<<<     ΛΛΛ     >>>   

где предполагается всеобщее равенство) Праксагора дает наивный, но тем более показательный ответ: "Рабы". В конечном итоге, любой, самый идеальный режим не обходится без рабов.

Другая комедия Аристофана, "Птицы", как отмечает Эрнст Блох1*, осмеивает как раз те идеи , которые выдвинутся на передний план в социальной утопии XIX в. Два афинских гражданина призывают птиц создать птичье царство на облаках, втайне надеясь там обосноваться. Писфетер обращается к зябликам и ласточкам с подрывными речами, уверяя, что в древности, задолго до появления богов, птицы были хозяевами вселенной, и призывает их вернуть свой утраченный Золотой век. Евельпид тупо верит в возможность построить город в воздухе, между небом и землей. Птичье государство должно стать царством свободы, где всякая дисциплина и все правила будут отменены. Там будет царить природа в чистом виде. Утверждая превосходство природы над законом, птичий хор в духе учения софистов объявляет зрителям:
Посетители театра, если кто-нибудь из вас
С нами жить привольно хочет, пусть идет скорее к нам.
Что по вашему закону безобразно и грешно,
То слывет у птиц прекрасным и у нас разрешено.
[Пер. С.Апта]
Так Аристофан резко обличает крайности социальной утопии: ее идеализированные прожекты— не более чем воздушные замки. Такую же антиутопическую сатиру находим в комедиях Мариво2* "Остров невольников" (1725) и "Остров Разума" (1729), и в романах-аллегориях "Остров пингвинов" (1908) Анатоля Франса и "Скотный двор" (1945) Джорджа Оруэлла.
1* Эрнст Блох (1885-1977) — немецкий философ,   создатель "философии надежды".
2* Мариво Пьер (1688-1763) — французский писатель, драматург.
32

От утопий 1960-х гг. к экоутопиям современности
С 60-х гг. XX в. жанр и практика утопии обретают определенную актуальность в ряде произведений, восхваляющих "революцию сознания", "живую утопию" Соединенных Штатов и "власть воображения" в период событий Мая 1968 года во Франции. Одновременно с требованиями полной и повсеместной революции обнаруживаются другие тенденции, например, в США, в частности в Калифорнии, возникают коммуны хиппи, а в Европе и Латинской Америке ширится движение за самоуправление. Эти тенденции выражают стремление постепенно реализовать утопию через идеальную ячейку внутри реального общества. Эксперименты множатся, и книга Герберта Маркузе "Конец утопии" (1967) вызывает яростную полемику. Вольнолюбивые идеалы с новой силой возрождаются в книге Урсулы Ле Гуин1* "Обездоленные" (1974), которая изображает двойственное воздействие утопии в контексте "образцового общества" — она порождает одновременно страх и надежду.
Черты экологической утопии вырисовываются в романе "Утопия или смерть" (1974) Рене Дюмона2* и в причудливой книге Эрнеста Кэлленбаха3* "Экоутопия" (1975), оказавшей значительное влияние на калифорнийский пост-хиппизм. Книга Дюмона интересна тем, что в ней анализ "заката общества расточения", не ограничиваясь апокалиптическим диагнозом "конца цивилизации", сопровождается альтернативным, "более или менее реальным" и "относительно разумным" предложением ряда мер, названных автором "организованными восстаниями". Эти последовательные восстания предполагают: достижение национальной независимости "при опоре только на собственные ресурсы", при том что сельскому хозяйству отводится приоритетная роль; соз-
1* Урсула Ле Гуин (род. в 1929 г.) — американская писательница.
2* Рене Дюмон (род. в 1904 г.)— французский писатель, автор сочинений по проблемам "политической экологии".
3* Эрнест Кэлленбах (род. в 1929 г.)— американский писатель и издатель.
33

