то развивать.
Вот что по этому вопросу писал В. С. Соловьев: "Но где же ручательство, что люди свободно придут к единению, а не разойдутся во все стороны, враждуя и истребляя друг друга? Ручательство одно: бесконечность души человеческой, которая не позволяет человеку навсегда остановиться и успокоиться на чем-нибудь частичном, мелком и неполном, а заставляет его добиваться и искать полной всечеловеческой жизни, всеобщего и всемирного дела. Вера в эту бесконечность души человеческой дана христианством. Из всех религий одно христианство рядом с совершенным Богом ставит совершенного человека, в котором полнота Божества обитает телесно. И если полная действительность бесконечной человеческой души была осуществлена во Христе, то возможность, искра этой бесконечности и полноты существует во всякой душе человеческой, даже на самой низкой ступени падения..." [13] 
Здесь хорошо видно одно из радикальных различий между тоталитарным подходом и демократическим. Главная тайна тоталитаризма в том, что он не доверяет людям (комплекс "Великого инквизитора"),

13 Соловьев В. С. Три речи в память Достоевского // Соловьев В. С. Сочинения. Т. 2. М., 1990. С. 306.
[293]
предполагает, что люди непременно злоупотребят свободой, если ее получат. Демократия в этом смысле более оптимистична, хотя и меньше говорит о благодати. "Формализм" демократического правового государства является не чем иным, как проявлением доверия к человеку, которому предстоит наполнить эту форму содержанием.
Кроме того, прозрачность и открытость управления обществом, в большой степени уменьшающих возможность всевозможных злоупотреблений, гораздо легче реализуются при разделении властей и свободе печати, чем при монархическом или олигархическом управлениях.
Не следует думать, что при государственном тоталитаризме риска меньше. Период гарантированных пайков в этом случае может закончиться разрушением всей государственной структуры, революцией и гражданской войной.

9. Христианский апофатизм и "открытое общество".

Очевидно, что современная демократия по своим формальным признакам не имеет ничего общего с традиционной теократией, но важно заметить, что первая в силу своей принципиальной открытости не исключает возможности последней, которая -- дело рук не только человеческих. (Под теократией здесь имеется в виду не клерикализм, а слово в его буквальном значении -- боговластие. Представление о такой теократии дает Ветхий Завет.) Совершенствование, развитие может быть, как уже говорилось, только сво-
[294]
бодным, и не для того Бог наделил человека свободой, чтобы люди друг у друга ее отнимали.
Используя богословскую терминологию, можно сказать, что в демократическом устройстве общества находит свое отражение принцип апофатики (отрицательности), что соответственно позволяет говорить о социальной апофатике демократии. Или, проще говоря, в демократии наличествует сознательное самоограничение властных функций государства ради свободы, дарованной нам Богом.
Общество можно сравнить с кораблем. Течь в одном отсеке не должна приводить к гибели корабля. Прежде чем обсуждать наилучшую конфигурацию парусов и направление плавания, необходимо самым серьезным образом подумать о подводной части корабля. Это, конечно, не так интересно, как думать об увлекательной цели путешествия, но только настоящее уважение к пассажирам корабля и к цели путешествия может заставить всерьез отнестись к этой задаче. Отсутствие интереса к структуре корпуса корабля является явным признаком романтического инфантилизма. Прийти же к общему согласию по поводу необходимости разделения корпуса корабля на отсеки (государственной власти на три ветви) намного легче, чем по поводу главной цели путешествия. Осознание проблематичности и неочевидности цели, которая в определенной степени всегда является предметом веры, приводит к тому, что командование корабля снабжает по возможности всем необходимым тех одиночек, кто хотел бы независимо отправиться в плавание другим маршрутом или к другой цели. Христианство здесь дает только новую цель.
[295]
Важным достижением науки об обществе является понятие "открытого общества", которое предполагает недетерминированность, готовность к изменению некоторых государственно-общественных структур. Короче говоря, "открытое общество" в чем-то принципиально не предопределено. Также важно, что именно религиозное мировоззрение принципиально открыто, открыто прежде всего Божественной благодати, а значит, и всему, на светском языке, доброму. Религиозное мировоззрение должно методологически предотвращать возникновение тоталитаризма из духа самодовлеющего рационализма, так как оно учитывает иную реальность -- Божественную [14].
Согласно Ветхозаветному закону, например, в юбилейные годы следовало отпускать единоплеменных рабов и прощать должников, что создавало новые стартовые возможности людям, которым в силу тех или иных обстоятельств не повезло (Лев. 25, 8–12; Втор. 15, 2). Можно представить, что применение этого закона вызывало временную дестабилизацию общества, которая позже компенсировалась более динамичным его развитием.
И все же на протяжении истории возникает все тот же вопрос: если истина явлена в Откровении, то почему бы ей как-либо не "помочь" восторжествовать

