<<<     ΛΛΛ     >>>   

134

Неудивительно, что консерваторы, никоим образом не отказывая в поддержке монархии, были не согласны с новыми методами, при помощи которых королевская власть расширяла свое могущество. При этом наиболее резкой критике подвергался бюрократизм, который немецкие охранители считали рационалистическим (а поэтому либеральным) порождением просвещенного абсолютизма, с одной стороны, и революционного движения — с другой. Бюрократический механизм подрывал консервативное представление о личной преданности власти и заменял идею персонального служения обезличенным принципом службы. Эта тенденция зачастую рассматривалась консерваторами как наиважнейшая опасность для существующего режима. В этой связи можно еще раз вспомнить слова Леопольда фон Герлаха о том, что «корень зла не в испорченных нравах» «и даже не в парламенте», «а в министрах», поэтому «опираться нужно не на политических искусников, преуспевших в политической проницательности, но прежде всего на истину и верность... на веру в Богом данный порядок» (46, S. 301). Об органической чуждости бюрократизма консерватизму говорил и Ф. Ю. Шталь, отмечая, что во время реставрации Бурбонов «реакция против бюрократического деспотизма была еще сильнее, чем против демократии» (70, S. XXIV). Не кто иной, как Ф. фон Штейн, считающийся одним из родоначальников консервативного реформизма в Германии, в своем письме к Гарденбергу одну из своих главных задач видел в том, чтобы «разорвать цепи, которыми бюрократия сковывает порыв человеческой деятельности», из-за своей «приверженности к механицистскому угнетению» (71, S. 77). Другой консерватор-реформист, Йозеф фон Радовиц, характеризуя реакционную

135

абсолютистскую политику всеобщей унификации канцлера Мантойфеля, позволил себе достаточно эмоциональный вывод: «Равенство без свободы! Что после этого считать революцией?» (цит. по: 129, S. 81-82).
Однако не только консерваторы-институционалисты, склонные к проведению умеренной реформистской политики, осуждали порожденную абсолютизмом бюрократию. Даже такой убежденный легитимист, как Э. Л. фон Гер-лах в тревожном 1849 году говорил о «бездушно-бюрократической природе абсолютизма»(44,S.80), а его брат Леопольд фон Герлах видел в бюрократизации власти причину морального разложения высших должностных лиц государства. Так, характеризуя канцлера Мантойфеля, Л. фон Герлах отмечал: «Он все окружает осведомителями, так как не доверяет ни одному человеку и никакому закону» (44, S. 121). Таким образом, братья Герлахи, считавшиеся вождями «камарильи», которая поставила себе целью пресечение всяких либеральных тенденций в Пруссии, отнюдь не были сторонниками сохранения абсолютистского режима, хотя и не могли себе позволить принципиально отрицательную позицию по этому вопросу, так как это затрагивало авторитет монархии, которая была важной составляющей консервативного мировоззрения. Неоднозначное отношение партии легитимистов к абсолютизму удачно выразил Ф. Ю. Шталь, считавший, что «разрушение прежней абсолютной монархии не было ее делом, а восстановление этой монархии не стало ее призванием» (44, S. XXV).
Антипатия немецких консерваторов к бюрократической системе сохранилась и после того, как абсолютистское государство стало принадлежностью истории. Оpгaницисты-охранители не могли смириться с рационально-

136

механическим (на их взгляд) характером административной власти, полагая, что она, как и все идущее от абстрактных схем разума, лишена жизненного фундамента, опирающегося на конкретную действительность. А отсутствие связи с жизнью для системы, являющейся носительницей власти, способно привести к самым отрицательным последствиям для монархии. Не случайно «Kreuzzeitung» уже в 1893 году определила бюрократию «как преграду между троном и народом», которая «медленно, но верно тянет нас к гибели, к социальной революции!» (цит. по: 136, S. 238). Таким образом, партия «Kreuzzeitung», будучи наследницей легитимизма, оставалась верной монархической идее, выступая против чиновнического бюрократизма в любых его проявлениях. По мнению X. Хеффтера, даже в 1882-1883 годах, когда разногласия «Kreuzzeitung» с Бисмарком свелись к минимуму, она все же предпочитала видеть в этом заслугу кайзера, а не рейхсканцлера, «демонстрируя тем самым свой роялизм, а не верность Бисмарку»(136, S.47).

