<<<     ΛΛΛ     >>>   

501

если мы хотим думать о благе для всех или по меньшей мере о благе для подавляющего большинства, обязывать нас приветствовать и сохранять зоны, где она еще присутствует. И в то же время говорить только от имени разума.

Конечно, и верующий, выходя за пределы такой зоны, может согласиться с тем, чтобы стать на почву разума. А вот неверующий, сколь бы сильным ни было сожаление, которое он может испытывать из-за утраты веры, каково бы ни было уважение, которое он еще сохраняет (и это по меньшей мере) по отношению к тем, у которых она еще остается, не сумел бы без тяжких жертв принять или хотя бы сделать вид, что принимает, правила, которые формулирует вера.

После того, как такое разделение сделано, я полагаю, что все те люди, которых вы имели в виду, могут играть роль «руководителей разума». Но они, как считаю по меньшей мере я сам, не могут и мечтать о невозможной для них духовной власти. Им будет вполне достаточно хорошо выполнять их собственную задачу. Но начиная с этого момента, всякий раз, когда какая-то активность в самом деле вторгается в область духа, ее уже невозможно будет без отступлений выполнять более, чем наполовину. Лучше было бы ею совсем не заниматься. Но в порядке компенсации, более ограниченная и более приятная из-за того, что мы сами ее избираем, по меньшей мере тогда, когда это делается сознательно, задача обязывает тех, кто ее выполняет, и тех (сколь бы мало их ни было), ради кого она выполняется. И увлекает их далеко за пределы той меры, которую они сами себе определили. В плане разума это спасительное занятие, будь то корректно осуществленный эксперимент, правильно поставленный диагноз, тщательно изученный текст. Занятие, несущее спасение не в силу полученного результата, а само по себе.

*

Мне гораздо приятнее отвечать на вторую часть вашей анкеты.

Вашей величайшей заслугой явилось то, что в ней вы очень правильно ставите вопрос, возможно даже лучше, чем это обычно делается. Особенно богатым по своему смыслу мне показался следующий вопрос, ответом на который я и ограничусь: «Видите ли вы в крупных послевоенных национальных движениях (русский коммунизм, итальянский фашизм, немецкий национализм) возврат к племенным религиям, которые были уничтожены римской империей и победоносным христианством, агрессивный возврат, происходящий на более обширных территориях и в более сложных социальных объединениях?».

Я полагаю, что хотя феномен, который мы наблюдаем, действительно похож на возврат этих племенных религий, все же сущест-

502

вует весьма чувствительное различие между этими движениями и мифами общины.

Что касается меня самого, то я ненавижу все из этих новых культов. Жизнь при них по многим причинам была бы для меня невозможной. Но я не считаю себя в такой степени центром мироздания, чтобы вообще не допускать во имя блага остальных триумфа того или иного из этих мифов. Разумеется, только в том случае, если бы это смогло дать счастье мне подобным или хотя бы большому числу из них.

Это необходимо было сказать, так как будучи весьма ограниченным в пространственных перемещениях я почти не в состоянии привести доказательства. И я надеюсь, что этого заявления окажется достаточно, чтобы оградить себя от обвинений, что я уступил голосу своих страстей, когда утверждал, что это возрождение социальных мифов способно существовать лишь очень короткое время, если измерять его масштабами истории.

Племенные религии, которые греческая мысль и пророческий энтузиазм в начале, а позже христианство, ставшее наследником того и другого вместе, преодолели, уже не воскреснут. И по двум причинам: в первую очередь потому, что в отличие от естественных мифов прошлого сегодняшние мифы являются мифами сочинителей романов, у каждого из них найдется свой автор. Говорят, например, марксизм (разумеется, ошибочно), имея в виду русский миф, гитлеризм (на сей раз справедливо), имея в виду немецкий миф, и хотя и не говорят «муссолинизм», то только потому, что итальянский фашизм еще не сумел сформулировать свою доктрину, которая тащится на буксире то у Сореля, то у Гитлера. Это происходит, быть может, потому, что итальянца гораздо труднее заставить отвергнуть влияние многовековой индивидуалистической цивилизации. Между тем миф, который мог бы назвать своего автора, это всего лишь роман, подобный любым другим романам, сделанный по меркам человеческого мозга, и ощущающий угрозу для себя уже только потому, что какой-то человек, даже если он изолирован, брошен в заключение, подвергнут пыткам (как, например, пастор Нимёллер), отвергает его. Более того, достаточно другого сочинителя романов, более удачливого или менее щепетильного, чтобы между этим мифом и мифом, соперничающим с ним, возникла борьба, в которой оба рискуют погибнуть. А вот естественные мифы, наоборот, оставались неоспоримыми в глазах общинной мысли и не порождали желания посягать на мифы соседствующие.

