<<<     ΛΛΛ     >>>   

167
о нашем возвращении назад, по обыкновению, по бумаге, т. е. отправлялись бы мы согласно нашему желанию в Смоленск для исправления там возложенного на нас поручения и в свое время возвратились бы чрез польские области к всемилостивейшему нашему государю. Вручена будет нам царская грамота с его ответом на все наши предложения. Но, желая почтить его священное цесарское величество, как своего любезнейшего брата преимущественно пред всеми другими, царь примет нас не на обеде у себя, каковая почесть оказывалась до сих пор вообще всем цесарским послам при их отпуске, но, по особенной благосклонности, никогда и никому еще не оказанной до сего времени, удостоивает нас сейчас же приятельской беседы в собственных его внутренних покоях.
Итак, мы вошли в верхний ярус к царю по лестницам и сеням, уставленным по обеим сторонам густыми рядами стрельцов в блестящем вооружении и везде сплошь устланным коврами так тщательно, что нельзя было видеть даже самого маленького непокрытого уголка ни на полу, ни на стенах, ни на потолке. Во втором покое его помещения, довольно обширного и с каменным сводом, освещенного восковыми свечами и везде обитого богато вытканными бельгийскими и персидскими обоями, на очень высоком престоле, поставленном, по обыкновению, в углу, у окна, восседал сам царь в нарядной шапочке, которая твердо сидела на голове от жемчуга и драгоценных камней, держа в правой руке скипетр, украшенный значительной величины алмазами; налево от него сидело на лавках немало бояр. После того как мы отдали ему почтение, он велел нам сесть на лавке против себя, у другого окна, возле стены, и благоволил спросить о нашем здоровье у стоящего подле нас канцлера (думного дьяка) Лопухина. Потом встал и, стоя на ступеньке престола, приделанной к нему в виде подножия, положил шапочку и скипетр, взял от подававшего большую хрустальную чашу, налитую медом, и, обернувшись ко мне, провозгласил здоровье своего любезнейшего брата, его священного цесарского величества, изъявляя желание свое в следующих словах: «Дай, Господи, чтобы мы, великие государи, могли одолеть всех наших недругов», и в три приема выпил чашу. Потом, взяв опять шапочку, сел и подал мне из своих рук большую серебряную чашу с вином, также моему товарищу и троим нашим чиновникам, которых, получив на то позволение, мы привели с собою. Когда эти чаши были осушены, он поднес нам в том же порядке и таким же образом одну за другой еще пять чаш; сам, однако, не пил больше. Мы пили их в последовательном порядке, по чинам: за здоровье его, потом первородного сына, младшего и всего его семейства и за добрый успех счастливого мира. Услыхав это последнее желание, царь сказал: «Это было бы великое дело!» Исполнив все это, мы удалились, замечая, однако, что стольники,

168
приносившие царю чаши для поднесения нам, всегда с накрытыми головами входили в покой и стояли тут, пока не подадут ему чаш, хотя все бояре сидели без шапок. А когда дожидались чаш, пока они будут выпиты, снимали свои шапки; приняв же их, опять накрывались при выходе.
На другой день привели нас к Алексею для публичного приема в то же место и с теми же обрядами, какие соблюдались при втором нашем приеме. После того как канцлер, стоя возле нас, прочел решение о возвращении нашем домой, царь встал с престола и поручил нам, когда воротимся к его любезнейшему брату, его священно-цесарскому величеству, сказать ему от его имени с искреннею любовию поклон. Потом вручил нам свои к нему грамоты и, удостоив поцеловать его руку, отпустил нас. В тот же день, по приказу его, в нашем помещении подали нам от него обед с торжественною обстановкою во всех подробностях. Через 4 дня он подарил мне 400 собольих мехов различной цены, а товарищу моему 240, чтобы отдарить нас за поднесенные ему дары, прибавив сверх того мне 4 соболя да товарищу моему два, в знак недавней нашей приятельской беседы с ним. Прислал также еще 200 соболей, для раздачи нашим служителям.
Третьего числа мая мы отправились из Москвы и, сделав 70 верст, восьмого числа прибыли в Можайск. Это деревянный город, защищаемый сильной каменной крепостью, отданный в старину великим князем московским Дмитрием Ивановичем сыну своему Андрею, но спустя недолгое время после того отнятый у внука его Ивана другим Иваном, единодержавным московским государем, сыном Василия Темного: сын этого Ивана, тоже Василий, часто посещал это место для охоты за пестрыми зайцами. Можайск в продолжение 6 месяцев понапрасну осаждал король Владислав и известный великий Ходкевич. Им управляет воевода из московской великокняжеской области.
11-го того же мая, проехав 130 верст все лесом, пустынность которого охраняется только одною деревней Царево Займище, мы прибыли в Вязьму. Этот город весь деревянный, а дома его построены на небольших возвышениях разбросанно, как в деревне. В нем есть и крепость, снабженная 6 кирпичными башнями, а промежутки между ними занимает ближняя роща. Вместе с Можайском город находится под управлением особенного воеводы его области, тогда как в древности имел своих собственных князей. Потому что в 1435 году Михаил Львович, сражавшийся за Болеслава Свидригайла с Сигизмундом, великим князем литовским, был взят в плен и убит сыном Сигизмунда Михаилом.
На другой день на 15-й версте от Вязьмы нам попались два земляных возвышения, или кургана, составляющие рубеж между мос-

