<<<     ΛΛΛ     >>>   

Америке"1. Мужчины— и женщины, которые, встретившись, сразу тянутся друг к другу.
Метисация — расовое смешение, ознаменовавшая век открытий, стала кульминацией утопии XVI века. Иберийские народы, сформировавшиеся в процессе этнического и культурного смешения с арабами, народы экзогамные по преимуществу, безоглядно скрещиваются с коренными обитателями Америки, тем самым отрицая расизм, присущий, согласно Андради, евреям, считающим себя "избранным народом", и англо-саксам, отвергающим метисацию ради жесткой эндогамии, какую проповедует их нетерпимая и самодостаточная религия. В противоположность Америке англо-саксонской, Латинская Америка представляет собой пример "транскультурации"; в этом отношении Бразилия во многих отношениях оказывается на первом месте, подчеркивает Андради и утверждает: "Мы— реализованная утопия" (с. 153).
"Шествие утопии" бразильской начинается в Лиссабоне, "варварском городе, где замешивается самое прекрасное земное человечество" (с. 155) и откуда отправляются в путь моряки-"мосарабы",— они и создадут колонию на земле утопии. Поддавшись порыву к исходу, ложные направления которого уже были заранее прочерчены в Атлантическом океане и проходили через мифические острова средневековья — Антилию, Бразил, блаженные острова, острова Помоны, остров Святого Брандана, — португальские метисы реализуют в Новом Свете древнюю мечту европейцев.
Хотя бразильской утопии "еще нет", оптимистический взгляд других авторов относит ее реализацию к самому скорому времени. В конце XX в., уверенно провозглашает в 1951 г. перед Ассамблеей ООН бразильский эссеист Освалду Аранья, "Бразилия будет одним из мировых лидеров" и внесет в "новую цивилизацию такой матери-
1 Andrade Oswald de. A marcha das Utopias— Obras Completas, Janeiro Rio de. Civilizacao Brasileira, 1978, vol. VI, p. 149. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся в тексте.
178

альный и духовный вклад, какой не будет превзойден другими народами, в том числе и теми, что сегодня считаются самыми высоко развитыми" (с. 151).
Утопия состоится потому, что Бразилия наследует и вбирает в себя экзогенность арабов, орфические чувствования католицизма, добродетели контрреформации и "политическую гибкость" иезуитов, проповедников эклектизма и межчеловеческой, межрелигиозной коммуникации. Потому, что жизнь Бразилии течет в стороне от сухой и дегуманизированной концепции Реформации, подчинившей судьбы Англии, Германии и Соединенных Штатов, от механического утилитаризма северных стран, движимых техническими стимулами и кальвинистской идеей прогресса, основанной на неравенстве людей.

Эта утопическая модель проступает уже в предшествующих произведениях Андради. Прежде всего, в манифесте "За Бразилию" (1924): преимущественно в поэтической форме, он утверждает принцип: "Варвар — наш". Она присутствует и в "Манифесте антропофагии" (1928), более революционном и социальном по содержанию; здесь-то Андради, переиначивая гамлетовский вопрос "tupi ornottupi"1*, и провозглашает "Матриархат Пиндорамы", основанный на том принципе утопии Т. Мора— "жить согласно природе",— который уже реально принят у американских индейцев. Утопические идеи он будет развивать и в дальнейшем, в своих философских эссе— "Аркадия и несказанность" (1944), "Кризис мессианской философии" (1950) и в особенности "Шествие утопий" (1953).
1* Игра слов: англ. to be (быть) — tupi, племенная группа индейцев тупи-гуарани, населяющая области Бразилии, Аргентины и Парагвая.
179

