<<<     ΛΛΛ     >>>   

Чтобы закончить сравнение теорий Птолемея и Коперника по критерию точности их предсказаний, упомянем результаты исследований современного американского коперниковеда О. Джинджерича, который для сравнения точности предсказаний обеих теорий предпринял широкое изучение звездных альманахов XVI в. Он исследовал деятельность двух наиболее известных создателей эфемеридов И. Штоффлера (1452-1530) и И. Штадиуса (р. 1527). Эфемерид И. Штоффлера, основанный на птолемеевской системе, был рассчитан для периода 1499— 1531 гг. Из эфемеридов, основывающихся на коперниканской системе, а их было немало, Джинджерич выбрал эфемерид И. Штадиуса, рассчитанный для периода 1554— 1600 гг., который охватил наиболее широкий период времени. Для сравнения этих эфемеридов Джинджерич, используя современную теорию и современные вычислительные средства, сделал свой эфемерид для того же периода и, сравнив его с эфемеридами Штоффлера и Штадиуса, получил величину ошибки того и другого. «Первым результатом этого сравнения было установление того факта, что величина ошибки эфемеридов до Коперника и после него была приблизительно одной и той же». У Штоффлера ошибка в долготе для Марса на 1625 г . достигла пяти градусов, у Штадиуса она была чуть меньше пяти градусов.

Отсутствие каких-либо прагматических преимуществ своей теории понимал и сам Коперник. Ему была известна наблюдательная эквивалентность обеих теорий, на которую он ссылался как на аргумент в пользу своей теории, утверждая, что явления одинаково «спасаются» как геоцентрической, так и гелиоцентрической системами. Но этот факт, естественно, мог работать и против теории Коперника. Поэтому в качестве критерия превосходства своей теории над птолемеевской Коперник выдвинул чисто конвенционалистский критерий: ее простоту, последовательность, экономичность. Ему следовали Ретик, Осиандер, виттенбергские математики, ассимилировавшие в своей практике математическую часть теории Коперника и особенно теорию движения Луны и планет. Большая простота, последовательность и единообразие коперниканской теории признаны в истории и философии науки от Галилея до Дюгема.

Необходимо отметить, что для Н. Коперника его теория действительно была проще, чем теория Птолемея. Однако это не та формальная простота, о которой идет речь в современной философии науки, когда простоту понимают как такую характеристику теории, которая делает ее более приемлемой по сравнению с альтернативными в ситуациях конкуренции теорий, эквивалентных в эмпирическом плане.

Для Коперника его теория была более проста, поскольку она описывала более простой и законосообразный мир, т. е. воплощала тот период развития научного знания, который в общем характеризуется как наивно реалистическая точка зрения на мир, согласно которой простота научной теории выступает непосредственным отражением простоты самой природы. Утеря и историческая трансформация тех смыслов, которые Коперник и его современники вкладывали в понятие простоты, а также выдвижение на первый план позитивистских концепций теории науки привело к чисто формальному пониманию критерия простоты. Например, один из современных исследователей коперниканства Р. Палтер выдвинул так называемый «80—34 синдром», означающий, что Коперник использует для построения модели универсума 34 круга, тогда как Птолемей — 80. Эти 34 круга взяты из «Малого комментария» Н. Коперника, где он действительно указывает, что для объяснения внутренней структуры универсума и движения планет достаточно 34 окружностей. Однако главным трудом Коперника был не «Малый комментарий», а «О вращении небесных сфер», в котором его система была значительно переработана. В частности, был реорганизован долготный механизм движения планет, изменен механизм прецессии и усложнена широтная схема для внутренних планет. «В результате даже сам Коперник затруднился бы подвести конечный итог своей системе. Если все же попытаться сравнить геометрически коперниканскую и птолемеевскую схемы, ограничив для большей точности это сравнение долготным механизмом для Солнца, Луны и планет, то получим 18 окружностей у Коперника и 15 у Птолемея. Таким образом, Коперниканская система очевидно более сложна, чем птолемеевская».