169
квитянами и литовцами и поставленные по случаю мира, заключенного польским королем Владиславом I с русским великим князем Михаилом Федоровичем, на реке Поляновке, в деревне Деулиной, в 1634 году. На следующий день приехали мы в деревню Благовещение и там переночевали.
Тут в первый раз мы увидали реку Днепр, называемую у древних географов Борисфеном. Ее истоки возле деревни Днепровской в Волконском лесу, в 50 верстах от истоков Волги. Тихо идя отсель вперед, она неподалеку оттуда протекает Вязьму и, быстрая больше в глубине русла, нежели на поверхности, проходит потом города и городки: Дорогобуж, Смоленск, Дубровну, Оршу, Копыс, Шклов, Могилев, Бракалобов и Быхов и принимает реки: Корань, Мерейку, Оршанку и Баран. Но вскоре, сделав изгиб в своем течении, касается городов: Рогачева, Речицы, Холмеча, Лоевой Горы, Любеча, Навоза, Киева, Трехтимирова, отданного королем Стефаном казакам, Канева, Черкас, а за порогами эта река падает уступами вниз через скалы и камни, Кайдака, построенного в 1637 году Конецпольским, Семь-маяков, и возле него Рогуткерменя, Тегинки, а напротив татарского Остамкирменя и турецкого Очакова, в древности Ольвиополя и Мелитополя. В этом пространстве своего течения она увеличивается водами принимаемых ею рек: Друца, Бобофры, Березины, Ведроши, Сожи, Брагины, Припяти, Ирпеня, Десны, Стугны, Ильтицы, Трубежа, Роси, Супоя, Сулы, Хороля, Псела, Ворсклы, Тясмина, Ореля, Самары, Конской Воды, у древних — Panticape, Ингульца; в самом своем устье Днепр увеличивается еще прибавкою р. Буга, или Гипаниса, так что после течения тысячи миль от своего истока, впадая в Черное море через Каркинитский залив широчайшим устьем, кажется морем, изливающимся в другое море. С помощию свободной торговли Днепр доставлял бы и русские богатства, которые разделяли бы между собою Фракия и Греция, если бы татарские разбои и еще опаснее их турки не заставляли купцов удерживаться от такой дороги.
Но как ни греческая роскошь, ни турецкая гордость не хотят лишать себя хорьковых и куньих мехов, то и посылают греческих купцов в Московию через Фракию, Нижнюю Мизию, Бессарабию, составлявшие римское поселение под заведыванием Флакка, Подол и черкасов, живущих на берегах Днепра. Эти купцы привозят сапфиры, рубины и анкирскую зеленоватую волнистую зуф (камлот), чтобы потом вывезти оттуда в обмен меха, или на деньги, в добавок вольной с обеих сторон цене за привезенные товары.
14-го числа мая нас привезли в Дорогобуж в Смоленской области, в одинаковом расстоянии по 90 верст между Вязьмою и Смоленском: он раскинут по отлогости горы на левом берегу Днепра и имеет крепость, защищаемую окопом из кольев и брусьев. Это был