Орфический пафос утопического гуманизма
Итак, в чем же конкретно заключается утопия досуга? Вплоть до конца средних веков, напоминает Андради, досуг был привилегией класса, внушавшего к себе почтение. Для дворян и прелатов праздность представлялась добродетелью, но ее поспешила заклеймить позором рождающаяся буржуазия, которая провозгласила заслугой усилие и труд. Понятия "тратить время", "выигрывать время" становятся жесткими мерками, и согласно им складываются представления о жизни.
В то время как Северная Европа прилежно "считает" и "выигрывает время", делая приоритетом труд (воплощением механической цивилизации становятся часы), более "экзогенная" Южная Европа — Португалия, Испания и Италия — наделенная к тому же более богатым воображением, устремляется через Атлантический океан, к горизонтам утопии.
Но не все утопии одинаковы. Мор славит эгалитаризм и делает физический труд настоящим "евангелием" своей "Утопии"; Андради же отдает предпочтение тем сокрытым утопиям, что ощутимы в гуманизме Рабле, Сервантеса и Эразма, а позднее — Монтеня и Руссо. В отличие от жесткого и упорядоченного гуманизма Мора, который, продолжая традиции "Государства" Платона и "Политики" Аристотеля, строго блюдет границы между классами и функциями, ренессансный гуманизм, одушевляющий американские утопии, является продуктом "экзистенциального" и "орфического пафоса".
Куда важнее "чистого разума" оказывается витализм — чувственное наслаждение, иррационализм, питающий творчество, глупость, похвалу которой воздает Эразм,— словом, вся та полнота жизненных проявлений, что нашла выражение в крике Пантагрюэля при его появлении на свет: "Лакать! Лакать!" Подчеркивая значимость этой тенденции в мировой культуре, Андради выводит ее прямиком в рубеж XIX-XX вв., к фарсу "Юбю-король" Альфреда Жарри.
180

Однако предпочтения автора "Шествия утопий" не означают, что он отождествляет гуманизм с ренессансным духом. Ренессанс возрождает античные идеалы, но при этом искажает и фальсифицирует подлинный дух Эллады. Застывшая, мраморная Греция Ренессанса не соответствует тому орфическому, дионисийскому началу, какого требует Андради от истинного гуманизма, устремленного в будущее, "по следам шествия утопий".
Гуманизм привносит в Новый Свет надежду на лучшую жизнь. Гуманизм создает естественное право, а оно освящает право другого и лежит в основе христианских утопий, поочередно опробованных в Америке в XVI в. Такой гуманизм доживает до наших дней, и Освалд ди Андради утверждает, что его наивысшим воплощением становится традиция революционной утопии XX в.
"Шествие утопии" обогащается за счет других экспериментов: Великой французской революции, революции 1848 года, Октябрьской революции 1917 года и антифашистской борьбы 30-40-х годов. По мере того как Андради включает все новых "участников" в свое "шествие утопий", он, как нам представляется, отходит от простоты изначальной американской утопии, возникшей в момент открытия Нового Света в образе Рая в качестве противовеса европейской культуре.
В заключении эссе Андради пытается подтвердить правоту своей исходной предпосылки: Бразилия стала своего рода пророком утопической праздности, ибо, несмотря на урбанизацию ее социального ландшафта, строящегося на новых технологиях и завоеваниях прогресса, "коммерческие" порывы нейтрализуются здесь "мудрой леностью солнца" — она-то и становится настоящим лейтмотивом "Шествия утопий", панегирика "цивилизации праздности".
Беззаботность обитателей Бразилии, крах предпринятой голландцами в XVII в. после завоевания Пернамбуко попытки привить здесь "философию коммерции", матриархат, прославляемый как важная составляющая сексу-
181

альной практики, — все указывает на то, что на вопрос французского социолога Фридмана, "куда движется человеческий труд", может быть дан один-единственный ответ: к досугу.
Утопия — мечта и протест.
Ни одна утопия, даже осуществленная, не выносит конформистского приятия данности. Утопия навевает сон надежды, но главное ее предназначение — в протесте, в свержении установленного порядка. Именно принципиальное несогласие, постоянное "сопротивление", неискоренимая ересь и придают утопии ту внутреннюю динамику, которая позволила ей пройти сквозь века, непрерывно обновляя надежды.
Ссылаясь на библейские книги пророка Амоса, Иезекииля и Иеремии, на первых христиан и на евангельские заветы, на мятежи Иоахима Флорского, Томаса Мюнцера и на предвестия Апокалипсиса у Даниила и Ездры, Освалд ди Андради не ограничивает "шествие утопий" ересями прошлого, а требует для homo utopicus того же статуса, что и для homo faber и homo sapiens.
Следует подчеркнуть, что утопическая функция, поверх различных, сменяющих друг друга исторических моделей, обеспечивает утопии непрерывность — вопреки утверждению Аролду ди Кампуша, писавшего в 1984 г. о "пост-утопическом" периоде как о конечном результате авангардистского порыва. Если соотносить "постутопический" период лишь с периодом авангарда, это понятие, возможно, будет иметь смысл. Но если соотнести его с уделом людей, с их историей— как предлагал еще Освалд ди Андради в 1953 г. — то сможем ли мы утверждать, что вступили в "пост-утопию"?
Думается, что это не так — несмотря на то, что "шествие утопий" кажется завершенным, и различные модели будущего уже нельзя очертить столь же уверенно, как прежде. Это не так, если исходить из исторического и социального контекста Латинской Америки, куда вписывается Бразилия, здесь утопия не сводится к сходству с авангардом, а является "отметиной несогласия
182