дание международных учреждений по добыче и сбыту сырья; аннулирование чрезмерной задолженности и национализация недр; постепенная интеграция мировой экономики, благоприятствующая более быстрому развитию экономически зависимых стран; централизованное распределение редких ресурсов, что позволит исключить всякую форму мирового господства. Создавая свой проект "мировой цивилизации", Дюмон исходит из принципа низкого уровня потребления энергии и полезных ископаемых и из представлений об обществе, которое "живет в гармонии с природой, и, следовательно, сохраняет длительную жизнеспособность"..
"Южная коммуна" являет собой парадигму утопии, "воплощенной в жизнь". Созданная в 1955 г. в Уругвае коммуна в 60-е г.г. имела большое местное влияние как образец интенсивного труда в издательской сфере. После государственного переворота в июне 1973 г. и неудачной попытки продолжить свою деятельность в Перу, коммуна эмигрирует в Швецию, где легко вписывается в общинную скандинавскую традицию, вызвав целую волну подражаний. С 1985 г. коммуна вновь возвращается в Монтевидео, сохранив филиал в Швеции. Эта яркая история столкновения идеала и действительности еще ждет своего летописца.
Литературный образ и воплощение утопического идеала
Несмотря на строгие определения ряда теоретиков1, утопия не ограничена рамками только одного жанра. Утопическая составляющая может быть обнаружена и в других литературных жанрах. Мы имеем в виду, в частности, рассказы о путешествиях, педагогические сочинения,   такие,   как    "Эмиль"    Жан-Жака    Руссо,
1 Во вступительном слове и в предисловии к литературной истории утопической мысли (Voyage au pays de nulle part. Editions de l'Universite de Bruxelles, 1975) Рэмон Труссон дает узкое определение утопии, принимая в расчет только те произведения, которые он относит к этому жанру.
34

"Леонардо и Гертрудис" Песталоцци и некоторые тексты испанца Мельчора де Ховельяноса1*, а также политические аллегории и социальные сатиры. В Латинской Америке в последнюю группу вполне вписывается произведение аргентинца Хуана Баутисты Альберди2* "Паломничество Света дня, или Путешествие Правды в Новом Свете"; с этой же точки зрения могут быть прочитаны некоторые страницы Хуана Монтальво3* и Мануэля Гонсалеса Прады4*.
Литературный вымысел, выходящий за рациональные пределы, предполагает "утопическое прочтение" многих текстов. Художественное воображение способно создать другую реальность, преобразуя действительность с помощью фантазии или гиперболы. В одних случаях вымысел позволяет почувствовать открытость в будущее произведений, на первый взгляд завершенных, в других случаях воссоздать "ностальгические" пространства мечты и потерянного рая.
В русле утопии можно прочесть главы, посвященные описанию Телемского аббатства в "Гаргантюа и Пантагрюэле" Рабле, "Бурю" Шекспира (где открыто проведено противопоставление Ариэль / Калибан, которому было суждено большое будущее в латиноамериканской литературе), поэзию Гарсиласо де ла Веги5, а также "Дон Кихота" Сервантеса, книгу с чертами как утопии, так и антиутопии6.
1* Гаспар Мельчор де Ховельянос и Рамирес (1744-1811) — испанский просветитель, драматург и поэт.
2* Хуан Баутиста Альберди (1810-1884) — аргентинский писатель и юрист.
3* Хуан Монтальво (1833-1889) — эквадорский писатель.
4* Мануэль Гонсалес Прада (1844-1918)— перуанский публицист и поэт.
5 См.: Castillo Moreno Enrique. Melancolia y utopia en Garcilaso de la
Vega // Cuadernos Hispanoamericanos, № 439. Madrid, январь 1987.
Исходя из топоса Аркадии, автор относит к утопии эклоги I и III.
6 См.: Maravall Jose Antonio. Utopia y contrautopia en el Quijote. Pico
Sacro, Santiago de Compostela, 1976. Другие авторы не раз склонялись к
восприятию фрагмента, посвященного острову Баратария, как антиутопии.
35