в) органицизм как основа представлений об обществе

Подобная стойкая антипатия к чиновничеству, несмотря на меняющиеся исторические условия, во многом объяснялась тем, что бюрократия не вписывалась в органицист-ские представления немецкого консерватизма о государстве. Не случайно упрек в механистическом характере господства чиновничьей администрации был одним из самых распространенных в среде охранителей.
Трактовка государства как организма возникла в споре с рационалистическими представлениями об обществе и государстве. По мнению М. Грайфенхагена, с самого на-

137

чала консервативный «органицизм носил негативно-критический характер» (132, S. 202), возникнув как противовес рационалистической теории государства. Еще Ю. Мезер, уподобляя современное ему государство человеку почтенного возраста, считал, что политическим геометрам не место в реальной государственной жизни, так как «из старого, не отличающегося пластичностью человека» они сделают, «скорее калеку, чем канатоходца» (161, S. 205). Однако наиболее существенный вклад в органическую теорию государства внесли немецкие романтики, получившие возможность обобщить негативные последствия механистического подхода к государству, которые проявились в ходе Великой французской революции. Так, Ф. Шлегель отметил, что «сущность всех революционных начинаний в политике состоит в том, чтобы разбить тело государства на составные атомы, разложить на элементы и потом воздействовать на эти расчлененные элементы и отдельные атомы хаотической массы чистой силой как противовесом» (цит. по: 132, S. 202). В противоположность такому искусственно созданному государству романтики выдвинули принцип естественного сочленения всех элементов государственной жизни. По мнению Новалиса. «судебные палаты, двор. Церковь, правительство, общественные собрания, академии, коллегии и т. д. являются одновременно специфическими внутренними органами государственного индивида» (63, S. 181). Именно в таком государстве возможно, по мнению А. Мюллера, естественное, органическое развитие, так как «новое не угнетает старое, не угнетается им самим, но в компромиссе со своим прежним изолированным существованием, благодаря развитию великого организма, которым это новое захватывается, это новое возрастает,

138

множится, вступая в универсальные отношения, и тем самым делает свою собственную индивидуальность прочнее и свободнее»(60, S. 159).
Принцип противопоставления органически-консервативного механически-либеральному стал одним из главных аргументов немецких консерваторов в споре со своими политическими оппонентами; в 1892 году умеренно-консервативный журнал «Zukunft» писал, что попыткам сделать из государства «безжизненный механизм, должна противостоять партия организма» и таковой может быть «только консервативная партия» (73, S. 484).
Одна из причин подобного пристрастия охранителей к организму состояла в том, что органическая теория государства, так же как идея божественного происхождения монархии, ставит государственный организм выше индивидуальной человеческой воли, так как согласно этой теории «государство является естественной жизненной сущностью, а не институцией ценности» (156, S. 350). При этом организм государства есть не просто сумма отдельных составных частей, он стоит на принципиально иной высоте, чем входящие в него элементы. Как полагал Ф. Ю. Шталь, государство «содержит свободные элементы, которые обладают равноправной и автономной экзистенцией, поэтому по своему самодостаточному состоянию они не предполагают ни взаимозависимости, ни необходимости друг друга, однако составляют неразрывное единство благодаря более высокому покровительству» (70, S. 9), поэтому отдельные элементы «не являются настоящими частями государства, а только его своеобразными инструментами» (70, S.I 5).
Таким образом, при помощи органической теории немецкие консерваторы подчиняли разнообразные их точ-

139

ки зрения, разнонаправленные интересы гражданского общества более высоким (опять же с их точки зрения) задачам государственной пользы. При этом одной из главных задач государства провозглашалось сохранение целостности и естественного, то есть органического, членения гражданского общества. Ф. Ю. Шталь утверждал, что «партия легитимизма желает естественного членения народа, которое исходит из естественных склонностей, потребностей и задач общества... то есть из землевладения, разнообразия промыслов, жизненного призвания — в противоположность механическому агрегативизму революции» (68, S. 310). Тем самым фактически отстаивался принцип сословно-ирархического_ощественного устройства, где каждый слой населения занимает то положение, которое связано с его «природным» призванием
.Защищая сословный характер государства, немецкий консерватизм еще со времен романтиков утверждал неизбежность сословной иерархии в человеческом обществе. По мнению Ф. Шлегеля, уже само «понятие нравов... ведет нас к необходимости деления на сословия» (66, S. 93-94), то есть, иными словами, сама человеческая природа (с точки зрения консерватизма порочная) с неизбежностью ведет к формированию иерархии, являющейся наиболее оптимальным вариантом для функционирования гражданского общества внутри государства. Тот же Шлегель утверждал, что во всей истории любой сколько-нибудь значимый народ был организован, исходя из «принципа сословной конституции» (66, S. 99). Поэтому разрушение сословно-иерархического устройства трактовалось консерваторами как снятие ограничений, которые сдерживали негативные проявления человеческой природы, так как именно сословная система, расчленяя общество