170
некогда наследственный удел Иеремии и его потомства, правнука Ярослава, первого великого князя тверского, от сына его Михаила и внука Константина. 18 мая мы приехали в Смоленск, в Белой России, по весьма небрежно содержимым дорогам, затруднительным для езды от множества древесных пней.
Смоленск в старину разделялся на город и крепость, между коими течет река Днепр. Земский смоленский судья Иероним Цеханович соединил их мостом на сваях. Ныне весь город, состоявший из восьми тысяч зданий, разрушен и в 1609 году, когда овладел им Сигизмунд, сожжен самими жителями: стоит одна только крепость, и, поднимаясь из низменных долин к возвышенностям по крутым и увесистым горным спускам, где, по словам Ваповского, находились некогда жертвенники Александра, она господствует над левым берегом Днепра. Она обнесена стеною в 20 геометрических футов толщины, 21 фут вышины от земли, из тесаного камня, а свыше 28 футов из кирпича. Эта стена построена в правление великого князя Федора Ивановича и его преемника Бориса Годунова на пространстве трех верст и защищена 32 башнями, в равном расстоянии одна от другой. Валом совсем не ограждена, не защищается и рвом от неприятельского приступа; имеет только окоп, да и тот сделан не сплошной, на внутренней площади, чтобы служить ее защитником для новой обороны, когда нападение осаждающих отгонит от стен, разрушенных силою военных орудий или подкопами. В окружности ее при домах, и то уже редких, встречаются большие дворы и очень много обширных Садов, а потому и жителей в ней мало. В Смоленске был и епископ истинной латинской веры, поставленный польским королем Сигизмундом III и утвержденный папою Урбаном VIII при Сигизмундовом сыне Владиславе IV, был тоже и архиепископ греческой веры, присоединившийся к римской церкви; выгнав их, Алексей поставил архиепископом своего еретика. Кроме аббатства и монастырской обители чина св. Василия Великого, подчиненной римской церкви, в этом городе были: Коллегиум общества иезуитов, монастыри Ордена проповедников и Ордена миноритов de observantia*, основанные Сигизмундом III. Потому что там много жило приверженцев римской веры; но в нарушение верности договора, заключенного обеими сторонами при сдаче крепости, многие из католиков, либо запуганные угрозами, либо осыпанные обещаниями, либо захваченные открытой силой, принуждены были москвитянами вторично креститься по московскому обряду, благодаря совету и стараниям Альберта Голимонта, изменившего Богу и отечеству. А остальных, которых москвитяне не могли совратить с недвижимого камня непоколебимейшей католи-

* Ревностные (лат.) — францисканцы-обсерванты.

