<<<     ΛΛΛ     >>>   

Даже восточное христианство выказало ему абсолютное безразличие. Более того, подобные кризисы не являются чем-то новым в истории христианства или других религий. Если мы спроецируем эту великую революцию на всю историю христианской церкви, мы не увидим в ней введения в человеческую жизнь новых принципов. К добру или худу, но это была великая перестройка религии; иное дело, что это не было ее рождением. Такого никто не утверждал. Реформаторы настаивали на том, что они только восстанавливают забытое.

Возникновение современной науки шло совершенно по-другому. Наука всюду вступала в противоречие с сопутствующим ей религиозным движением. Реформация была народным восстанием, и в течение полутора веков Европа утопала в крови. Ростки новой науки появлялись благодаря людям, составлявшим меньшинство среди интеллектуальной элиты. Для поколения, видевшего Тридцатилетнюю войну и помнившего власть Альбы в Нидерландах, наихудшим примером того, что могло постигнуть человека науки, была судьба Галилея, который пережил почетное заключение и нестрогое порицание, мирно скончавшись затем в собственной постели. В том, как запомнилось преследование Галилея, я вижу дань тому беззвучному началу глубочайшего изменения мировоззрения, которое когда-либо переживало человечество. Если ребенка нашли в капусте, то можно усомниться в его будущем величии; ведь и его рождению должны бы сопутствовать шум и суета.

В этих лекциях я проиллюстрирую тезис о том, что это незаметное развитие науки придало фактически такую новую окраску человеческому сознанию, что формы мышления, составлявшие ранее исключение, теперь широко распространились среди образованных людей. Эта новизна способов мышления медленно, в течение ряда столетий укоренялась среди европейцев. И наконец она проявилась в быстром развитии науки, сама себя подкрепляя при помощи наиболее очевидных ^практических) приложений. Новое мышление явилось более важным событием, чем даже новая наука или техника. Оно изменило метафизические предпосылки и образное содержание нашего сознания, так что теперь старые стимулы вызвали новый отклик. Быть может, моя метафора по поводу новой окраски сознания чересчур сильна. В действительности я имею в виду тончайшее изменение оттенка, которое, однако, ведет

57

ко всем этим изменениям. Иллюстрацией тому— высказывание из опубликованного письма этого восхитительного гения, Вильяма Джемса. Когда он заканчивал свой знаменитый трактат «Основания психологии», он написал своему брату Генри Джемсу: «Я должен отдать каждое предложение на растерзание непреодолимым и упрямым фактам».

Этот новый оттенок современного мышления представляет собой горячий и страстный интерес с согласованию общих принципов с непреодолимыми и упрямыми фактами. Во всем мире и во все времена не переводились люди практического склада, погруженные в «непреодолимые и упрямые факты»; во всем мире и во все времена находились люди философского темперамента, занятые хитросплетениями абстрактных принципов. Новизну современного общества составляет как раз единство страстного интереса к деталям фактов и такой же приверженности абстрактным обобщениям. Ранее оно возникало время от времени, как бы случайно. Сегодня это равновесие ума стало частью традиции, которая заражает все мышление образованных людей. Это та соль, которая делает жизнь лучше. Главное дело университетов состоит в передаче этой традиции от поколения к поколению как общепринятого наследства.

Другое отличие, выделяющее нашу науку из европейских движений XVI и XVII вв.,—это ее универсальность. Современная наука рождена в Европе, но ее дом—весь мир. В течение последних двух веков происходило длительное и искажающее влияние западных обычаев на восточную цивилизацию. Восточные мудрецы до сих пор озадачены тем, чтобы некий регулятивный секрет бытия перенести с Запада на Восток без угрозы бессмысленного разрушения того наследства, которым они справедливо гордятся. Все более и более становится очевидным, что наука и научное мировоззрение—это как раз то самое, что Запад в значительной степени готов передать Востоку. Они могут быть перенесены из страны в страну, от расы к расе, всюду, где есть разумное общество.

В этом курсе лекций я не стану обсуждать детали того, как происходит научное открытие. Моя задача— пробудить энергию умов в современном мире, их способность к широким обобщениям, стимулировать их влияние на иные духовные силы. Есть два пути прочтения истории — перспективный и ретроспективный. В истории мышления

58

мы пользуемся обоими. Духовный климат-используя удачное выражение одного писателя XVII в.— требует для своего понимания анализа его последствий и результатов. В соответствии с этим в данной главе я рассмотрю некоторые из последствий нашего современного подхода к исследованию природы.