Увы, нынче мы должны высмеивать утопии. В прошлом это было иногда плодотворным — культура неблагодарна, во имя обновления своих мифов она нуждается в их профанации.
Тисио Эскобар
Кажется, что всему приходит конец; для одних это конец истории, для других — конец социализма и идеологий, для большинства — конец нашей эпохи и цивилизации, для всех — конец века и тысячелетия. Как же, стоя на развалинах только что рухнувшей модели общества, не заговорить и о конце утопий?
Все идет к развязке, твердят повсюду; впереди не вырисовывается ничего нового, даже ностальгии по прошлому— и его мифология постепенно растворяется во всеобщем безверии. Мы потеряли ориентиры, разочарованы, обманулись в своих надеждах, поддались милленаристскому, а то и апокалиптическому видению истории — к нему подталкивает нас эпоха, ведь вокруг себя мы видим все новые признаки "пустоты".
В политической, общественной и экономической мысли не остается ничего, кроме краткосрочных программ и проектов, основанных на реализме и прагматике. Все остальное погружено в немоту.
В этой обстановке вполне обоснованным выглядит нежелание подчиняться "снам разума", поддаваться искушению формулировать "окончательные" ответы в ситуации неуверенности в будущем: ведь с одной стороны, потребность в альтернативной идее сегодня как никогда
186

насущна, а с другой — говорить об опережающей функции, характерной для утопической мысли, сейчас практически невозможно.
Остается обнаружить или, еще лучше, реконструировать тип мышления способного формулировать альтернативные гипотезы будущего. Мы не собираемся обращать ностальгический взор к тому, что "было" или "могло бы быть"; наша цель— восстановить утопическую функцию, всегда открытую в беспредельные дали, вопреки конечности человеческого существования; возродить мысль, онтологически направленную вовне себя, "по ту сторону" настоящего, устремленную к тому, чего "еще нет"; возродить дух неустанного вопрошания, рожденный извечной человеческой неудовлетворенностью; наконец, возродить утопию, способную вызвать плодотворные дискуссии по вопросам, именно ею когда-то поднятым впервые и ставшим теперь насущной потребностью. Например, по таким вопросам, как архитектура, урбанизм, планирование территории во всем, что связано с общественным устройством и качеством жизни; проблемы окружающей среды, требующие более творческого подхода, чем охранительный взгляд, присущий некоторым движениям; концепция гуманного и экологически чистого постиндустриального общества.
Утопия должна вновь обрести свой творческий дар: ей предстоит придумать наилучшее применение альтернативным источникам энергии и научному прогрессу — в частности, в области биотехнологии — для того, чтобы создать новые формы отношений как в сфере трудовой занятости, так и в сфере свободного времени и различных видов досуга. Она должна также провести переоценку задач и целей образования: не только гарантировать начальное образование и развивать образование непрерывное, но и стремиться снять напряжение между неизбежной соревновательностью и стремлением к равенству шансов. А это предполагает "возвращение к идее о том, что человек должен учиться всю жизнь, и такого типа образование будет сочетать в себе стимулы к соревнова-
187