171
ческой веры никаким лукавством, ни силою, они осудили к лишению храмов и таинств в той надежде, что жалкие овечки, принужденные блуждать без пастырей вне овчарни своего святилища, обращенного в глазах их в судебное место, должны будут наконец забрести в логовище волков. Москвитяне никогда не воздерживались от всех несправедливостей и в других городах, которые сдавались им на каких бы то ни было условиях. Жестокий властелин турок, хотя считает все веры ниже своей магометанской, однако ж равно дозволяет людям как римской, так и греческой веры свободное отправление их богослужения. Опуская многие другие места, пользующиеся тою же свободой под оттоманской властью, приведу в свидетели этой истины только одно, Перу, или Галату, некогда генуэзское поселение, 200 лет тому назад покоренное Магометом и отделяемое от града Константинова узким проливом, Фракийским Босфором, который носит название канала. Там монахи, живущие по уставу св. патриархов Игнатия, Доминика и Франциска, строжайшего или слабого соблюдения, отправляют торжественное богослужение для католиков, стекающихся гласно и открыто, безо всякой остановки, в отворенные врата храмов. А москвитяне только что войдут в раскрытые ворота какого-нибудь города или городка после сдачи его доверчивыми гражданами, тотчас же истребляют всякое подобие католической веры в пренебрежение всяких договорных условий, скрепленных какою бы то ни было клятвой. Пусть же католики, служащие у русских на жалованьи против своих единоверцев, ведают, какой отчет они должны будут отдать Божественному Судии за такую непристойную службу. Потому что никак не примется та пустая отговорка некоторых, что в этих войнах сражаются прежде всего за государство, а не за веру, прочие же несчастия случаются уже потом, да и без намерения, следовательно, в них они не виноваты. Ведь могли же они научиться из опыта, подтверждаемого многими веками, что эти беды следуют в такой неразрывной связи с первоначальным намерением в московских войнах, что куда бы москвитяне ни вносили свои военные знамена по счастливой случайности, вместе с ними всегда они приносили и эти бедствия. Между тем пока Господь не вразумит этих служащих иноземцев к лучшему, надобно восхвалять Его за милость к Его малому католическому стаду, за то, что он ослепляет тусклый разум москвитян блеском самого их счастия, так что они не видят, что переход от величайшей свободы к самому низкому рабству, без чего-то среднего между ними, может совершиться только чрезвычайно насильственным путем и что насильственное положение и долговременность никак не вяжутся между собой. Жестокости, каких наделали они над литовцами, так отвратили от них сердца этого народа и отпугнули всякую верность к ним, что

172
он выгнал их из своих областей с такой же ненавистью, с каким радушием принял было их туда.
Между тем в бешенство обратилось терпение бедного простого народа в Москве, дознавшего горьким опытом, что дешевая цена медных денег, при великой дороговизне съестных припасов, не дает ему никаких способов к поддержанию своего убогого существования: он поднял неистовый бунт в Москве, послуживший к погибели его виновников, как обыкновенно бывает со всеми возмущениями, которым не достает вождя.
4 августа 1662 года 9 тысяч заговорщиков из 18 тысяч всех, принадлежащие к подонкам черни, вооружась одними ножами, пришли к Алексею, проживавшему в шести верстах от Москвы для пользования сельским воздухом, и, по обычаю простого народа, всегда не расположенного к знати и властям, принесли бесчисленные жалобы на царского тестя Илью Даниловича Милославского, дядю Семена Лукьяновича Стрешнева, дворецкого Федора Михайловича Ртищева, Богдана Матвеевича Хитрова и Ивана Андреевича Милославского, на их строптивость, нахальство, взяточничество, растрату казны, измену и требовали их смерти.
Алексей, еще за день тайно предуведомленный об этом заговоре, сообразил, что зарождающееся зло легко истребить, и, желая, подобно хорошему врачу, лучше исцелять зараженные члены, нежели их отсекать, запасся ласковыми словами для услажения желчности неистовых людей и для смягчения их гнева. Но если этот мятеж, только что зародившийся и еще не пришедший в зрелость, не образумится, то, не давая усилиться злу, когда он укоренится, Алексей изострил и карательный меч, чтобы истребить его с корнем, наказавши людей, упорствующих в неповиновении. И так отвечал им, что несправедливо требовать, чтобы обвиненные выданы были ярости обвинителей. Он государь надо всеми: он разыщет виноватых и строго накажет уличенных за вину их без всякого лицеприятия. Он предлагает в поруки этого обещания жену и сына, которые были тут же. Но мятежники, заподозрив в этих словах трусость Алексея, еще смелее принялись за наглости, не воздерживаясь от ругательных слов на царицу. Алексей вспылил: «Избавьте меня от этих собак!» — сказал он, обернувшись к стрельцам и своим придворным. Эти тотчас же бросились на мятежников и перебили почти всех их; впрочем, они погибли не совсем без отмщения, потому что с отчаянной смелостью вонзили в грудь многим стрельцам свои ножи и закололи их в поминок по себе. Когда три тысячи других вооруженных, которые, по уговору, следовали за первыми им в помощь, увидали их убитыми, они стали осторожнее: положили оружие, упали в ноги царю, отмаливались от заслуженной ими смерти, прося лучше сослать их в Сибирь, что и получили от Алексея, гнев