Прежде всего, не может быть живой науки без широко распространенного инстинктивного убеждения в существовании некоторого порядка вещей, и в частности порядка природы. Я использовал слово «инстинктивный» не случайно. Не важно, что люди говорят, пока их деятельность контролируется укоренившимися инстинктами. Слова способны полностью разрушить инстинкты. Но пока этого не совершилось, слова не в счет. Это замечание существенно по отношению к истории научной мысли. Ведь мы узнаем, что со времен Юма модная научная философия чуть ли не отрицала рациональность науки. Этот вывод лежит на самой поверхности философии Юма. Взять, например, следующий пассаж из IV раздела его «Исследования о человеческом познании»:

«Словом, всякое действие есть явление, отличное от своей причины. В силу этого оно не могло быть открыто в причине, и всякое измышление или априорное представление его неизбежно будет совершенно произвольным».

Если в самой причине не содержится информации по поводу возможного следствия, так что первое обнаружение его должно быть произвольным совершенно, то это ведет сразу же к невозможности науки или к тому, что ей доступно лишь установление совершенно произвольных связей, не оправданных, исходя из внутренней природы причины или следствия. Некоторый вариант юмовской философии обычно имеет влияние на ученых. Но научная вера оказывается на высоте положения и незаметно обходит эту построенную философами гору.

Ввиду этой странной противоречивости научного мышления делом первостепенной важности является анализ результатов веры, невосприимчивой к требованиям последовательной рациональности. Мы вынуждены, поэтому проследить возникновение этой инстинктивной веры в некоторую природную упорядоченность, которую можно обнаружить в каждом отдельном событии.

Мы все, конечно, разделяем эту веру и потому убеждены в том, что основанием для этой веры служит наше усмотрение ее истинности. Но формирование абстрактной

59

идеи—такой, как идея природной упорядоченности,—и осознание ее важности, а также наблюдение ее воплощений в многообразии событий ни в коем случае не составляют необходимого следствия из истинности данной идеи. Люди обычно не задумываются о природе известных им вещей. Требуется чрезвычайно оригинальный ум, чтобы предпринять анализ очевидного. Я собираюсь, поэтому проследить те стадии, в которых постепенно вызревает и становится явным этот анализ, чтобы затем безоговорочно овладеть умами образованных людей в Западной Европе.

Очевидно, жизненный круговорот столь постоянен, что его не может не заметить даже наименее разумный представитель человеческого рода; и еще до того, как появились зачатки рационального, люди получили впечатление об инстинкте животных. Нет нужды пояснять то обстоятельство, что с некоторой широкой точки зрения обнаруживается повторение некоторых общих состояний природы и что человеческая природа приспособилась к подобным повторениям..

Но есть и дополнительный факт, столь же истинный и столь же очевидный: повторение никогда не бывает детально точным. Сегодняшняя зима отличается от прошлогодней, нет и двух одинаковых дней. Что ушло, то ушло навсегда. В соответствии с этим практическое мировоззрение предполагало глобальную цикличность природы, частные изменения выводило из загадочных истоков всех вещей, а сами эти истоки помещало за пределами рациональности. Молил человек солнце взойти, но, когда оно внимало ему, ветер уносил все слова.

Конечно, со времен классической греческой цивилизации и в дальнейшем находились люди и даже целые группы людей, которые вставали в оппозицию абсолютной иррациональности. Подобные люди отваживались объяснять все явления как результат некоторого порядка вещей, распространяющегося на все отдельное. Такие гении, как Аристотель, Архимед или Роджер Бэкон, были наделены глубоким научным интеллектом, который позволял инстинктивно предполагать, что все великие и малые вещи суть проявления общих принципов, царствующих в сфере природного порядка. Но вплоть до конца средних веков широкие слои образованных людей не испытывали такого глубокого убеждения и специфического интереса к подобной идее, чтобы обеспечить неустанную поддержку

60

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Ранняя история жизни этой структуры также проявляется в аспектах целостного события
Более адекватного обоснования тех интерпретаций
Формы мышления природы принципов
Это использование понятий большой значимости существования
Во всех философских теориях имеется нечто изначальное