14 Из того, что это редко происходило в истории, видно, что апофатический аспект догматики чаще всего остается непонятным верующим, продолжающим жить по законам "мира сего". Церковный корпоративизм остается одним из главных препятствий актуализации социальных проекций христианства.
[296]
и в жизни? И вот здесь выясняется, что мы очень многого не знаем о закономерностях духовной жизни (особенно в ее общественном измерении), не можем в явной форме определить степень необходимого взаимодействия (управления) с социальной действительностью, что служит отрицательной философской предпосылкой для понятия "свободы совести". (Точнее было бы говорить: свободы мировоззрения.) Здесь сознательно допускается риск "неправильного" мировоззрения как меньшего зла по сравнению с принудительным "правильным".
Вероятно, и в политике действует свой принципиально неустранимый "принцип неопределенности". Например, в такой формулировке: возможно либо стремление к формальному детерминированию правовой системы при отсутствии посягательства на высший смысл бытия, либо стремление к содержательному детерминированию общества (идеологическое и духовное его наполнение) при отсутствии значимости правовых норм, рассматриваемых как нечто условное.
Но поскольку второй вариант возможен лишь при теократии, которая практически не реализуется в земном плане (есть вещи, о которых можно только молиться), то очевидно, что предпочтителен первый путь. И тогда демократия остается если не лучшим, то оптимальным устройством общества.
С богословской точки зрения вопрос об управлении государством должен сводиться к осмыслению проблемы меры. Черно-белое, утопическое мышление, для которого этой проблемы не существует, неизбежно будет строить очередную пирамиду или же будет отрицать верный принцип под предлогом его полной неприложимости к данной ситуации.
[297]
B богословии существует принцип "неслиянности и нераздельности". Можно предположить, что политическим аналогом этого принципа является демократическая система: она, в отличие от тоталитарной, не пытается слиться со всей полнотой жизни, и она же нераздельна с обществом, которое не может существовать вообще без системы.
С кибернетическо-технической точки зрения задача о наилучшем управлении обществом сводится к задаче оптимизации самоуправления сложной системы с обратными связями и с частично рассредоточенным блоком управления.
Меня могут обвинить в абстрактной постановке вопроса и в том же конструктивизме. Но, во-первых, общие (абстрактные) идеи имеют такое же право на существование, как и конкретные; во-вторых, опасен не конструктивизм, как таковой, а тотальный конструктивизм, основанный на беспредельной вере в человеческий разум (рационализм) или на смешении Божественного и человеческого, когда первое подменяется последним (комплекс "Великого инквизитора"). Возможно, конечно, и сочетание того и другого.
Важно, чтобы это сочетание не было ложным.

10. Выводы.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Очерк мистического богословия восточной церкви
человеческую личность в ее отношении к богу
Вопрос о множественности в божестве оказывается тесно связанным с вопросом о взаимодействии его с миром
Актуальные проблемы российского православного церковного сознания
Классическим для той эпохи было понимание свободы совести у блаженного августина свободы человека