<<<     ΛΛΛ     >>>   

57
После 35 миль пути мы приехали в Кенигсберг, обширный город, построенный в 1260 году шестым магистром Тевтонского ордена Поппом Остерлингом, в Самбийском, или Самландском герцогстве, неподалеку от устья Преголы, при слиянии рек Ангерапа и Аллы. Он получил название Кенигсберга в честь и воспоминание чешского короля Оттакара, помогавшего крестоносцам покорить эту страну. Бартольд Австрийский увеличил его в 1300 году присоединением городка Лебеника, а Винрих Книпроде, в 1380 году, городком Книпгоф. Ныне он славится многочисленным университетом, основанным, по внушению Лютера, герцогом Альбертом; в нем имеет пребывание и сам герцог, как подручник Польши. Отправившись оттуда не мешкая, на самом рассвете, мы сперва переправились через реку Самбию. Потом прибыли на Куронский полуостров, по туземному названию Неринга, образующий между Балтийским морем и Куронским заливом длинную плотину из поднявшихся вверх песков. После ста миль пути, в продолжение которого море почти всегда мирно омывало колеса наших повозок, 8 марта, благодаря нашим возницам, мы имели уже в виду у себя крепость Мемель и переправились туда на лодках с лошадьми и поклажей.
Эта крепость построена после своего города Христи-Мемеля в 1279 году на краю Пруссии на р. Мемеле и близ Рагнета для отражения литовских набегов, в том самом месте, где пресные воды Куронского залива сливаются с солеными морскими, а в 1313 году обнесена высокою стеною и обведена рвом при 13-м магистре Тевтонского ордена Карле Бефарте Трирском.
Эти пески обоих Нерунгов, о которых мы упомянули, вместе с Судинией, или с Судавией, между ними выдающимся в море мысом, суть те берега Венедского залива, куда в то время, когда с одной стороны западный, а с другой северный ветер поднимут бури, море выбрасывает из своих недр янтарь, завернутый в морской траве или мхе. Набрали там его и мы, хотя уж опоздавшие собиратели после уборки жатвы.
И начальник крепости Мемеля, и правительственные городские лица обошлись с нами так грубо, что никакие наши просьбы не сильны были согласить их приказать, чтобы приготовлены были для нас за деньги повозки до ближайшей Куронии. Так и должны мы были прождать там целых два дня, пока не наняли на службу других крестьянских телег, на которых и отправились 28 марта и, сделав 25 миль, приехали в жмудскую деревню Гейлигаву, где и переночевали.
Жмудское княжество, когда-то очень послужившее в пользу Литве для расширения ее пределов, составляет ныне приращение ее пространства. Пределы его: Семигаллия, восточная часть Куронии, Курляндия, Балтийское море, Кутрянский залив и воды р. Немана. Оно поросло лесами, в которых бегает очень много лосей, а

58
бесчисленные рои пчел доставляют превосходнейший мед. И почва там самая плодородная, которая обрабатывается деревянным, ане железным плугом. В старину населяли его эстии германского происхождения, так же как и Пруссию и Ливонию. Но в X веке нашего искупления оно приняло к себе итальянцев Колонна в разное время, было тревожимо оружием соседних пруссов до тех пор, пока не вошло в состав Литвы, которой долго было кормильцем, в качестве ее члена, и не отдано было Витовтом в 1404 году прусским крестоносцам. Через четыре года Витовт раскаялся в том и с помощью воеводы своего Ромбоуда отнял его у них врасплох. Спустя три года они отказались от прав на Жмудь по Торунскому договору с Витовтом и Ягайлом на том условии, чтобы взять ее обратно по смерти их обоих, однако ж по договору 1422 года принуждены отказаться от нее навсегда. Меж тем Ягайло подвизался по-апостольски: он привел жителей в христианскую веру, построил и наделил имуществом 12 приходских церквей по числу округов: по его же настоянию в 1417 году, октября 24, жители получили от легатов Констанцского собора архиепископа львовского и епископа виленского, первого епископа Матфея; местопребыванием его были Медники на р. Вирвите, где ныне пребывает 26-й епископ Александр Сапега, которого викарий епископ Спягленский. В 1655 году москвитяне взяли и сожгли почти весь славный город Троцкого воеводства Ковно, на самой р. Вилии и близ р. Немана, и стояли тут до 1662 года, но опасались заходить в незнакомые им леса соседней Жмуди, уже ожидавшей шведов, и оставили ее нетронутою. А шведы поступили не так: они разорили ее и разогнали чуть не всех тех, однако очень крепких в работе, лошадок, которых она вскормила в бесчисленном множестве.
На другой день мы тотчас же переправились через реку, текущую за городом одного с нею названия, составляющую границу между Судавиею и Курониею, и, отъехав недалеко, увидали поджидавших нашего приезда четверых герцогских придворных из областных дворян. Они приняли нас с почетом от имени своего герцога и отвезли в 3 каретах в Рутцаву, в десяти верстах оттуда. На следующий день, когда, отъехав еще 8 миль, мы были уже в 2 милях от Гробина, нас встретил наместник области Иоанн Фридрих Рек в сопровождении многих дворян и с 4 другими каретами; потом он принял нас очень благосклонно от имени герцога и отвез в замок в собственной карете своего государя. А там, на крыльце, при выходе из кареты, принял нас сам герцог и отвел в комнаты для приезжих.
Наутро мы исполнили долг вежливости, всемилостивейше возложенный на нас императором, как к самому герцогу, так и его супруге Алоизе Шарлотте, благоразумнейшей принцессе, сестре курфюрста бранденбургского Фридриха Вильгельма.