173
которого укрощен был казнью других. А потом виселицы, поставленные на площадях и перекрестках в Москве, приняли 500 человек из тех, которые остались в городе для ограбления богатейших домов.
Наконец 8-го числа сентября мы положили выехать из Смоленска и сели в лодки, когда москвитяне отказали нам в повозках из боязни, чтобы не захватили их литовцы. Так и проехали по течению Днепра сначала Дубровну, город прежде Мстиславского воеводства, а ныне Витебского: он возвышается на обоих берегах реки в 80 верстах от Смоленска и некогда имел великое множество зданий, а ныне бедственно разорен во время московской войны с огромным убытком в имуществе его владельца Георгия Карла Глебовича, последнего мужеского пола потомка Монтвида, сына Гедимина, великого князя литовского. Оттуда приехали мы 12 сентября в Оршу, город Витебского воеводства, в 20 верстах от впадения реки Оршанки в Днепр, раскинутый на обоих берегах этой реки.
Только что мы отплыли с версту оттуда, как самое печальное явление представилось моим глазам. Молодой человек, недавно еще вышедший из отроческих лет и взятый мною в число служителей в качестве спальника, увидав челнок из древесного дупла, плывший с гребцом возле моей лодки, вздумал спрыгнуть в него, чтобы прокатиться взад и вперед по Днепру для забавы. Товарищи его, мои служители, старались разумным предостережением удержать его, идущего на явную смерть; но бедняк, увлекаемый силою рока, безрассудно смеялся над рассудительными советниками. Вдруг челнок опрокидывается и выбрасывает в реку несчастного вместе с гребцом. По природному побуждению, оба они хватаются за ненадежную лодку, ожидая спасения от виновницы своей опасности, но от усилия обоих взобраться в лодку, опрокинувшись три раза, она выбросила столько же раз и их. Между тем пропиталось водою платье на бедном юноше, узкое и короткое, по французской моде, бывшей тогда в ходу у молодых людей, и своей тяжестью утащило вниз с собою несчастного, которого никто так и не видал больше. Гребец, прикрытый только сорочкою и исподним платьем, легче держался на воде, ухватился один за лодку, уже свободную от другого пловца, и, поворачивая ее по своей воле, быстрым прыжком попал в нее, так что растянулся в ней, выставивши только голову из покрывавшей его воды, и отдался на волю течения реки, пока не подплыли и не взяли его другие наши.
Мы подплыли к деревянному мосту на реке Орше, лежавшему на плоских судах, между которыми могли проходить одни только рыбачьи лодки: в то время как мы подъезжали, начальник моста выехал к нам верхом и протянул свою палку к нашим лодкам с угрозой, чтоб мы не выходили тут на берег.

174
Но как тут было место, через которое плывущие из Смоленского княжества в Литву, оставив лодки, обыкновенно начинали ехать сухим путем по одрузским полям Ваповского, то мы послали Александра Войского, настоятеля августинцев, освобожденного, по нашему ходатайству, из московского плена и ехавшего с нами к своим с просьбою к воеводскому наместнику Козарскому, чтобы он позволил нам нанять тут лошадей с повозками для продолжения нашего пути берегом. Этот отказался наотрез. Уже не прежде полуден на другой день настоятель мог выпросить у него позволение тотчас же развести мост для прохода наших лодок, чтобы высадиться ниже этого места.
С закатом солнца мы прибыли в Копыс, деревянный город Мстиславского воеводства: он обнесен деревянной стеной, которая укреплена была башнями, и защищен деревянным детинцем посередине высокого холма; построен в 50 верстах от Орши, на левом берегу реки, и принадлежит князю Богуславу Радивилу.
Сделав 20 верст, на другой день мы прибыли в Шклов, славный город Полоцкого воеводства на правом берегу реки, тоже деревянный, прекрасно укреплен и со всем воеводством принадлежит, по смерти Александра Ходкевича, внуку его от дочери Синявскому. Хотя здесь мы приняты были гораздо вежливее воеводой Андреем Дзержановским, однако ж все же не могли добиться и от него позволения выйти на сушу из опасения его, чтобы литовцы не поставили ему, поляку, в вину, что вопреки примеру оршанского воеводы дозволил нам высадиться.
Итак, проехали близко Быхова, прежде деревянной крепости на левом берегу Днепра, в Полоцком воеводстве, и, сделавши 20 верст, высадились в Могилеве, после стучанья во столько ворот, пока не отворились для нас хоть одни. Это город Витебского воеводства, но вольный королевский. После нашего двухдневного пребывания на берегу городской сенат постыдился дольше отказывать нам в гостеприимстве и, принявши нас в город, позволил отправляться куда угодно.
Название Могилева, лежащего на возвышенном правом берегу реки Днепра, означает усыпальницу какого-нибудь рода, и долгое время город был мало известен. Но белорусские купцы, привлеченные удобством места, переселились в него и, умножавшись в числе, построили там множество домов, а сто лет тому назад так населили его, что дали ему вид обширной пристани, знаменитой по всем Россиям. Он исповедует христианскую веру по еретическому греческому обряду, хоть и имел две римско-католические церкви: приходскую, разрушенную москвитянами, вместо которой мы видели часовню, построенную приходским каноником Михаилом Обринским, пока не настанет лучшее время, и другую, кармелитскую, со-