Некоторые произведения представляются "поэтическими утопиями" — таковы "Освобожденный Прометей" Шелли, где воссоздана "земля без царей, без грехов, напоминающая Эдем", и "Пантисократия" Сэмюэля Кольриджа и Роберта Саути, где воспевается крушение воображаемых границ между "моим" и "твоим". Эти поэты мечтают о создании на севере Америки, под управлением всенародно избранного правительства, "экспериментальной республики" Пантисократия с обобществленной частной собственностью. Уильям Блейк также создает смутный образ утопии в своем "Иерусалиме". Английские, русские, немецкие и французские романтики в патриотическом воодушевлении воспевают "родину", предрекая ей утопическое будущее, которое в их произведениях нередко обретает черты идеализированного средневекового прошлого.
В романе Достоевского "Бесы" с большой художественной силой воссозданы проблемы утопии. Проект "всеобщего счастья" Шигалева и "будущая крепость" Верховенского воплощают рассудочное ясновидение меньшинства, уверенного в своем праве переделать мир и повести за собою большинство наподобие стада. Современный автор, Э.М.Чиоран, опирается на роман Достоевского в своей критике "католико-папистской" тенденции определенной разновидности "социализма". Многие социалисты-утописты, напоминает он, не избежали соблазна присвоить себе роль священников, епископов, пап — функции, вытекающие из иерархической структуры общества. Так, Сен-Симон считал себя "Папой новой социальной религии". По утверждению Чиорана, Достоевский осуждает искушение тоталитаризмом, воплощенное в его "бесах"1. В том же русле можно предложить антиутопическое прочтение "Замка" Кафки или, тем более, "Повелителя мух" Уильяма Голдинга.
Не следует забывать о латиноамериканских образцах, обогативших   утопию   дополнительными   смысловыми
1Cioran Е.М. Histoire et utopie. Paris, Gallimard, 1977, p. 140-144.
36

нюансами, прежде всего "поэтически-активными" архетипами (Блох), подспудно определяющими характер утопической картины. Хосе Лесама Лима1* приводит в действие их активную силу, исходя из различия между возможностями образа и потенцией слова. Напряжение между ними порождает литературную игру с утопией, составляющую значительную часть творчества Лесамы Лимы, как поэтического, так и прозаического.
В критике зачастую предлагается утопическое прочтение отдельных произведений латиноамериканской литературы. Так, в своей книге "Творчество и утопия" Хуан Дуран Лусио анализирует утопическую установку поэм "Араукана" Алонсо де Эрсильи и "Величие Мехико" Бальбуэны3* в их связи с мифом об Аркадии, "американистских" стихотворений Рубена Дарио и ряда других текстов, от "Дневника" Колумба до "Ста лет одиночества" Габриэля Гарсиа Маркеса.
В наших книгах "Искатели утопии" и "Культурная идентичность Ибероамерики в ее прозе"4 отмечается утопическая функция многих "романов инициации", таких, как "Рай" Хосе Лесамы Лимы. Романы "Потерянные следы" Алехо Карпентьера и "Игра в классики" Хулио Кортасара представляют собой примеры того, что мы называем центростремительным и центробежным движением в поиске американской идентичности, в котором утопическая составляющая играет существенную роль. Оба произведения строятся на сюжете путешествия, но в одном случае герои в поисках национальной идентичности устремляются вглубь континента, в непроходимые леса, в самое сердце Америки (центростремительное движение), в другом они совершают ини-
1* Хосе Лесама Лима (1910-1976) — кубинский поэт, прозаик. 2 Juan Duran Luzio.  Creacion y utopia (Letras de Hispanoamerica). Costa Rica, Euna, 1979.
1977; Identidad cultural de Iberoamerica en su narrativa. Madrid, Gredos, 1986.
37