59
Обширную область Ливонии у Рижского залива населяли в древности венеды, народ сарматский. Прогнав венедов, место их заняли переселившиеся туда с берегов Рейна, или лучше Везера, германцы эстии, задолго еще до пришествия Христа. Они хоть и имели грубые нравы, но, по природной простоте своей, способны были к более мягким. Потому что, когда, в царствование Фридриха Барбароссы, стали приставать к их берегу одноплеменники их, немцы, для торговли, они оказались способными к этому делу и научились у немцев не только быть бережливыми в домашнем хозяйстве, как насмехается враг немцев Пясецкий, и не бросать воска, высосав из него мед, по их старинному обычаю, но еще к более важной пользе для себя не относиться с презрением к ручьям с текучею водой и не выкапывать колодцев, разбросанных в разных местах, которые не могли держать воду, не обращаться с мольбою к опасной силе демонов, неспособных ни на какую помощь, пренебрегая спасительным призыванием Всемогущего Бога. Потому что сегенбергский каноник, или монах, Мейнгард, вмешавшись между немецкими купцами в 1170 году, приплыл к ливонскому берегу, чтобы купить драгоценные жемчужины, души ливонцев, ценою своих забот и даже жизни, если потребует надобность. Много таких жемчужин, приобретенных его усильным трудом, он вставил в драгоценное ожерелье католической веры и возведен в главного пастыря ливонцев, получив посвящение от бременского архиепископа Гартвика II, с соизволения Папы Иннокентия III. Однако ж, так как Ливония была тогда почти со всех сторон окружена неверными и еретиками, многие поселившиеся там немцы для помощи себе и жителям, которых, из христианской любви, они взяли для обороны под свое покровительство, поступили в священное воинское общество, по увещанию Альберта, 3-го епископа ливонского; называлось оно обществом братьев меченосцев, коих герб два красных меча со звездою, нашитых крестообразно на груди плаща. Они выбрали из среды себя магистра Виена и командоров, которые заведывали делами по управлению всей области вместе с рижским архиепископом и епископами юрьевским, ревельским, эзельским и куронским, поставленными с соизволения римского Первосвященника. Они долго и сильно отражали нападения соседей на свои пределы. Однако ж, подвергаясь нападениям со всех сторон, орден не мог справиться с силами и изнемог под возложенным на него бременем; почему магистр его Волквин и присоединил его к Тевтонскому ордену крестоносцев, находившемуся в то время в Пруссии под управлением магистра Конрада Тюрингенского, получил крест и покровительство этого ордена под условием дани и повиновения. Впрочем, спустя три столетия, преемник Конрада Альберт Бранденбургский освободил ливонских рыцарей на будущее время от всякой дани и покорности, за огромное количество золота.