175
всем разоренную москвитянами: место ее занято теперь одним священником того же ордена, чтобы не утратить права гражданского владения на это место, как бы уже покинутое его душою. Отцы иезуитского общества никогда не имели тут никакого коллегиума, и Александр Гонсевский учредил его для них в Витебске, а не в Могилеве, как неверно утверждает то Пясецкий. В 654 году, когда в Могилеве считалось до 8 тысяч домов и он превосходно был укреплен внутри и вне своей окружности стеной и бастионами и снабжен пушками, 17 августа этот город добровольно сдался московскому великому князю Алексею при вторжении в Литву союзных с Москвою запорожских казаков: он бросил своего законного государя польского короля, покинутого тогда счастьем, понадеявшись на лучшую долю под покровительством единоверного с ним народа. Когда ж эта надежда рушилась, он получил урок, что перемена государей не прибыль для подданных. И так долгое время видя себя в пренебрежении у москвитян, обезумевших от своего счастья, в унижении и в упадке, он отер свои бесполезные слезы рукою отчаяния и, одушевившись местью, составил заговор 11 февраля 1661 года: при бое в набат перебил 960 человек московской городской стражи, из которой 150 ускользнуло, и тем возвратил себе свободу. Ныне, гордясь двоякой изменой, он обороняет возвращенные себе права с таким своевольством, что хоть католики и сохраняют свою долю в его сенате, но он едва удостоивает признавать польского короля своим верховным главой и решительно отказывается принять в город его стражу, вверяя охранение своих ворот и стен одним своим горожанам, которых все еще считается до 4000 способных носить оружие. Впрочем, это народ грубый, обманчивый и не отличается нравами от москвитян, как и прочие русские (если исключить его неумеренную заботливость о своей свободе). Городское хозяйство в мирное время обыкновенно каждый год дает 100 тыс. талеров на королевский стол, и очень прибыльное управление им в видах наибольшей пользы король возложил на Гонсевского по возвращении его из плена.
В деревнях, подвластных городу, мы наняли за дорогую цену лошадей с повозками, которые и повезли нас с пожитками до Вильны.
После того как мы выехали из Могилева 27 сентября и покинули реку Днепр, текущую в Евксинский Поит (Черное море), более чуждую и негостеприимную для нас, чем это темное море, 2 октября, в 120 верстах от Могилева, предстал нашим глазам Борисов. Это город Минского воеводства, получивший свое название от построившего его полоцкого князя, сына Гинвилона, князя новогородецкого. Он состоит из двух крепостей на левом берегу Березины, которой воды, умноженные водами сливающейся с нею речки Схи, протекают и окружают его. Строений в нем никаких нет, кроме убо-