циационное путешествие в Европу (центробежное движение).
От безумия к надежде
Выявление утопической ориентации в литературе показывает, что отсутствие терминологической четкости привело к смысловому сдвигу, вследствие чего утопия и в особенности утопическая константа оказались сведены к простым рассуждениям о "дополнительных возможностях" реальности, иными словами, не более чем к мечтам, надеждам и несбыточным проектам. Попробуем развить эту идею Рэмона Рюйера.
Утопическая константа — понятие для Рюйера более широкое, чем жанр утопии— есть способность вообразить и преобразить реальность на основе гипотезы, воссоздать иной миропорядок, что означает не отрицание реальности, но углубление ее возможностей. В целом, можно сказать, что утопическое — это "мысленный эксперимент с дополнительными возможностями реальности"1.
Внутренне присущая мифологическому, архетипическому и символическому мышлению утопическая константа отличается от жанра утопии, который предполагает рассудочное изображение специфически упорядоченного мира, рассчитанного до мелочей. Теоретически целостная концепция утопии всегда воплощена в модели идеального общества, способной послужить власть предержащим и повлиять на историческое развитие, что вовсе не обязательно присуще утопической константе, предполагающей гораздо большую гибкость. Утопическая направленность, по выражению Маннгейма, позволяет преодолеть "пределы установленного порядка" и сливается с "пылкой устремленностью к будущему".
------------------------------------
1 Ruyer Raymond. L'utopie et les utopistes. Paris, PUF, 1950, p.9.
38

"Котел свободы" (1865) Артюра де Боннара1* представляет собой крайний, если не сказать курьезный пример. На грани безумия Галл (под этим именем скрывается сам автор) воображает, будто утопия была зачата Богом, а человек должен в буквальном смысле породить ее на свет. "Человек, акушер утопии, осуществляет ее, благодаря прогрессу." Для Галла "весь мир — нынешняя или бывшая утопия". Так собака — это утопия волка, электрическая лампочка — утопия газовой лампочки, а газовая лампочка в свою очередь была в свое время утопией свечей и масляных ламп. Хлороформ и эфир, "превращающие страдание в райские сны,— это счастливая и благотворная утопия хирургии". Автор выражает свою мысль в поэтической форме:
Процесс письма, увековечивающий мысль, — это утопия слова, уносимого ветром; печатный станок, тиражирующий тысячи печатных листов, — это утопия пера, которое, словно улитка, тащится по листу бумаги, проклиная свою медлительность2.
Человечество оказывается помощником Бога в деле Творения, которое с каждым днем совершенствуется, благодаря тому божественному инструменту, каким является утопия. Утопия присутствует во всем, что связано с человеком. Эту идею, хотя и в иной форме, проводит Эрнст Блох в книге "Принцип надежды"3, произведении многоохватном, многозначном, своего рода энциклопедии, созданной с целью сохранить все то, что было намечено, но не завершено в человеческой культуре. Блох считает утопическими все скрытые ностальгические устремления в философских, этических и социальных построениях человечества и связывает утопию с созиданием будущего.
1* Артюр де Боннар (1805-1875)— французский писатель, последователь Ш.Фурье.
2 Gallus. La marmite liberatrice. Paris, Balland France Adel, 1978, p. 47-
54.
3 Bloch Ernst. Le principe esperance. Paris, Gallimard, 1982.
39

Утопии в строгом смысле слова, политические, социальные, технические или "утопии географические, описывающие земной рай", свидетельствуют о надеждах человечества. Жанр утопии важен в той мере, в какой он создает модель, архетип человеческого общества, своего рода "программу лучшего мира". Все произведения этого и сходных жанров образуют "большую энциклопедию надежд", "зеркало наших желаний".

