<<<     ΛΛΛ     >>>   

Убеждающее красноречие (πειθώ) есть сила взлома, увода, внутреннего совращения, незримого похищения. Эта сама сила украдкости. Но, показывая, что Елена уступила насилию речи (сдалась бы она перед буквой?), обезвинивая эту жертву, Горгий обвиняет логос в его силе обмана. Он хочет “в речи своей (τῶι λόγωι) приведя разумные доводы (λογισμόν), снять обвинение с той, которой довольно дурного пришлось услыхать, порицателей её лгущими вам показать, раскрыть правду и положить конец невежеству”.

Но прежде чем быть обузданным, укрощенным космосом и строем истины, логос есть дикое животное, неуловимая, неоднозначная животность. Его магическая, “фармацевтическая” сила проистекает от этой неоднозначности, и этим объясняется её непропорциональность той малости, какой является слово:

“Если же это речь её убедила и душу её обманом захватила, то и здесь нетрудно её защитить и от этой вины обелить. Ибо слово—величайший владыка: видом малое и незаметное, а дела творит чудесные—может страх прекратить и печаль отвратить, вызвать радость, усилить жалость…”

“Убеждение, проникающее в душу через речь”—таков фармакон и таково имя, которым пользуется Горгий:

“Одинаковую мощь (τὸν αὐτὸν δὲ λόγον) имеют и сила слова (τοῦ λόγου δύναμις) для состояния души (πρὸς τὴν τῆς ψυχῆς τάξιν), и состав лекарства (τῶν φαρμάκων τάξις) для природы тел (τὴν τῶν σωμάτων φύσιν). Подобно тому как из лекарств разные разно уводят соки из тела и одни прекращают болезни, другие же жизнь,—так же и речи: одни огорчают, те восхищают, эти пугают, иным же, кто слушает их, они храбрость внушают. Бывает же, недобрым своим убеждением душу они очаровывают и заколдовывают (τὴν ψυχὴν ἐφαρμάκευσαν καὶ ἐξεγοήτευσαν).”

Мимоходом стоит задуматься над тем, что отношение (аналогия) между отношением логос/душа и отношением фармакон/тело само обозначено как логос. Имя отношения—такое же, как и у одного из его терминов. Фармакон оказывается включен в структуру логоса. Это включение есть укрощение и решение.

5. ФАРМАКЕЙ

Но с такой стати, и коль скоро логос—уже есть проникающее восполнение, не предстает ли и Сократ, “тот, кто не пишет”, мастером фармакона? И не напоминает ли тем самым—так что легко и обознаться—софиста? Фармакея? Чародея, колдуна, даже отравителя? Даже разоблаченных Горгием самозванцев? Все эти нити сплелись в такой клубок—почти что не распутать.

В диалогах Платона Сократ часто является в облике фармакея. Этим именем Диотима назвала Эрота. Но в портрете Эрота невозможно не признать черт Сократа, как если бы Диотима, глядя на него, предложила Сократу портрет Сократа ([Пир,] 203 cde). Эрот, который не богат, не красив, не изящен, всю жизнь занимается философией (φιλοσοφῶν διὰ παντὸς τοῦ βίου); это опасный колдун (δεινὸς γόης), чародей (φαρμακεὺς), софист (σοφιστής). Личность, которую никакая “логика” не может втиснуть ни в какое непротиворечивое определение, личность демонического склада, ни бог, ни человек, ни бессмертный, ни смертный, ни живой, ни мертвый, благодаря таким, как он, “возможны всякие прорицания (μαντικὴ πᾶσα), жреческое искусство и вообще все, что относится к жертвоприношениям, таинствам, заклинаниям, пророчеству и чародейству (θυσίασ-τελετὰσ-ἐπῳδὰσ-μαντείαν)” (202 e).

В том же диалоге Агафон обвиняет Сократа в том, что тот хотел его околдовать, одурманить, сглазить (Φαρμάττειν βούλει με, ὦ Σώκρατες, 194 a). Диотимов портрет Эрота помещен между этим восклицанием и портретом Сократа в исполнении Алкивиада.