176
того жилища воеводы, с часовнею, назначенною для богослужения по греческому обряду. В июле 1655 года москвитяне взяли эти крепости вооруженною рукой, но через семь лет, в том же самом месяце, должны были возвратить их опять литовцам, изнуренные голодом по случаю медленного облежания, а прилежавший к крепостям город совсем разорен. Тут мы принуждены были промешкать довольно долго у построенного на сваях моста для перехода через болотистую Сху, пока не склонили воеводу позволить перевезти и нас на берег Березины, которую иные из древних считают за Днепр, следуя не очень основательным известиям.
Переночевавши там, на другой день мы переправились через реку в лодке. Березина берет начало недалеко от деревни Докшицы Борисовского уезда; протекши сперва большое болото и принявши там малый ручей, она орошает Борисов. Принимает потом реки Бобр, Свислочь, Волну, Бобрич, Предивину, Ушу, Олу, Жердь и Сведь, и протекши Горваль, впадает в Днепр между Стрешином и Речицею.
Сделав еще 70 верст по лесистой пустыне, 5 октября мы прибыли в Минск, главный город Минского воеводства, расположенный на холмах и реке и удостоенный чести иметь верховный суд для всей Литвы, кроме Вильны, каждые три года поочередно с новогородецким. Грустным взором мы смотрели на разорение, причиненное этому городу москвитянами. Присоединенные (униаты) базилиане, доминиканцы, бернардинцы начали уже там поправлять свои разрушенные святые обители и церкви, с помощью подаяний благочестивых людей. Отцы иезуитского общества тоже готовились положить основание учреждению там своего коллегиума.
13 октября везли нас 70 верст трудной дорогой, на которой беспокоило нас множество неудобств: ночевали часто в лесах и пустынях, сделанных московскими опустошениями, под открытым небом, подвергаясь обидам разбойников, везде нас ненавидели, гнушались нами. Наконец приехали мы в Вильну, или лучше пожарище Вильны.
В то время жило там много знатных людей из великого княжества Литовского, особливо те, которым поручено было королем и Речью Посполитой привести надлежащими мерами в прежнюю покорность войско под начальством вождя его, Гонсевского, но, по известным свету причинам, оно возмутилось, отказавшись вопреки воинской подчиненности от должного повиновения своим вождям, дерзко требовало своего жалованья, отставило этого вождя и на его место выбрало Жиронского. Эти знатные люди выслали встретить нас в 40 шагах от города ошмянского воеводу, капитана и члена военного совета Альберта Константина Цехановича, сопровождаемого многочисленной толпой знатных и дворян, который принял нас

177
вежливо из уважения к цезарю и, севши с нами в присланную навстречу нам карету подскарбия и вождя Гонсевского, проводил нас в гостиницу.
Этот город орошает река Вилия, вытекающая в виде ручья из небольшого озера недалеко от истоков реки Березины, но, увеличившись водами рек Девиноши, Сервечи, Узлы, Нарочи и Ошмяны и приняв реку Вильну, от которой этот город получил и свое название, вместе с речками: Вакою, Бразалой и литовскою рекой Свентою, уносит ее в реку Неман, при городе Ковне. Говорят, что основателем Вильны был великий князь литовский Гедимин, построивший в 1305 году на холмах, при слиянии Вилии и Вильны, две крепости: одну, опоясанную рекой Вильной, при подошве горы, а другую повыше, на самом хребте горы. Впоследствии там прибыло столько зданий, построенных купцами, собравшимися туда с разных сторон, что Вильна достойно стала считаться в числе больших городов; а после того, как Гедимин поставил в ней воеводу и начальника крепостей, она не только поднялась на степень столичного города Гедиминовой Литвы, но и всего великого княжества Литовского, получив право голоса при избрании королей. По возрождении святым крещением, Ягайло около 1387 года укрепил ее и даровал ей епископство, которого судебной власти подчинены воеводства: Виленское, Троцкое, Новогородецкое, Полоцкое, Витебское, Минское и большая часть Подола и Полесья; викарий же ее — епископ метонский, обыкновенно избираемый из духовного клира соборной церкви. В 1506 году она окружена стеной, только не везде, да и небрежно, и обширными предместьями, умножающимися со дня на день: кажется, что, подобно спартанскому городу, Вильна хочет полагаться больше на силу своих граждан для отражения неприятельских нападений, нежели на твердость своих укреплений. Хотя другие и говорят, что это походит на пренебрежение к неприятелю, однако ж оно стоило ей дорого, так как москвитяне два раза уже занимали ее, грабили, жгли и разоряли. Кажется, она предусмотрительнее позаботилась бы о своей безопасности и презирала бы врагов благоразумнее, если бы пожелала быть менее самоуверенной и более укрепленной. Потому что москвитяне не только в 1610 году взяли и жестоко опустошили ее огнем и грабежом, но еще недавно, в 1655 году, 6 августа, разорили ее после одной небольшой стычки в открытом поле с ее малочисленным войском: тут виленцы не отказались сразиться с 200 тысяч неприятелей, по своему обычаю, презирая близкую опасность с беспечною самонадеянностью, покинутые своим воеводой князем Яном Радивилом, великим гетманом великого княжества Литовского. Москвитяне владели этим городом, скованным собственными цепями, жестоко угнетая его рабством даже до 3 декабря 1661 года. В бытность их в несчастном