Между тем, начиная с V в. до нашей эры, белый человек постепенно привык быть индивидом, думать о своем собственном спасении, временном или духовном (все равно!), в то время как миф может существовать лишь при единодушном согласии существ, для которых своеобразие не особенно важно.

И здесь стоит привести пример Платона. В тот самый момент, когда под ударами софистов начинают умирать мифы и умирает

503

община, Платон, этот пророк «Республики» начинает с несравненной изобретательностью создавать новые мифы. А он знал, что такое настоящий миф, так как мифы его детства были еще не так далеки. Он знал их так хорошо, что из всех тех мифов, которые придумали люди, его мифы больше всего походили на мифы естественные. Причем до такой степени, что так и остались спонтанно врезавшимся в нашу память: миф о Колеснице, миф о Пещере... И тем не менее и в это благоприятное время и при всей своей изобретательности Платон не нашел средств, чтобы передать внутреннюю сплоченность, которая еще не полностью растаяла. В этом он сам почувствовал свою неудачу в тот самый день, когда, отвергнув замкнутую общину «Государства», он начал склоняться к компромиссам (впрочем, тоже обреченным на неудачу), которые прошли испытание в «Законах».

Белый человек уже никогда, по меньшей мере не испытав всеобъемлющего потрясения, не забудет, что он пережил опасный шанс и рискованную честь существования в качестве индивида.

Таким образом, оставаясь, как я полагаю, далеким от мысли, будто нам следует подражать романистам, окружающим нас, под тем предлогом, что мифы якобы соответствуют чаяниям нашего времени, я, напротив, уверен, что миф соответствует весьма специфическим обстоятельствам, случайно возникшим невзгодам. И пусть его процветание не удивляет нас! Святой Марк, передавая притчу о Христе, говорит нам о тех зернах, которые падают в бедную каменистую землю, «но быстро прорастают, так как вспашка неглубока, а как только пригревает солнышко, они начинают чахнуть, потому что у них еще нет корней, и быстро засыхают». Такими представляются мне и эти мифы. Больной, если он разумен, обращается к врачу. Если он очень торопится или же если врачи обманули его по незнанию или по небрежности, то он идет к знахарю. Паутина, кровь летучей мыши, волшебные заклинания, если в них верят, действуют незамедлительно. Но врач, пусть гораздо медленнее, в конце концов, оказывается прав, даже если больной и обречен.

При всем соучастии в бедствиях мира Франции выпало счастье остаться наименее глубоко пораженной болезнью, чем странам, которые обратились к знахарю. Это, конечно, еще не основание, чтобы она ничего не делала (подобно тому, как до сих пор она чересчур тяготела к тому, чтобы верить в это). Но является ли это основанием, чтобы отправиться на поиски какого-нибудь знахаря?

Конечно, как это вслед за многими другими показал Сорель, без мифа нельзя ничего спасти. И тем не менее неужели же человек до такой степени оказался лишенным веры, что уже никак не может обойтись без этого семени? Я в подобное не верю. Даже самые «рациональные» из нас в глубинах своего сердца лелеют такой первородный миф, надежду на завтрашний восход Солнца, не метафорический восход, на тот самый обычный восход, который зажигает зарю в небе.

504

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Олье Дени. Коллеж социологии философии 8 взаимное
Пишет в двойственности сакрального область профанного расширилась
Это действие
Оказывающего на общество воздействие