В работах современных исследователей справедливо, на наш взгляд, утверждается, что большая простота коперниканской теории является таким же мифом, как и ее большая точность. Систематической критике концепцию простоты коперниканской системы подверг Т. Кун в своей книге «Коперниканская революция». Он писал, что хотя с точки зрения самого Коперника его система была симметричной, гармоничной, простой, предлагала более «естественные» решения основных задач и содержала меньше ситуативных решений, тем не менее это только кажущаяся экономичность коперниканской системы. В конечном счете она была не более простой, чем птолемеевская, и едва ли менее громоздкой. Некоторая простота одних аспектов коперниканской теории оборачивалась усложнением других ее аспектов. Она была проще в том смысле, что обходилась без эквантов и некоторых эксцентров, однако каждый из них заменялся новым эпициклом. Коперник отказался от двух движений сферы неподвижных звезд, как у Птолемея, но вместо этого ввел четыре движения Земли. Кроме того, под давлением трудностей, возникавших при попытке объяснения видимых движений, Коперник вынужден был принять за центр универсума точку, расположенную недалеко от Солнца, а не само Солнце, как он намеревался вначале. Таким образом, теория Коперника не была даже последовательно гелиоцентрической. Очевидно, что говорить о большей простоте коперниканской теории по сравнению с птолемеевской по меньшей мере проблематично. «Новая гармония,— пишет Т. Кун,— не увеличивала точности или простоты. Поэтому Коперник мог апеллировать и апеллировал только к той ограниченной и, возможно, иррационально настроенной группе математических астрономов, чье неоплатоническое чутье математической гармонии не могло быть заблокировано математической сложностью системы, вряд ли обеспечивающей большую точность предсказаний, чем птолемеевская система».

Апелляция Т. Куна к «неоплатоническому чутью математической гармонии» в объяснении причины победы коперниканства также оказывается малоэффективным средством. «Неоплатоническое чутье» ничего не дает в понимании сути революции, описывая лишь ее общий культурный контекст. Однако Кун не одинок в такой оценке. Джинджерич, например, считает, что Коперниканская революция была результатом поиска симметрии и эстетической структуры мира. То, что выразил Коперник,— это новое космологическое видение, великий эстетический взгляд на структуру универсума. Что лежало в основе этого нового видения, как оно возникло, как оно работало в астрономии и было связано с ее методологией — все эти вопросы остаются не исследованными ни Куном, ни Джинджеричем. Неисследованность этих вопросов обусловливает множество других. Ведь платонизм возник не в XII, XIII или XIV вв., а был явлением эпохи Птолемея не в меньшей степени, чем эпохи Коперника. Более того, некоторые исследователи, Миттельштрасс например, традиционно подчеркивали не аристотелевские, а платоновские мотивы у Птолемея: «Птолемей в гораздо большей степени платоник, чем это обычно считают, подчеркивая его аристотелевские черты. Выражается это прежде всего в оценке астрономии, понимаемой в основном платоновски, в противоположность аристотелевски понимаемой физике... И как платоника его призовет к платоновскому порядку Коперник. Здесь платоник Птолемей предшествует аристотелику Птолемею. То, что астрономия начала свое научное развитие еще в античности, связано во всяком случае с платоником Птолемеем».

Точно так же очень сложно объяснить коперниканскую революцию простой сменой «гештальта» в XVI в. В современной литературе по истории и методологии науки все чаще подчеркивается традиционность Коперника в решении астрономических проблем, его приверженность древним, обусловленная по преимуществу его желанием неукоснительно соблюдать чистоту метода и ликвидировать эквант, введенный Птолемеем, означавший нарушение аксиомы кругового равномерного движения. Такому «традиционному» (в духе античности) восприятию Коперника объективно способствует и сама структура трактата его «О вращениях...». Так, его принцип гелиоцентризма и система мира обосновываются им в первой книге его трактата, все же остальные книги посвящены изложению вычислительных методов астрономии. И здесь в основе его подхода лежит принцип «спасения явлений». В своем следовании математическим принципам древних Коперник оказался даже более ортодоксальным, чем Птолемей. Одной из его задач, как известно, было ликвидировать эквант и восстановить принцип равномерного кругового движения. И эту задачу он решил. Непонимание некоторыми исследователями того факта, что принцип «спасения явлений» трактовался и использовался Коперником только в качестве математического метода, привело к тому, что теорию и книгу Коперника стали считать «странной и двусмысленной». Так, А. Паннекук пишет:

«В первой главе провозглашается и объясняется новая система мира, которая разрушила основы астрономии, произвела переворот в науке и мировоззрении и на протяжении многих столетий сделала имя Коперника знаменем и призывом к борьбе за просвещение и духовную свободу. Затем, изучая следующие главы, мы полностью переносимся в античный мир: на каждой странице его изложение оказывается почти робким приспособлением к птолемееву примеру. Нигде нет ни широты новой эры, ни гордой дерзости новатора, ни признаков нового духа научного исследования». Паннекук А. История астрономии.

Эта-то «противоречивость» книги Коперника и послужила тому, что его стали воспринимать полностью в духе античности. В немалой степени способствовал этому и Ретик, который, пытаясь защитить своего учителя от обвинений в неблагочестии, писал, что для его наставника «нет ничего более первенствующего и почтенного, чем идти по стопам Птолемея, совершенно так же, как поступал и Птолемей, следуя древним своим предшественникам».