178
городе они столько совершили в нем убийств, насилий женщинам, грабежей, святотатств, разорений и пожаров, что если кто вздумал бы ныне искать Вильны в городе Вильне, тот найдет только плачевные следы одичалого неистовства в ее разрушении, пепле и развалинах. Сколько ни было зданий, священных или обыкновенных, выстроенных из елового леса, все это распалось в прах от огня, подложенного под них москвитянами. Каменные здания, из которых состоял весь нижний город, составляют теперь одни лишь закоптелые стены без кровель, остальное же все истреблено поджогами свирепого победителя. А что пощажено огнем, того не пропустило строптивое высокомерие обидчивого гостя: соборная церковь — здание Ягайла Христианина, Коллегиум отцов общества иезуитов, с приписною к нему церковью св. Иоанна, воздвигнутый пастырскими заботами Валериана Сушковского-Проташевича, четырнадцатого епископа виленского, и увеличенный потом на денежные вклады непосредственного его преемника, впоследствии кардинала, Георгия Радивила, пользующийся правами академии с разрешения короля Стефана, 1 апреля 1579 года, утвержденными за ним папой Григорием XIII 3 числа ноября того же года; иезуитские домы, как для новициатов, так и для профессов, посвященные св. Казимиру и построенные щедростью польского принца Карла Фердинанда; прекрасный монастырь отцов францисканцев, живущих по правилам строгого устава св. Франциска; монастырь капуцинов, вполне соблюдающих правила св. Франциска с храмом Пресвятой Девы Марии на песках; два монастыря: Доминика, во имя Св. Духа, и свв*. Филиппа и Иакова; больница братьев милосердия, последователей св. Иоанна Крестителя, под именем Св. Креста; монастырь базилиан греческого обряда, но в общении с римскою церковью (униатской), совершающих богослужение в церкви Пресвятой Троицы; два монастыря св. Георгия и всех святых ордена Пресвятой Девы с горы Кармельской; монастыри каноников ордена св. Августина, во имя главы апостолов (Петра); монастырь каноников крестоносцев «Покаяния блаженных мучеников» в зарецком предместье и там же священные здания монашествующих 3-го чина св. Франциска женские монастыри: соблюдающих строгие правила жизни серафимской девицы Клары, во имя св. Михаила, Терезы, во имя св. Иосифа, чина Василия Великого, во имя Св. Троицы и св. Бенедикта, во имя св. Екатерины, с их церквами. Все эти здания либо разорены, либо сожжены, либо же умышленно пробиты и проломаны насквозь молотами и топорами и свидетельствуют, с какою дикою ненавистью исповедующие московскую веру преследуют христиан римско-католического исповедания. Чтоб показать это еще сильнее, церковь русских еретиков оставлена ими нетронутой, а вместе с ней и другая, принадлежащая монахам, живущим по уставу кармелиток св. Тере-
*Здесь опечатка  в тексте - должно быть «св.»

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

С помощью войска марианских рыцарей принудил его довольствоваться одним киевским княжеством
В указе его государя сказано
По достохвальному уставу василия великого
Им управляет воевода из московской великокняжеской области