140

на составные части, препятствовала развитию массовости — одного из самых опасных (по мнению консерваторов) явления, ибо массы не способны осознавать свои действия. Так, в 1851 году, анализируя недавние события революции 1848 года, Э. Л. фон Герлах заявил: «Масса как таковая бессознательна. Сознание подразумевает организацию, а организация гасит массовость» (цит. по:185. S.51).
Однако сословный строй рассматривался охранителями не только как преграда против революционной угрозы, с их точки зрения, это был, пожалуй, единственный «посюсторонний» институт, который мог ограничивать произвол королевской власти без ущерба для последней. Твердо установленная общественная иерархия, по мнению консерваторов, не позволяла создавать излишне большую дистанцию между государем и его подданными. Еще Юстус Мёзер в одной из своих статей писал: «Государство, где король — лев, а все остальные жители — муравьи, никогда меня не прельщало; справедливо только то государство, в котором от хижины к трону идут пологие ступени и подле короля еще есть люди» (56, S. 25). Уже после Великой французской революции Ф. Шлегель, полемизируя с конституционным принципом разделения властей и утверждая, что «королевская власть должна быть неделимой», тем не менее полагал, что «только в одной сословной конституции содержится истинное, нравственно прочно обоснованное ограничение королевской власти» (66, S. 111). Не кто иной, как Л. фон Марвиц — вождь аристократической фронды против реформ Штейна—Гарденберга. — выступая за сохранение сословного строя, предлагал исключить из «сословной конституции то, что ей оставалось чуждо во времена деспотизма» (54, S. 165),

141

то есть в период просвещенного абсолютизма. Таким образом, иерархический принцип общественного и государственного устройства, будучи органической составной частью консервативного мировоззрения, на определенной стадии развития централизованного государства в Германии (а точнее — в Пруссии) вступил в противоречие с идеей авторитета государственной власти, которая также была неотъемлемой составной частью охранительного самосознания. Консерватизм оказывался перед неразрешимой дилеммой, так как, выбирая одно из двух, он неизбежно отказывался от какой-то части своего мировоззрения. Драматизм такого положения, по мнению Ф. Майнеке, особенно ярко прослеживается в положении партии Герлахов после 1848 года, так как «их партия... при каждом обновлении авторитета и властных отношений» сталкивалась с мучительным вопросом: «проклинать ли это как беззаконие или благословлять как возникшее по воле Бога новое право против беззакония» (цит. по: 185, S. 35).
Таким образом, будучи в основном противниками абсолютистского деспотизма, немецкие консерваторы не были поклонниками идеи «чистой власти», так как для них всякая власть была отражением того естественного положения, которое занимал среди людей тот или иной носитель власти. Иными словами, для консерватора не власть дает социальный статус, а социальное положение предусматривает то или иное отношение к власти. Ф. Ю. Шталь считал совершенно естественным, «что социальное положение дает основу положению политическому, то есть если чье-либо социальное положение, благодаря большим возможностям, имеет фактическую власть над другими, то оно также является законным носителем административной власти над ними» (70, S. 119). То есть для обладания

142

властью нужно представлять собой реальную общественную силу. Поэтому принцип репрезентации был одной из важных составных частей органически-иерархической трактовки государства немецкими охранителями. По мнению М. Грайфенхагена, «идея репрезентации относится к числу стержневых в консервативном представлении о мире, так как для консерватизма все вещи существуют не сами для себя, указывают на стоящую за ними сущность» (132.S. 1'86).
Однако следует отметить, что консервативный принцип репрезентации кардинально отличается от либерально-рационалистической идеи представительства, как заявлял в своих «Романтических фрагментах» Ф. Шлегель, «депутатство совершенно отличается от репрезентации. Репрезентантом является только тот, кто представляет своей персоной политическое целое, одновременно идентифицируясь с ним, независимо от того, избран он или нет, он является олицетворением мировой души государства» (67, S. 53). Таким образом, не возражая в принципе против выборного характера репрезентации, Шлегель не согласен с ее индивидуалистической основой, так как, по его мнению, на уровне государства представлять нужно не отдельные интересы, а интересы государства в целом.
Такой подход к репрезентации давал неоспоримое преимущество монархии перед другими формами правления, так как единый государственный интерес, по мнению охранителей, будет лучше представлен в одной личности монарха, чем в массе выбранных депутатов, которым, впрочем, также не отказывалось в способности репрезентации, однако, как заявлял Шталь, «власть государя обладает правом, недоступным народному представительству» (цит. по: 140, S. 336). Поэтому консерваторы Германии

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

В определенном смысле мировоззрение просвещения было диктатом разума
Центральная администрация способствовала отказу дворянства от традиционной самостоятельности
Российского консерватизма
Было бы кощунством представлять государство сообществом торговцев
Что касается германии