Надо сказать, что Коперник действительно испытывал пиетет и доверие к астрономическим принципам и наблюдениям древних. Следование методическому принципу «спасения явлений» через аксиому кругового равномерного движения (а другого математика XVI в. предложить не могла) привело к тому, что новое строение мира, несмотря на его простоту в общих принципах, оказалось очень сложным в деталях. Однако это не привело к восприятию книги как «странной» и «противоречивой» современниками Коперника. Это восприятие характеризует только современную позитивистски ориентированную философию и историю науки.

Рассматривая коперниканскую революцию с точки зрения своей методологии исследовательских программ, современный западный философ и историк науки И. Лакатос указывает, что коперниканская программа превосходила птолемееву в соответствии со всеми тремя стандартными критериями оценки программ: теоретической, эмпирической и эвристической прогрессивности. Она предсказывала более широкий круг явлений, которые были подтверждены новыми фактами и, «несмотря на наличие явно слабых элементов в книге Коперника «О вращениях...", обладала большим эвристическим единством, чем "Альмагест"».

Однако, как отмечает сам И. Лакатос, в свете этих критериев о коперниканской революции нельзя говорить ранее 1616 г ., т. е. до открытия фаз Венеры. Несмотря на то, что коперниканская система была эвристически более прогрессивной в рамках платоновской традиции, она тем не менее но могла записать в свой актив новых подтверждающих ее фактов вплоть до 1616 г . Очевидно поэтому коперниканская революция стала в полном смысле научной революцией только в 1616 г ., когда она была практически сразу вытеснена новой динамически ориентированной физикой. Согласно Лакатосу, таким образом, коперниканство смогло претендовать на признание одновременно с тем, как перестало быть научно актуальным.

Такая оценка программы Коперника следует из того, что, по мнению Лакатоса, обе программы (и Птолемея, и Коперника) проистекают из пифагорейско-платоновской традиции, основной принцип которой состоял в описании движения совершенных небесных тел через комбинацию равномерных круговых движений. Этот принцип был сутью эвристики обеих программ, не содержащих якобы никаких указаний на то, где находится центр мира. Геоцентрическая гипотеза была твердым ядром в программе Птолемея только в связи с аристотелевской физикой. Однако для сохранения этой гипотезы и одновременно «спасения явлений» Птолемей был вынужден, во-первых," ввести эквант, что обеспечивало точное описание видимых явлений, но нарушало эвристику: движение по деференту не было одновременно равномерным и круговым, а именно оно было равномерным, но не круговым, если наблюдать из экванта, и круговым, но не равномерным, если смотреть из центра деферента. Во-вторых, в силу различия между солнечным и сидерическим годом Птолемей вынужден был приписать сфере звезд два различных движения — суточное и движение вокруг оси эклиптики, что также было дефектом его теории, поскольку звезды, будучи самыми совершенными телами, должны были иметь одно равномерное круговое движение. Эти-то два соображения и привели Коперника, как считает Лакатос, к пересмотру теории Птолемея.

Таким образом, точка зрения Лакатоса состоит в том, что Коперник не создал новой исследовательской программы, а просто модифицировал платоновское учение в том виде, какой оно получило у Аристарха Самосского, утверждавшего, что физической точкой отсчета является сфера неподвижных звезд, что Коперник не создал новой эвристики, а попытался восстановить и вдохнуть новую жизнь в платоновскую, что Коперник просто восстановил нарушенную Птолемеем (введением экванта) аксиому кругового равномерного движения. О гелиоцентризме же как новой системе мира у Лакатоса вообще нет речи, он говорит лишь о точке отсчета некоторой калькулятивной схемы — сфере неподвижных звезд.

С этой точки зрения Коперник не просто целиком и полностью оказывается приверженцем и последователем античной космологической традиции, но его теория утрачивает то новое и революционное содержание, которое составляет суть произведенного переворота,— гелиоцентрическую картину мира. Именно поэтому, оценивая роль Коперника в истории науки, Лакатос пишет, что Коперник не столько положил начало революции, сколько выступил как повивальная бабка программы, о которой он никогда и не думал, а именно антиптолемеевской программы, которая возвращала астрономию назад к Аристарху и в то же время двигала вперед к новой динамике.

Позиции Лакатоса очень близка позиция немецкого исследователя Ю. Миттельштрасса. По мнению последнего, задачей Коперника являлось прежде всего «спасение» аксиомы равномерности, а переход от геоцентрической к гелиоцентрической системе был у него лишь следствием, ценой, которую он платил, чтобы удовлетворить требование Евдокса. Миттельштрасс, таким образом, тоже «отодвигает» Коперника в античность, но уже не к Аристарху, а к Евдоксу. Он утверждает, что у Коперника речь идет прежде всего о равномерном круговом движении небесных тел, а уже потом о положении Земли, что Коперник сам укоренен в геоцентрической системе и не опровергает ее. Изменяется только система соотнесения. Точка пересечения координат перемещается с Земли на Солнце. Тем самым Коперник просто переводит геоцентрическую гипотезу в гелиоцентрическую и считает, что обе гипотезы равным образом правильно воспроизводят явления. Лакатосу и Миттельштрассу вторит и французский философ науки Жан Бернар. Вообще надо сказать, что в последнее время все чаще слышится мнение, будто Коперник имеет мало общего с современной наукой, что гипотеза о движении Земли была известна и в античности и что аргументация Коперника мистична и телеологична.