тельности, укрепляющий дух сотрудничества и солидарность". Так рекомендовано в докладе, представленном ЮНЕСКО Международной комиссией по образованию для XXI века во главе с Жаком Делором1.
Утопия может помочь в создании образов будущего самой постановкой новых вопросов. Так, напряжение между универсализмом и локализмом требует поиска гармонизации ментальности "гражданина мира" с ощущением собственных культурных корней, активного участия в национальной жизни с участием в жизни базовых сообществ. Равным образом напряжение между традицией и современностью должно примирить необходимую адаптацию с самобытностью, а неизбежную глобализацию экономики— с нарастающими требованиями национальной автономии, которые по сути своей являются защитной реакцией обществ и наций, чувствующих угрозу своему существованию.
Современная утопическая рефлексия должна учитывать новые сети коммуникаций и новые ценности, задаваемые каждым мгновением, прожитым в едином времени планеты. Но если реконструкция утопии не может не принимать во внимание преимущества персонального и неограниченного по технологическим возможностям доступа к информационным сетям при свободе индивидуального выбора блока информации, то она не должна пройти и мимо опасной пропасти, которая разверзается между меньшинством, составляющим "круг" приобщенных к Интернету, и огромным большинством человечества — людьми, живущими на обочине цивилизации, в изолированных от остального мира, а иногда и деструктурированных социумах.
Наконец, утопическая функция может помочь раздробленному, утратившему территорию и обладающему множественными идентифицирующими моделями народу
1 L'education, un tresor est cache dedans. Rapport a l'UNESCO de la Commission internationale sur l'education pour le vingt et unieme siecle, presidee par Jacques Delors. Paris, Editions UNESCO / Editions Odile Jacob, 1996.
188

восстановить свою культурную идентичность. Интеллектуальный вызов современного мира требует выйти за рамки распространенных безальтернативных негативистских представлений и стереотипов насчет глобализации и ее эффектов.
Чтобы положить начало открытому и плюралистическому обсуждению вопроса, мы выдвигаем несколько проблем, способных стать предметом осмысления в утопическом ракурсе. Эти идеи относятся к области чистой спекуляции и предположений, и ни в коем случае не претендуют на окончательность, тем более на абсолютную истину. Крах утопических моделей XX в. преподнес нам наглядный урок, и состоит он в том, что ни один утопический проект, вопреки былым притязаниям, не может считаться абсолютным, ибо если утопия— всегда будущее, то она, следовательно, относительна и обусловлена определенным уровнем исторического развития, давшим импульс тому или иному проекту. Каждая эпоха ставит свои вопросы и жаждет получить на них свои ответы. По этому поводу Ф.Л. Полак заметил: "С исторической точки зрения утопия всегда относительна. Она несет в себе предпосылки собственного исчезновения во времени. Она враждебна всякому абсолюту, и ее видение лучшего возможного будущего, отнесенного сколь угодно далеко во времени, подвержено изменениям. Утопист— одновременно и визионер, и сын своей эпохи"1.
Если неведомое будущее побуждает нас к утопической рефлексии в отталкивании от ведомого и возможного, то, как следствие, наши ответы должны быть относительными и неоднозначными. О богатой полисемичности утопической рефлексии, всегда присутствовавшей в философии и политике, антропологии и культуре, свидетельствуют как проведенный ранее обзор утопической мысли на протяжении столетий и обобщающий анализ различных утопических моделей, возникавших с 1516 г., ког-
1 Polak Frederick L. Utopias and Utopian Thought. Boston. Houghton Mifflin, 1966, p. 334.
189

да Томас Мор сформулировал первую теоретическую утопию (первая часть нашей книги), так и мобилизующие возможности мифа о земле обетованной и тех мифов, которыми были ознаменованы культурные напряжения в Латинской Америке на протяжении ее пятивековой истории (вторая часть книги). Сегодня уже никто не подвергает сомнению ни разнообразие утопической рефлексии, ни ее освободительную функцию в историческом процессе. Исходя из этого, мы можем лучше осознать проекты, способные стать "проектами будущего".
В своем стремлении вообразить будущее, современная утопия исходит из вопросов, поставленных перед нами современным миром, при этом учитывая уроки, вытекающие из собственного краха. Она видит себя скорее методом исследования, позволяющим обмыслить будущее, нежели четко выстроенной программой дальнейших шагов человечества. И хотя такой подход ограничивает возможности ее практической реализации, только он может обосновать необходимость реконструкции утопии, о чем говорится вместо заключения.
Действительно, утопия представляет собой настоящую апорию: с точки зрения концептуальной и исторической, она закрывает будущее, зато открывает простор воображению. Положение по ту сторону наличной действительности позволяет утопии перебрать возможности выбора, выделить на необозримом горизонте будущего определенный сегмент пространства, точно задать в нем все ориентиры и установить опознавательные знаки. Человек испытывает потребность ориентации на территории неведомого, потребность наделить будущее неким конкретным значением и смыслом, чтобы узнать себя в изменчивом времени настоящего — даже если эта предсказанная реальность впоследствии будет опровергнута опытом. Важно материализовать будущее, конкретизируя его в символических образах, значимых для той культурной традиции, к которой принадлежат люди, это будущее   воображающие.   Итак,   утопия   имеет   прогнос-
190

