<<<     ΛΛΛ     >>>   

боролись не столько против парламентского института, который они приняли в ходе XIX века, сколько против демократической интерпретации этого института. Выборный орган должен был существовать, по их мнению, только при государе, но никак не рядом с ним, а тем более не выше его.
Консерваторы также не принимали принцип всеобщего и равного представительства, так как этот принцип не позволял добиться репрезентации единого государственного интереса. Именно исходя из этого Л. фон Марвиц критиковал так называемое «политическое завещание» Ф. фон Штейна, в котором тот, между прочим, обосновывал необходимость всеобщего представительства. По мнению Марвица, «большинство индивидов... желают... только осуществления своего частного интереса», к тому же, по его мнению, в результате индивидуального всеобщего представительства представлено будет все, в том числе «глупость и бессознательность» (54, S. 244-245) серой безликой массы. Созданная накануне революции 1848 года, «Kreuzzeitung» пыталась уже в ходе революции доказать призрачность всеобщего избирательного права в Германии; в номере газеты за 22 апреля 1848 года говорилось, что в Пруссии нет такого народа, который предусматривается в проекте избирательного закона, выдвинутого «Франкфуртским парламентом», так как «прусский народ не образует агрегат равных индивидов, в нем владелец имения с 20-ю поденщиками имеет 21 голос, мастер и семь его подмастерьев — восемь голосов, владелец фабрики и его сто рабочих может насчитать сто один голос, человеческая голова уподобляется куску мяса, имеющего такую-то цену» (цит. по; 193, S. 31). С принципом всеобщего представительства прусский консерватизм не смирился

144
до самого своего конца. Уже в 1918 году, за несколько месяцев до Ноябрьской революции, один из консерваторов в прусской палате депутатов заявил, что равное избирательное право «дало бы господство неимущей серой массе» (цит. по: 120, S. 42).
Для того чтобы противостоять «серой массе», не отказываясь от идеи представительства, немецкие консерваторы долгое время защищали принцип сословно-корпоративной репрезентации, ибо как мы уже отмечали справедливо полагали, что «организация гасит массовость» (цит. по: 185, S. 51). По мнению все того же Л. фон Марвица «действительное представительство нации» возможно только посредством «дeпyтaции от сocлoвий» (54, S. 43), так как лучшие представители основных сословий государства способны согласовать свои корпоративные интересы с общегосударственными. Однако это должны быть именно лучшие представители своих сословий, поэтому тот, «кто обладает самыми большими знаниями о земле и о промыслах, тот и должен быть представлен, независимо от того, желают ли тысячи безмозглых передать им свое мнимое право на помощь государству или нет» (54, S. 245).
Сходных взглядов придерживался и Э. Л. фон Герлах, заявивший в прусском лантаге в 1854 году, что «не индивиды должны быть свободными, а корпорации, союзы как органические части народа. Сословность больше, чем представительство интересов — это полномочное представительство народа» (цит. по: 185, S. 47). Таким образом, согласно охранительным воззрениям, только сословное представительство могло сохранить государственное единство, в противоположность отстаиваемому либералами индивидуальному представительству, которое, по

145

мнению Э. Л. фон Герлаха, было едва ли не курьезом, так как «то, чего нет, не может быть представлено. Изолированные, отдельно взятые индивиды, которые не объединены ни в какие сословные подразделения, не образуют целого и не могут, таким образом, представлять народ» (цит. по: 185, S. 47). В отношении к идее корпоративного представительства легитимист Герлах был единомышленником институционалиста Шталя. Последний, несмотря на серьезные разногласия с Герлахом, также был против демократической идеи представительства, считая его чистой абстракцией, лишенной реальной основы, так как «народ представлен не одними только людьми, но прежде всего делами, то есть учреждениями и объективным положением в жизни... нельзя считать представительством волю отдельных людей в государстве, представительство — это внутренние интересы каждого сословия и профессионального состояния, которые придают значимость общим убеждениям» (70, S. 323).
Однако, в отличие от легитимистов, Ф. Ю. Шталь считал законодательное закрепление сословных привилегий вредным для государственного единства. Он полагал, что сословия должны сохраняться не вследствие «сословных привилегий», а благодаря «сословному призванию», поэтому, с его точки зрения, не должно было быть «никаких особых сословных курий, которые... защищают только свои интересы, но единый парламент, в который делегированы представители различных классов по профессии и призванию, имеющие своей задачей благо всей нации» (68, S. 168).
Взгляд на парламент как на единый организм существенно отличал немецких охранителей от представителей либерального направления. Консерваторы были против