Действительно, стремление освободиться от экванта, восстановить чистоту принципа кругового равномерного движения светил было одним из мотивов коперниканской революции. Но вот, например, утверждение Миттельштрасса о том, что гелиоцентризм есть следствие соблюдения аксиомы кругового равномерного движения, абсолютно неверно. Как показали историко-научные исследования, один арабский астроном утверждал, что от экванта можно освободиться, если использовать достаточное количество эпициклов. Кроме того, доказательством того, что восстановление аксиомы равномерности, нарушенной Птолемеем, возможно и на основе геоцентризма, служит система Тихо Браге, где в центре мира покоится Земля, а вокруг нее движутся Луна и Солнце с вращающимися вокруг последнего планетами, а также сфера неподвижных звезд. Браге сумел ассимилировать математическую часть теории Коперника в рамках геостатической теории. Его система явилась замечательным компромиссом и была точным математическим эквивалентом системы Коперника. В ней была соблюдена аксиома равномерного кругового движения, были воспроизведены расстояния между объектами внутри системы, объяснены наблюдающиеся аномалии в движении планет. Это доказывает, что гелиоцентризм не есть необходимое следствие аксиомы кругового равномерного движения.

Далее, следует задать вопрос, является ли ликвидация экванта в системе Коперника аргументом, достаточным для того, чтобы убедить ученых XVI в. в правоте его теории? Ликвидация экванта в качестве основания превосходства теории Коперника могла убедить, как это ни парадоксально, не потомков или даже современников, а только предшественников Коперника. Ведь аксиома кругового равномерного движения была отброшена в астрономии, как только Кеплер заменил круговые движения на эллиптические. Именно поэтому сводить коперниканскую революцию к восстановлению чистоты платоновского принципа кругового равномерного движения значит ликвидировать коперниканскую революцию.

Таким образом, позиции Лакатоса, Миттельштрасса и других, видящих в коперниканстве лишь реставрацию пифагорейско-платоновской традиции, а в гелиоцентрической картине мира — реминисценцию идей Аристарха Самосского, не является новой в истории науки и философии. В своих принципиальных чертах она лишь повторяет скептическую установку, существовавшую в астрономии вплоть до XVI в. В результате в современных подходах такого рода, во-первых, искажается история науки, а, во-вторых, такая методологическая установка приводит к искажению историко-философского процесса и к неверной оценке роли Николая Коперника в истории науки.

Так, оценивая роль и значение Н. Коперника в истории науки и философии, Ю. Миттельштрасс считает, что Коперник в большей степени постижим, если его поместить не в начале новой эпохи, а в конце уходящей. Сам Коперник не воспринимал себя как мыслителя нового времени, его открытие было повторным открытием мыслительной возможности, утраченной со времен античности. Революцию совершили другие — Галилей и Кеплер. То обстоятельство, что они при этом опирались на систему Коперника, делает его задним числом достоянием сознания эпохи Нового времени.

Такая оценка противоречит истине. Историческим фактом является то, что Коперник предвидел подобные обвинения со стороны своих критиков. Именно поэтому он писал в «Малом комментарии»: «Пусть никто не полагает, что мы вместе с пифагорейцами легкомысленно утверждаем подвижность Земли, для этого он найдет серьезное доказательство в моем описании кругов». Гелиоцентрическая система мира — это его собственная и только ему принадлежащая теория, а не восстановленная версия античной астрономии. Гелиоцентризм не был для Коперника ни следствием, ни ценой, которую он платил за устранение экванта. Следует особо подчеркнуть, что он был альфой и омегой его теории, тем, что составляет суть коперниканства и является его собственным вкладом в историю науки и философии. Логическим следствием позиций Миттельштрасса и Лакатоса является утверждение, что учение, подобное коперниковскому, могло возникнуть в любой исторический период, как после Птолемея, так и до него. Тем самым коперниканство лишается своего объективного научно-исторического содержания, ставится вне исторического и культурного развития, превращается в некую вневременную и индетерминированную сущность. В результате гелиоцентрическая теория, положившая начало научной революции XVII в. созданием новой картины мира, превращается в простую калькулятивно-описательную схему, исчезает собственно коперниканская революция.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Если дело философии

К физике примыкает целый ряд прикладных дисциплин
Философии на западе в xixiii вв
Евдокс попытался организовать эмпирический материал наблюдательной астрономии в соответствии с