Разнообразие типов утопии, выявленное в нашем беглом очерке, может привести в замешательство, какое вы испытали бы, по шутливому замечанию Жиля Лапужа, если бы попали в настоящую испанскую таверну, куда всяк приходит со своими желаниями и верованиями1. Утопия становится формой, способной вместить любое содержание.
Этот предварительный вывод о многообразии утопии — отправная точка для следующей главы.
1 Gilles Lapouge. Les fabricants du soleil // La Quinzaine litteraire (1/31 aout 1981).
40

2. ВРЕМЯ НАДЕЖДЫ И ПРОСТРАНСТВО ВООБРАЖЕНИЯ
Всякая утопия предполагает полное отрицание реального времени или пространства, в координатах которых протекает жизнь, а часто и того и другого разом. Утопия "не от мира сего" предполагает создание иного мира, который вбирает ценности прошлого, проецируется в будущее или же представляется уже существующим, но где-то в другом месте.
Другое возможное время
Локализация утопии во времени или в пространстве предполагает создание качественно отличной реальности. Иной, альтернативный мир являет собой критический противо-образ реальности, данной "здесь и теперь", которую утопия стремится изменить, дабы исправить ее несправедливое устройство. Стало быть, утопия всегда дуалистична в той мере, в какой она создает и представляет противо-образ, другую реальность — существующую, бывшую в прошлом или возможную в будущем. Дуалистичность эсхатологической картины мира рождается из противопоставления бренного, ограниченного во времени пространства и вечности, иначе говоря реального пространства и Царства Божия. В утопии, напротив, противопоставление не выходит за пределы здешнего мира; иное время существует внутри исторического времени, а иное пространство — внутри пространства географического1.
1 Polak Frederik. The image of the future. New York, Leyden and Dobbs Ferry, Ocean Publications, 1961, vol. 1, p. 44.
41

Вот почему при изучении утопии такое значение имеют понятия времени и пространства. Следует подробнее рассмотреть каждое из них.
Что касается времени, то утопия обычно устремлена в прошлое или в будущее.
Прошлое, как правило, отождествляется с мифами о Золотом веке или о потерянном рае in illo tempore [в ином времени]. Следы этих мифов обнаруживаются во всех религиях и культурах, включая доколумбовы культуры. Обращаясь к прошлому, философы и поэты придают ностальгический оттенок образу "идеального времени", которое ассоциируется с буколическими сценами или с Золотым веком, когда "весна была вечной" и "все радовались вместе с природой", как пишет Гесиод в "Трудах и днях". Это утраченное время имеет характерные для утопии черты: не зная ни преступлений, ни законов, ни наказаний, ни войн, люди живут счастливые и беспечные на изобильной земле. Per se dabat omnia tellus [Сама все давала земля], утверждает Овидий в "Метаморфозах". Золотой век не знает эволюции. Все установлено изначально и навсегда.
Тесная связь утопии с прошлым способна оживить архаические стереотипы сознания и породить консервативный утопизм, который ищет решение современных проблем в устаревших исторических моделях. Утопизм, обращенный в прошлое, куда более распространен, чем обычно полагают; так, в Латинской Америке его присутствие очевидно в различного рода индихенистских1* и экологических движениях, ратующих за возврат к природе и к образу жизни коренного населения, а также представляющих доколумбову эпоху как Золотой век. Восхваление былых времен связано с верой в то, что в Америке "примитивный человек" жил, "как Адам", чуждый законам исторической эволюции европейского мира.
1* Индихенизм — течение в общественной мысли, политике, литературе, искусстве Латинской Америки, связанное с защитой прав, изучением культуры коренного населения континента.
42