146

партийного принципа формирования органов представительной власти даже когда уже существовала консервативная партия. Партия как носительница определенного политического интереса была олицетворением механицистских представлений либерализма, которым консерватизм противопоставлял идеи органицизма. Еще Ф. Шлегель по горячим следам Великой французской революции доказывал неспособность партий решать важнейшие государственные задачи, так как «решение большой проблемы лежит не по краям и не в середине, но единственно и только в глубине и высоте», поэтому благодаря силе истинного государственного управления партийные противоречия должны «как фантом превратиться в Ничто» (цит. по: 184, S. 167). То есть со времен романтиков немецкий консерватизм отстаивал идею единого государственного разума, несводимого к сумме различных партийных интересов. Этим создавался еще один аргумент в пользу монархии с ее наследственной формой власти, которая, по мнению «Консервативного справочника» за 1898 год, «независимо от пристрастий толпы, спокойно и без суеты переходит из рук усопшего к преемнику, и благодаря этому бессильны декларации, социальные страсти и партийные споры» (48, S. 382).
Любопытно, что даже признав существование самой партии консерваторов, Ф. Ю. Шталь, тем не менее, оставался противником политических партий. Он не считал партию легитимистов политической организацией в либеральном смысле этого слова. По его мнению, программа партии консерваторов «так же стара, как и само человеческое общество» (68. S. 286), то есть защищает вечные, непреходящие ценности, а поэтому движущим мотивом этой партии является не политический интерес, а жела-

147

ние сохранить единственный реально возможный порядок вещей. Следуя подобной логике, Шталь пришел к выводу, что «все человеческое общество — естественный носитель легитимизма, так как все люди от природы связаны одними и теми же законами, пока доктрина революции не разрушает насильственно это единство» (68, S. 297). Поэтому неудивительно, что борьба против «особых партийных интересов» с самого начала была важным пунктом консервативных партийных программ. В одной из предвыборных деклараций прусских консерваторов 1876 года заявлялось о несогласии «с догматизмом одной политической школы и с подчинением интересов отечества особым партийным интересам» (40, S. 54). Получалось, что программа консервативной партии отстаивала не просто свое видение государственного блага, а претендовала на исключительное право в понимании этого блага, об этом «Kreuzzeitung» в 1893 году писала: «Консервативный интерес совпадает с жизненными интересами государства. поэтому для нас не существует никаких особых партийных интересов» (цит. по: 136, S. 239).
Таким образом, прусские (а потом и немецкие) консерваторы желали быть мировоззренческой, а не политической партией. Однако это лишало консервативную партию возможности для политического компромисса, так как ей каждый раз приходилось поступаться принципами. Неслучайно, что даже такой умеренный консерватор, как Ф. Ю. Шталь, который не возражал даже против реформистской политики, тем не менее считал, что существуют только две партии: «партия революции и партия легитимизма» (68, S. 2). Во многом именно из-за мировоззренческих разногласий Бисмарку так и не удалось полностью примирить немецкую консервативную партию с национал-

148

либералами. При этом наиболее непримиримыми противниками этой коалиции выступали консерваторы, группировавшиеся вокруг «Kreuzzeitung», которая считала себя носительницей идеалов консерватизма, завещанных еще братьями Герлахами. По мнению X. Хеффтера, «в борьбе национал-либералов и партии "Kreuzzeitung" столкнулись два мировоззрения: христианское, органически-историческое, и антирелигиозное, механистически-индивидуалистическое» (136, S.48).
Однако, возражая против коалиции с национал-либералами, часть консерваторов вступила в конфликт с правительством короля Пруссии, а затем кайзера Германии, что порождало неминуемый мировоззренческий кризис консерватизма, так как поддержка лично монарха и монархии в целом являлась одной из важнейших составных частей охранительного самосознания.