60
После того лютеранское учение, прокравшись из Пруссии, зашло и в Ливонию: все сословие рыцарей, а вскоре и сами епископы, приняли его с такою жадностию, что все взяли себе по подруге, в противность правилам первоначального их устава, и стали продавать имения и поместья, как церковные, так и орденские, либо передавать их своим детям по праву наследства. В заботах же о том, как бы закрепить за собою все свои захваты сильным покровительством, они нашли польского короля Сигизмунда Августа пригоднее всех для своих смелых попыток, зная его равнодушие к делам веры и не сомневаясь, что он будет поступать по примеру отца, Сигизмунда, который изгнал название тевтонских рыцарей из соседственной Пруссии. Так, по совету виленского воеводы Николая Радивила Черного, магистр Готгард Кетлер, вестфальский дворянин, отдал Ливонию с городом Ригою в зависимость Сигизмунда, сначала в Вильне, в последний день августа 1559 года, а потом в Риге 17 марта 1560; на другой день то же сделал и рижский архиепископ от имени согласных с ним каноников. Впрочем, Кетлер удержал за собою и своим потомством Куронию и Семигалию в качестве польской лены (подручничества), принес присягу за них лично Сигизмунду Августу 29 ноября 1561 года в Вильне, получив титул герцога курляндского и семигальского в Ливонии и передав ему крест и другие знаки ордена.
Герцог голштинский Магнус тоже отдал под покровительство Польши Пильтенское, или Куронское, епископство со всеми его задвинскими местами, которые отняты им у дяди его жены Марии, московского царя Ивана. Это владение было продано епископом Иоанном Мюнхгаузеном датскому королю Фридриху II в 1559 году, а этот на другой год отдал его Магнусу как родственнику вместо его наследственной части в Голштинском герцогстве.
Успех показал, что эти договоры Сигизмунда Августа не были одобрены Верховным Владыкою всех ленных владений в мире. Еще при жизни короля москвитяне захватили большую часть Ливонии и утвердились в ней до тех пор, пока храбрость и счастье короля Стефана не заставили их выйти оттуда. Однако ж шведский король Эрик надолго захватил Ревель и по этому мосту не только сам переходил в Ливонию, но потом и его преемники: Иоанн, Карл, Густав-Адольф и Карл-Густав распространили свое победоносное оружие так далеко и так крепко держались против москвитян и поляков, что Швеция овладела как собственностью утвержденною за ней недавно по Оливскому договору всею Ливонией, кроме Динабурга, Режицы, Лю-цина и Мариенгаузена, находившихся в руках москвитян вместе с Эстонией и островом Эзелем, вырученным от датчан по договору в Бремсембре в 1645 году. Так ускользнуло у поляков владение всею Ливонией. Та же, может быть, участь предстоит им и в Пруссии, уже в виде пролога к следующей потом драме, от феодальных прав

61
на области герцога Альберта, обещанных им Сигизмундом, внук его Иоанн Казимир навсегда отказался в пользу курфюрста Фридриха Вильгельма, его праправнука от внука Анны.
Итак, потомок того Готгарда герцог Иаков держит бразды правления в Куронии и Семигалии. Однако ж ему должно еще браться за них слегка, потому что областное дворянство так щекотливо, по случаю своих чрезмерных преимуществ, что если сдерживать его покрепче, упрямое и своевольное, оно сбросит с себя седока и никогда не будет иметь недостатка в щедро задаренных покровителях при королевском дворе. В прежние годы испытал это на себе отец его, Вильгельм: не в силах будучи склонить к должной покорности возмутительное презрение к себе курляндского дворянина Магнуса Нольды, он умертвил его через своих убийц и потом надругался над ним; однако ж едва-едва загладил этот поступок у ленного своего государя двадцатилетним изгнанием и отобранием его имений в герцогстве.
Области Куронии управляются четырьмя государственными советниками, а именно: наместником, бургграфом, канцлером и маршалом, двумя придворными советниками, четырьмя старшими гауптманами: Митавским, Гольдингенским, Зельбургским и Туккумским и семью младшими: Гробингенским, Дурбенским, Фрауенбургским, Ландавским, Шрунденским, Баусским, Виндавским и Доблинским. Они судят дворян и крестьян, каждый в своем округе, жалобы на них подаются герцогу, а на этого — ленному его государю, польскому королю.
Поместья дворян мало различаются от вотчин; сами дворяне властвуют над крестьянами как над рабами, принуждая их без разбора ко всякой работе.
Впрочем, дворянство округа, в старину епископства Пильтенского, оспаривает свою зависимость от областного герцога, признавая себя непосредственно зависимым от польского короля. Этот округ простирается от р. Веды до острова Эзеля, Латрина у Плиния; в древности находился он во владении у гирров, эстийского народа, и заключает в себе немалую часть Ливонского залива. Мы уже заметили, что этот округ, проданный епископом его Иоанном Мюнхгаузеном в качестве наследного владения датскому королю Фридриху II, передан этим государем брату его Магнусу. По убеждению короля Магнус, вместе с остальною Ливониею, тоже накинул на себя приятные с виду сети покровительства Сигизмунда-Августа. По смерти Магнуса вышли споры из-за этого владения между Стефаном, королем польским, и Фридрихом Датским, защищавшим свои наследственные права на него. Посредник мира 1585 года Георгий-Фридрих, маркграф аншпахский, прекратил эти споры так, чтобы датчанин, получив с маркграфа 300 тысяч рейхсталеров, уплаченные им при