тическую функцию, ее цель — дать ответ на вопрос, к чему тяготеет индивидуальный или коллективный опыт.
Реконструируя утопию, следует принимать во внимание одновременно как этот опыт, так и принципы плюрализма и свободы. Оба эти принципа, изначально не связанные с утопией, сегодня должны основываться на справедливости. Справедливость — крайне необходимое понятие; по нашему мнению, его семантика нуждается в уточнении с учетом общеизвестных несправедливостей, к которым приводит схематизм господствующего в экономике неолиберализма и отсутствие справедливого и эффективного распределения в развивающихся регионах, в том числе и в Латинской Америке. Ниже мы еще вернемся к этим принципам.
А теперь, после предварительных замечаний, обратимся к некоторым вопросам, способным послужить питательной почвой для возрождения обновленной утопии.

Гражданин планеты

Сегодня мы наблюдаем кризис гипертрофированной, подчас авторитарной и интервенционистской роли суверенного национального государства, каким оно сформировалось в XIX в. и получило развитие в ХХ-м столетии. Понятие национального суверенитета, гордо провозглашенное в свое время, ныне преобразилось в контексте новой "географии власти", отмеченной резким ростом числа межправительственных структур, которым каждое государство делегирует долю своей независимости. Наземные границы, отвоеванные, установленные и ревниво оберегаемые в ходе ожесточенных войн, размываются в проницаемом, открытом пространстве. Неразрывная связь между независимостью и территорией и классическая идея нации претерпевают ныне существенные изменения. Автаркия и изоляционизм, неотделимые от классической утопии, сделались анахронизмом в эпоху неощутимой, но всепроникающей власти средств коммуникации и новых правил международной торговли и обращения культурных ценностей.
191

Постепенное разрушение административного и бюрократического государственного аппарата, а также ограничение полномочий и независимости властных структур глубоко изменили традиционные концепции государства — как авторитарного, основанного на принуждении, так и демократического. Вследствие этих процессов политические споры ограничиваются сегодня вопросами "урезания бюджетных статей", массовых увольнений, преждевременных отправок на пенсию, снятия ограничений и разного рода приватизаций. Повсюду правительства довольствуются управлением уже существующими системами и лишены иного пространства для маневра. Происходит все это во имя реализма и прагматизма, неспособного представить себе иные альтернативы.
Протекционистский и дотационный механизм с искусственной поддержкой государственного аппарата в зонах, находившихся под непосредственным влиянием великих держав, оказался нарушенным. Подобная эволюция в значительной мере обусловлена исчезновением сфер влияния, что составляло отличительную особенность мира, поделенного надвое холодной войной. Нельзя забывать и о давлении со стороны международных организаций, таких, как Международный валютный фонд и Всемирный банк, а также Всемирная торговая организация.
В действительности, здесь есть известный простор для утопического воображения, способного осмыслить иные способы взаимодействия Государства с жаждущим развития миром различных сообществ и ассоциаций. Последний может реализовать себя в деятельности, направленной на умножение промежуточных механизмов между индивидом — одиноким, заброшенным, превращенным в маргинала или выброшенным из сообщества — и анонимным государственным аппаратом, который осуществляет над ним надзор.
Однако кризис национального государства и новая формула "внутренней независимости" требуют по-новому  определить  тотализирующее  (и  тоталитарное)
192