г) противоречие национальной и государственной идеи

Однако самый серьезный мировоззренческий кризис немецкого (а точнее, прусского) консерватизма связан с процессом объединения Германии. Именно здесь конфликт между легитимной традицией и авторитетом власти проявился с наибольшей очевидностью.
Хотя именно консерватизм (в лице романтизма поставил проблему национального самосознания Германии в борьбе с космополитическими идеями Просвещения и Великой французской революции. Но при этом нация трактовалась не как политическое, а как духовно-культурное явление Именно это, по мнению романтиков, избавляло понятие нации от противоречий политической жизни, сообщая национальной идее устойчивость и нравствен-

149

ную высоту. В одном из своих романтических фрагментов Ф. Шлегель заявил, что «в прообразе германской сущности, которая создана... немногими великими творцами нашего отечества, нет ничего фальшивого. Эта сущность лежит не под, а над ними» (67, S. 58). Фактически Шлегель и другие романтики рассматривали национальное чувство как явление, присущее только культурной элите Германии. Поэтому Шлегель иронизировал по поводу попыток выделить характерные для немцев национальные черты: «Говорят, что немцы — первый в мире народ в том, что касается высоты художественного чутья и научного духа. Конечно, но тогда найдется очень мало немцев» (28, с. 287). А попытки придать национальному чувству политический характер Ф. Шлегель оценивал крайне скептически, так как «сухим и унылым императивом» невозможно предписать «национальный характер» (28, с. 232).
Таким образом, немецкий консерватизм с самого начала пытался оградить национальный принцип от политической действительности, так как инстинктивно почувствовал большой демократический потенциал национальной идеи. Уже в 1870 году, накануне создания единой Германской империи, Э. Л. фон Горлах писал, что «абсурдно делать национализм высшим принципом государственной жизни» (цит. по: 185, S. 20). И даже после объединения наиболее принципиальные приверженцы консерватизма, сплотившиеся вокруг «Kreuzzeitung», не признавали национальной основы этого объединения, считая его только «восстановлением целостности» государства; в одном из номеров газеты от 25 ноября 1882 года говорилось:
«Правоснование, на которое мы опираемся, не физической, а духовной природы, — не национальность, а история и культура» (51). Немецкие консерваторы не желали

150

ставить существование государства в зависимость от национального развития. Для них, скорее всего, зависимость была обратной: существование государства определяло особенности национального развития. Еще в 1841 году Э. Л. фон Герлах в одной из консервативных газет заявил:
государство не «продукт и не расцвет народности, — оно царство Закона Божьего среди людей» (цит. по: 185, S.64).
В результате, признавая свободу национального развития в культурно-духовной сфере, немецкие консерваторы не допускали вмешательства национализма в сложившуюся в Германии систему взаимоотношения между государствами. Иными словами, принцип легитимизма, защищавший существование «лоскутной» Германии, вступил в противоречие с идеей национально-государственного единства, осуществление которого охранители считали революционным переворотом.
Уже в годы работы «Франкфуртского парламента» умеренные консерваторы, в принципе не возражая против немецкого единства, не желали получать его из рук представительного органа, возникшего в результате революции; поэтому заявили, что объединение «может произойти только с согласия правительств немецких государств» (41, S. 25-26). Не кто иной, как Йозеф фон Радовиц, которого его друг Э. Л. фон Герлах обвинял в отступничестве от принципов легитимизма во имя создания «малогерманской» федерации, заявил в Прусской палате 25 августа 1849 года: «Господа! Думаю, вам не нужно будет доказывать, если я скажу: единое государство в Германии недостижимо. Оно невозможно как единая монархия, оно не стало бы возможным, даже если бы победила партия переворота. Если единая республика воздвигнута на облом-

151

как общего государственного и жизненного устройства и сооружается за несколько мгновений, благодаря власти террора, она скоро рухнет» (64, S. 391). Таким образом, даже такой сторонник немецкого единства, как Радовиц, не видел возможности его осуществления легитимным путем и в принципе отрицал путь, предложенный «Франкфуртским парламентом», так как этот проект объединения, по его мнению, «не положит конец революции, а увековечит ее» (64, S. 400). К тому же Радовиц отнюдь не желал «растворения» консервативной Пруссии в единой либеральной Германии, так как «Пруссия перестанет быть Пруссией, если оставит на откуп опасным экспериментам свою славную историю, свою администрацию, свое хозяйство» (64, S. 396).
Обобщая опыт революции в предисловии к очередному изданию «Философии права», Ф. Ю. Шталь продемонстрировал противоречивость консервативного подхода к национальному единству. В принципе, не возражая против единой Германии, Шталь, тем не менее, не допускал возможности такого объединения в союзе с либеральной партией «за поклонение идолу народовластия», а с другой стороны, понимал, что создание новой единой монархии будет противоречить принципу легитимизма, поэтому считал, что «монархически единая Германия... наименее возможная форма государства, если бы оно могло быть создано» (70, S. XV-XVI).
Оба эти препятствия способствовали тому, что прусские консерваторы, одним из лидеров которых в 60-е годы XIX века был принципиальный легитимист Э. Л. фон Герлах, выступили против объединительной деятельности Бисмарка. Война 1866 года была с точки зрения консерваторов не легитимна. Э. Л. фон Герлах с самого начала

