Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
Топор с мотыкой спотыкливой Священный путь неравных плит Опустошают сад журчливый. Авгур святил и стлал Квирит... И разверзаются под ним Сойти в бессмертное кладбище, Твои нагие мощи, Рим! Залетной Музы пепелище! (1 января 1944) История написания стихотворения проясняет ряд деталей. До начала Второй мировой войны Вяч. Иванов жил в доме, который находился на Капитолийском холме, у самой скалы на via di Monte Tarpeo. Когда осенью 1939 г. дом был снесен, обнаружилось, что он стоял над древней Via Sacra, по которой некогда через Форум совершались торжественные шествия к храму Юпитера, величайшему святилищу Древнего Рима. За два года до этого, в июле 1937 г., Вяч. Иванов описал в стихах свой «капитолийский дом»38. Новый 1944 г. Вяч. Иванов встретил с друзьями в другом доме, на Авентине, куда он переселился в 1940 г. Собравшиеся вспоминали о мирном времени, о разрушенном доме, о стихах, ему посвященных и по просьбе гостей прочитанных поэтом. После чтения их один из гостей воскликнул: «Воображаю, как Вам грустно вспоминать о Вашем изгнании из земного рая, Вячеслав Иванович!» На это хозяин дома ответил: «Нет, не грустно. Все благословенно: ведь нашли Via Sacra». Но в ту же ночь поэт вспомнил в стихах разрушение дорогого ему дома39. Не исключено, что мотив «разверзания» дома, стоящего на Monte Tarpeo, подводит к возможности анаграмматического толкования стиха Топор с мотыкой спотыкливой40. «Римская тема» еще раз возникает в цикле «Laeta», посвященном А. М. Дмитриевскому41 и соотносимом поэтом — с инверсией — с другим, печальным посланием: В Рим свои Tristia слал с берегов Понтийских Овидий; | К Понту из Рима, я шлю — Laeta: бессмертным хвала!.. В Риме — радость, Laeta, вне его — скорбь, Tristia. Друг! не сияет во мне глубокое небо, и Солнце | С гордой квадриги на мир мещет златые лучи! | Рим — всех богов жилищем клянусь | — мне по сердцу обитель: | Цели достигнув святой, здесь я, паломник, блажен. \ Здесь мне сладок ночлег; но сладостней мне пробужденье: | Жажду жить, созерцать, и познавать, и творить. Яркое панорамное описание Рима, синтезированного в разных его пространственных и временных образах, приводят к теме возврата на круги своя и верности Риму (Рим вожделенный узрев, я пел тебе первые Laeta; \ В Рим осенний возврат вешнюю песнь воскресил), а далее и к теме родины: Светлые дни там текли: их не жаль в излюбленном Риме: Родине верен, я Рим родиной новою чту. Где нам отечество, друг? Скажи гражданин мой оседлый, Гостю далеких чужбин: где нам родимый предел? Там ли, где отчий наш дом, наша первая память, дряхлеет? Там ли, где отчий наш сад некогда темный шумел? Там ли, где кости отца в заглохшей тлеют могиле, — Где нас в покорной тоске ждет престарелая мать? Или в пустыне, куда наш орел занесли легионы? Иль где гражданственный мир плугом измерил поля?.. ...Иль не отчизна избранных — Идей бестелесных обитель? Или не Рим золотой — мой нареченный предел?.. Так! я ныне познал возвращенной мне родины счастье, — С ним — и зиждительный труд; с ним — и целительный мир... ...Благоговейно познал, как ты мне дорог, мой Рим!.. ...Друг! не пора ль и тебе посох паломника взять?.. (ср. выше о мотиве «странничего посоха», ведущего в Рим, к свободе). Многие русские люди любили Рим, но едва ли кто выразил свою любовь полнее и ярче, чем Гоголь и Вяч. Иванов. Именно они главные авторы, создатели русской версии мифа о Риме. И наконец, в заключение — о номиналистическом аспекте римской темы, также заданном Вергилием (ср.: Ne vetus indigenas nomen mutare Latinos | Neu Troas fieri iubeas Teucrosque vocari... XII, 823—82442, cp. XII, 828; Sermonem Ausonii patrium, moresque tenebunt, \ Utque est, nomen erit... XII, 834—83543) в том месте «Энеиды», где впервые явно открывается перспектива Рима. Номиналистический аспект многократно повторялся в «Римском тексте», в разные периоды его жизни и у разных авторов. В загадках ответ |
|
|
|
|