В латиноамериканских романах идеализация "первоначального состояния" находит свое отражение в образах аркадийских селений (таковы Макондо в произведениях Г.Гарсиа Маркеса, Руми в романе Сиро Алегриа1* "В большом чуждом мире"). Счастливая жизнь этих селений, существующих вне исторического времени в "островном" пространстве, оказывается возможной благодаря оторванности от мира, а их разрушение всегда происходит вследствие агрессии извне.
Будущее. Начиная с XVII в., в особенности после публикации "Базилиады" (1753) и "Кодекса природы" (1755) Морелли, утопия проецируется в будущее. Будущее ассоциируется с прогрессом, и утопия опирается на оба эти понятия, особенно в XIX в., когда технический прогресс и научные открытия, как казалось, снимают все барьеры. При этом утопия приходит к отрицанию прошлого, вплоть до его полного забвения.
В Америке, этом "континенте грядущего", которому Гегель дает двойственную оценку, утопия отождествляется прежде всего с будущим и актуализируется всякий раз, когда Европа переживает кризис. И в Америке, и в Европе утопия выражает устремленность человека в будущее, ибо желания, мечты и надежды, планы и цели побуждают нас к действию. Такой противник утопии, как Бенедетто Кроче, признает все же, что "утопия нынешнего дня становится завтра реальностью", тем самым он перефразирует знаменитые слова Виктора Гюго: "утопия— это правда завтрашнего дня", или более тонкое определение Ламартина: "утопии — не более чем преждевременные истины". Не будучи столь категоричным, Маннгейм утверждает, что "сегодняшние утопии могут завтра стать реальностью". В любом случае правоту утописта подтвердит только будущее.
Главное— верить в будущее. Чтобы "построить будущее, исходя из богатых возможностей человечества", надо "найти в человеческой жизни  нечто свежее, неожи-
1* Сиро Алегриа (1909-1967) — перуанский прозаик.
43

данное, новое" и "трудиться в сфере того, что должно стать, а не того, что есть":
Тот, кто во имя реализма перестает искать новое и возможное, утрачивает контакт с настоящим, ибо настоящее всегда обусловлено будущим1.
Несколько схематизируя, можно сказать, что утопия революционна в том случае, когда она решительно устремлена в будущее; консервативна, когда обращена в прошлое; антиисторична, когда в ней изображается существующий мир, отдаленный на большое расстояние.
Футуризм научной фантастики
В то же время ставка на будущее не всегда утопична. Картина будущего как проекции настоящего, пусть даже подправленного и улучшенного, еще не есть утопия: это некое предвидение дальнейшего развития человечества, футурология, которой занимаются авторы научно-фантастических произведений.
Предвидение может быть оптимистичным или пессимистичным. Во втором случае негативный образ будущего является формой сохранения статус-кво (из боязни перемен) или призывом (из чувства необходимости перемен) исправить то, что в настоящем поддается улучшению, с целью избежать катастрофы в будущем. В обоих случаях напряжение между настоящим и будущим неизбежно, даже если признать, не без некоторого фатализма, что "настоящее — зародыш будущего" (Лейбниц).
Для авторов произведений в жанре научной фантастики будущее является лишь экстраполяцией тех явлений настоящего, что сильнее всего подстегивают воображение,— таких, как революция в области средств коммуникации, рост населения земного шара в свете тревожного прогноза Мальтуса, сокращение природных ресурсов, крупные технологические достижения или риск эко-
1 Bookchin Murray. Utopisme et futurisme — L'imaginaire subversif. Op. cit., p. 67.
44

логической катастрофы. Нельзя рассматривать как вариации утопии различного рода научно-фантастические антиутопии, дистопии (это слово означает "не место" в смысле отрицания возможности существования в нем) или какотопии (инфернальные утопии), а также футуристические кошмары Элвина Тоффлера1* ("Будущий шок"), изображение демографических катастроф в книгах Пола Эрлиха2*, крупных технократических государств у Германа Кана3* или революции в области средств коммуникации у Маршалла Мак Льюэна4*.
Пытаясь предугадать будущее, "мы воображаем новое, — напоминает Умберто Эко, — исходя лишь из того, что мы уже знаем". Вот почему все авторы прошлого, пытаясь вообразить летающего человека, изображали его с крыльями, наподобие птичьих. Поэтому и всякая "шокирующая картина будущего" перестает нас удивлять, когда становится реальностью. Возможность удостовериться в истинности того или прогноза всегда производит более сильное впечатление, нежели обещания утопии.
Научно-фантастические произведения изображают "далекие миры", не предлагая их в качестве замены существующей модели, о чем свидетельствует критический и сатирический пафос некоторых книг Рэя Брэдбери (я имею в виду его "Марсианские хроники", "451° по Фаренгейту") или Итало Кальвино ("Космикомические рассказы").
В футуристических прогнозах и утопиях замечательно проявляется способность человека воображать будущее. Джордж Стайнер считает эту особенность "метафизической и логической несообразностью". "Потребность и способность человека мечтать о будущем, его умение на-
1* Элвин Тоффлер (род. в 1928 г.)— американский писатель-фантаст.
2* Пол Рольф Эрлих (род. в 1932 г.)— американский писатель, автор работ по проблемам экологии.
3* Герман Кан (1922-1983) — американский писатель.
4* Герберт Маршалл Мак Льюэн (1911-1980)— канадский писатель, теоретик массовой культуры.
45