измерение классической утопии: она должна учитывать дробность власти современного государства, принужденного делиться ею с другими. Фактически на наших глазах уже совершается передача целого ряда государственных полномочий новым механизмам, контроль за которыми ускользает от государства, когда управление не всегда является синонимом правительства.
Целый ряд аспектов современной жизни подвержены интернационализации либо определяются межнациональными правовыми системами. В то время как идея национального гражданства постепенно сдает первоначальные позиции, их завоевывает идея мирового гражданства. Уже сейчас ее воздействие сказывается на понимании экологических и демографических проблем, а также на междисциплинарном подходе к положению человека, чьи права ныне признаны в мировом масштабе. Международные конференции Организации Объединенных Наций по окружающей среде (Рио де Жанейро, 1992), по народонаселению (Каир, 1994), по положению женщин (Пекин, 1995) и по населенным пунктам (Стамбул, 1996) способствовали глобализации ряда этих проблем и поиску единых решений.
Благодаря политерриториальному гражданству, возникающему на стыке гражданского общества и общества политического, создается пространство, где достигается все более легитимная форма международной деятельности неправительственных организаций, а также различных ассоциативных движений. Организация и развитие упомянутых гуманитарных акций подчиняются, по-видимому, той же тенденции: предпочтение отдается не правительственным чиновникам, а добровольцам.
Здесь открывается новая сфера приложения утопической мысли: как привести в соответствие систему авторитарного, вертикально организованного государства прошлого с господствующим сегодня экономическим либерализмом, предложив при этом нечто более эффективное, нежели простую коррекцию со стороны общественных механизмов. Именно в этом состоит, быть мо-
193

жет, главная задача утопии — тем более что признаки ностальгии по автократическому государству можно сегодня уловить в пережитках национализма, заметных не только в периферийных странах, где возникновение мировой экономики представляется угрозой, но и в тех, европейских странах, которые не препятствовали процессам региональной интеграции. В этой связи не надо забывать, что скрытый национализм, политический, этнический, религиозный либо замешанный на теориях культурной "исключительности", в основе своей представляет вполне понятную защитную реакцию на новое наступление "западноевропейской цивилизации".
Так же обстоит дело и с повышением роли демократии и общечеловеческих ценностей. Отход от диктатур и разного рода авторитарных систем, характерный для современного мира, есть, бесспорно, явление положительное; но у него существует и оборотная сторона. Хваленая западная модель демократии— производная от греческой философии и западного опыта двух последних столетий, прежде всего опыта Великобритании и Франции, а также Соединенных Штатов, не обязательно подходит для любого типа общества.
Приняв во внимание все эти законные оговорки, утопическая мысль могла бы способствовать преобразованию демократии в нечто большее, чем просто осуществление свободы личности через избирательное право. Здесь есть широкое поле для исследования и действия: как достичь наилучшего представительства групп, добиться на практике толерантности, внушить уважение к различиям, разногласиям и плюрализму, а также к равноправию и законности, за рамками которых не может быть истинного понимания свободы.

К широкому международному консенсусу

По всем прогнозам, в XXI в. возникнут новые международные структуры для координации и достижения международного консенсуса по всей совокупности политических, экономических и экологических проблем пла-
194

неты. Подобная интернационализация потребует пересмотра автаркической, изоляционистской классической утопии.
Экологическое сознание, сложившееся в условиях возрастающей взаимозависимости и во многом благодаря не ведающей границ сети коммуникаций, обнаружило, что мы живем на перегруженной планете с ограниченными природными ресурсами, и окружающая нас среда все больше приходит в упадок. Единственный способ избежать катастрофы в самом ближайшем будущем — это выработать правила сосуществования и защитить пространства, которым угрожает опасность: океаны, побережья, атмосферу, почву и леса. Осознав это, человечество с обостренной чувствительностью реагировало на ядерные испытания и разрушение озонового слоя. Чернобыльская катастрофа ясно показала, что наземные границы и барьеры, воздвигнутые между странами с различными политическими системами, могут быть сметены грозным ветром, свободно веющим над Европой.
Разнообразие проблем, стоящих перед нашей планетой, в действительности требует разговора не об едином и целостном процессе глобализации экономики, но о множественности процессов, как политических (интеграция и регионализация), так и культурных, в которых отражается подход мирового сознания к проблемам экологии и демографии, а также прав человека. Ибо индивидуальная декларация прав человека постепенно обогащается подлинно глобальным сознанием, опирающимся на коллективные права и права отдельных народов — сознанием нового гражданства с его ставкой на гражданина будущего, в большей степени зависимого от других и солидарного с ними, но оттого не обязательно менее свободного.

Утопия виртуальной реальности

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Обретенного вновь благодаря открытию америки
Проецируется в будущее
Об относительно невозможном исторические концепты меняются