152

осуждавший эту войну, объяснял это «не сентиментальным сожалением о том, что более нет Ганновера, Нассау и Франкфурта, это скорбь прусского, немецкого христианина о том, что... мое отечество, моя Пруссия, столь позорно нарушила десять божественных заповедей» (цит. по: 185, S. 38). В победах Пруссии Герлах видел триумф либерализма, который хочет растворить в едином германском механизме прусский организм и по иронии судьбы сделает это при помощи прусского правительства: «Если мы разобьем Австрию, то потеряем Пруссию; если мы победим, то Бисмарк — правящий либерал» (49). Это было напечатано в «Kreuzzeitung» 8 мая 1866 года, а незадолго до этого состоялась личная беседа между Бисмарком и Герлахом, ставшая последней в их жизни. Эрнст Людвиг фон Герлах, ранее считавший Бисмарка своим другом и соратником, полностью разорвал с ним отношения. Однако это был не только личный разрыв, он знаменовал собой конфликт правительства, которое возглавлял Бисмарк, и партии прусских консерваторов-легитимистов, вождем которой был Э. Л. фон Герлах. Приверженцы консервативных принципов не могли смириться с нарушением исторически сложившихся традиций государственной системы Германии, которая, с их точки зрения, была подкреплена как временем, так и божественным покровительством. Сила как решающий аргумент в вопросах национально-государственного строительства была для них порождением бонапартизма, а значит — революции. Поэтому в начале 1870 года, когда возможность франко-прусской войны и последующее объединение Германии «витали в воздухе», Герлах сделал в передовой статье «Kreuzzeitung» довольно безрадостное заключение: «Таким образом, Европа сейчас более не стоит на почве договора 1815 года,

153

но, как с 1866 года гласит бесцеремонная фраза (Бисмарка. — Г. М.), "на почве действительности и фактов", на той самой почве, на которой стоял первый Наполеон и предполагал, что стоит прочно, если бы не ступил одной ногой в Испанию, а другой в Москву. Но эта почва, как оказалось тогда и как выясняется сейчас, зыбка, как сами факты, и нет ничего странного, что она колеблется. Только истина, справедливость и верность образуют твердую почву для мира. Они даны от вечности и пребудут вечно» (50).
Таким образом, Э. Л. фон Герлах и его сторонники, столкнувшись с противоречием традиции, требовавшей сохранения Пруссии, и авторитета королевской власти, желавшей создания единого германского государства, остались верны легитимной традиции. Однако тем самым представители «высокого консерватизма» вступили в конфликт с королевским (а потом имперским) правительством, действовавшим с санкции монарха, которому консерваторы были обязаны сохранять верность. Это привело к расколу в среде прусских консерваторов, часть которых, создав «Свободное консервативное объединение», осталась верна авторитету власти. К тому же очень скоро Э. Л. фон Герлах, отличавшийся бескомпромиссностью в отстаивании своих принципов, лишился многих своих сторонников, так как главная опора консерваторов — прусские юнкеры — были не столь романтичны, как Герлах и, по мнению Ф. Майнеке, представляли «нацию чисто духовным и бесплотным образованием для того, чтобы задним числом идеализировать грубую материальность аграрно-феодальных институтов» (161, S. 292).
В этом отношении Бисмарк, не являясь таким доктринером, как Э. Л. фон Герлах, все же был более верен консервативным принципам (а не консервативным интересам),

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Впоследствии либеральных представлений о формировании государства от консервативных
Публичному отстаиванию своих взглядов была органически присуща именно просвещению
Пришли именно к такому пониманию государственности

Они писали в основном только о самодержавии