деяться делают из него уникальное существо"; эти свойства "тесно связаны с грамматикой, с сослагательным наклонением, актуализирующим явление еще до того, как оно становится реальностью"1.
Два рая

Постоянная переоценка ценностей неотделима от философии времени в ее тесной связи с утопией. Всякий человек испытывает потребность оправдать свою жизнь и не желает смириться с тем, что каждое мгновение бесследно исчезает. Поэтому можно говорить о "благодарности по отношению к памяти" — благодарности двойной: за воскрешение былого и за отрадные воспоминания. Именно в этом русле Жан Казнев, изучает связь между понятием счастья и понятием культуры2. Лучший пример являет нам христианская эсхатология с ее двойным образом рая: потерянного, где жили первые люди (прошлое) и рая post mortem (посмертного будущего), где будут обитать праведники.
Картины будущего могут даже влиять на прошлое. Вспоминая свою жизнь, человек склонен представлять ее
1 Steiner George. Extraterritorial. Barcelona, Barrai Editores, 1973,
p. 83.
2 Cazeneuve Jean. Bonheur et civilisation. Paris, Gallimard, 1966.
46

такой, какой ему хотелось бы ее видеть и какой она должна была стать. Мечтание расцвечивает прошлое и тем легче уносится в будущее.
Действительно, даже футуристическая утопия и та соотносится с архетипами прошлого, которые питают "упреждающее сознание". Само понятие прошлого, воспоминание о лучшем историческом времени созидает понятие будущего, именно это и позволяет интегрировать мифы прошлого в картину будущего — нового Золотого века, мечта о котором подспудно определяет большинство утопических проектов.
Как бы ни устремлялась утопия в будущее, она всегда полна ностальгии. Самая рационалистическая утопия неизбежно восходит к образу утраченного рая. "Возвращение к истокам" воскрешает миф о земле обетованной, "добрый дикарь" олицетворяет первого христианина, "добрый революционер" наделяется добродетелями и того и другого. Возвращение к истокам нередко питает националистические мифы, полные ностальгии по невозвратному прошлому. Эти архаические мифы, противопоставленные непосредственному субъекту истории, еще больше углубляют очевидный разрыв между действительностью и идеалом. О необходимом равновесии между воспоминанием и надеждой так говорит Альфонсо Рейес:
Из христианских догматов и из всей предшествующей культуры люди вынесли веру в то, что в прошлом они знали лучшие времена и лучшая эпоха их ожидает в будущем: позади потерянный рай, а впереди царство небесное, а может, и царство небесное на земле. Наше бытие протекает меж двух утопий, двух миражей, двух образов несуществующего счастливого Града. Итак, бывают утопии ретроспективные и утопии предвидения1.
Лик, обращенный назад, и лик, обращенный вперед: в Латинской Америке эта диалектика Старого и Нового чрезвычайно важна и не всегда учитывается в должной
1 Reyes Alfonso. No hay tal lugar — Obras Completas, t. XI, Mexico, Fondo de Cultura Economica, 1960, p. 341.
47

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Пылкой устремленностью к будущему
Единообразию привело к появлению в постиндустриаль 80 ном обществе его называют также
Семейной истории