Который напоминает, что сократовская магия действует логосом без инструмента, голосом без вспомогательного средства, без флейты сатира Марсия:

“Далее, разве ты не флейтист? Флейтист, и притом куда более достойный удивления, чем Марсий. Тот завораживал людей силой своих уст, с помощью инструмента […] только напевы Марсия […] увлекают слушателей и, благодаря тому что они сами божественны, обнаруживают тех, кто испытывает потребность в богах и таинствах. Ты же ничем не отличаешься от Марсия, только достигаешь того же самого без всяких инструментов (ἄνευ ὀργάνων), одними речами (ψιλοῖς λόγοις 46)…” (215 cd).

Голый голос, голос без органа—помешать его проникновению в душу можно, лишь заткнув себе уши, точно Улисс, бегущий Сирен (216 a).

Сократовский фармакон действует и как отрава, как яд, как укус гадюки (217–218). И сократов укус хуже гадючьего, ибо след его заполоняет всю душу. Общее между сократовским словом и ядовитым питьем—то, что они проникают, чтобы им завладеть, в самое тайное нутро души и тела. Демоническая речь этого чудотворца увлекает в философскую манию, в дионисийские трансы (218 b). Когда же оно не действует как яд гадюки, фармацевтическое колдовство Сократа вызывает род наркоза, цепенит и парализует в апории, как разряд электрического ската (νάρκη):

Менон: Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только то и делаешь, что сам путаешься, и людей путаешь. И сейчас, по-моему, ты меня зачаровал и заколдовал и до того заговорил, что в голове у меня полная путаница (γοητεύεις με καὶ φαρμάττεις καὶ ἀτεχνῶς κατεπᾴδεις, ὥστε μεστὸν ἀπορίας γεγονέναι). [Мы сейчас процитировали, понятное дело, перевод Бюде]. И еще, по-моему, если можно пошутить, ты очень похож и видом (εἶδος) и всем на плоского морского ската (νάρκῃ): он ведь всякого, кто к нему приблизится и прикоснется, приводит в оцепенение, а ты сейчас, мне кажется, сделал со мной то же самое—я оцепенел. У меня в самом деле и душа оцепенела, и язык отнялся: не знаю, как тебе и отвечать […] Ты, я думаю, прав, что никуда не выезжаешь отсюда и не плывешь на чужбину: если бы ты стал делать то же самое в другом государстве, то тебя, иноземца, немедля схватили бы как колдуна (γόης). ([Менон,] 80 ab).

Сократ, схваченный как колдун (γόης или фармакей): наберемся терпения.

Как быть с этой аналогией, что непрестанно соотносит фармакон сократовский с фармаконом софистическим и, соразмеряя один с другим, заставляет нас без конца перескакивать от одного к другому? Как их различить?

Ирония—не в том, чтобы развеять софистическое наваждение, вопросом и анализом разбить какую-то оккультную субстанцию или силу. Она—не в доказательстве верного шарлатанства фармакея с опорой на незамутненный разум и невинный логос. Сократовская ирония бросает один фармакон навстречу другому. Точней, она меняет полярностью силу и переворачивает изнанкой поверхность фармакона47. Входя тем самым в силу, вчиняясь, классифицируя его, за счет того что свойство (le propre) фармакона состоит в известной неустойчивости, известной несвойственности (impropriété), и эта нетождественность себе всегда дает ему возможность быть против себя перевернутым.

Такое переворачивание—вопрос знания и смерти. Которые сливаются в один и тот же оттиск в структуре фармакона: уникальное имя питья, которого нужно дождаться. И нужно даже, подобно Сократу, заслужить.

II

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

В частности оппозиции крайней
Деррида Ж. Фармация Платона современной философии 4 повторение
С соотнесенным неприсутствием и
Записанный дискурс должен бы подчиняться
Деррида Ж. Фармация Платона современной философии 7 сочинение