62
покупке Мюнхгаузену, отказался от своего права на эту область, которая переходит к маркграфу на правах заложенной. Но в том же году, 15 декабря, это решение оспаривал торжественным обжалованием герцог курляндский Готгард в Гродне, в присутствии короля Стефана. Однако ж, нимало не уважив того, король передал право выкупа этого округа своему родственнику Балтазару Баторию, по его желанию и с согласия чинов Речи Посполитой, утвердивших это двумя постановлениями. Впрочем, эти последние были отменены по нежеланию маркграфа Георгия-Фридриха, и в 1598 году, не вредя правам герцога курляндского Фридриха, изъявившего на это свое согласие, владение упомянутым округом не только и вперед предоставлено в пользование маркграфу, но распространено и на жену его, согласно с соблюдаемым во всей Польше обычаем, называемым пожизненным правом. В 1609 и 1611 годах герцог курляндский Вильгельм получил от короля и Речи Посполитой дозволение выкупить этот округ, так что, уплатив 30 000 талеров бранденбургскому курфюрсту Иоанну-Сигизмунду, общему наследнику Георга-Фридриха, и обещавшись давать вдове маркграфа аншпахского ежегодно 1000 золотых, он сделался полным владетелем округа. Когда ж Вильгельм не очень озаботился уплатой этих денег, вдова-маркграфиня опять введена была во владение округом в 1617 году через королевских поверенных, присланных в Куронию, и уступила свое право вместе с владением округом Герману Майделю. А по смерти ее, в 1639 году, сын Якова-Вильгельма, ссылаясь на то, что ее пожизненное право, переведенное на Майделя, теперь не имеет силы, заспорил с этим ее преемником и наследником, потом даже и с дворянами округа, не хотевшими подчиняться его судебной власти. Эта тяжба тянется и до сих пор: в нее вмешались и жмудские епископы с своими правами, заведывающие епископством (ныне округом) по особенному приговору Урбана VIII, и основательными заявлениями устранили вредные для себя предубеждения.
При устье Веды, названной так, может быть, от венедов, обитавших в старину на этом море, лежит на высоте небольшой город Виндава, где Балтийское море образовало удобную пристань. Но еще удобнее пристань на острове Либаве напротив Гробина. Пользуясь такими удобствами, герцог, подражая Соломону, занимается торговлей через посылаемых поверенных, отправляет свои перевозные суда и корабли даже в Америку, где владеет островом Табаго, и к берегам Восточного моря, где у него есть островок еще меньше, именно Гамбия.
2 апреля мы выехали из Гробина благодаря попечениям о дальнейшем нашем путешествии литовского дворянина и доблинского воеводы Фридриха Дранковича, исполнявшего приказания герцога. Он пользовался для нашего удобства и герцогскими и его поддан-

63
ных повозками, да еще без всяких с нашей стороны расходов, и 13 апреля с трудом довез нас на пространстве 200 миль до Цецина, на границе Семигалии. На народном наречии это слово означает конец земли. Снега, понемногу таявшие от весенней погоды, и часто перепадавшие дожди так глубоко промочили землю, что она, засасывая копыта лошадей и колеса повозок, мешала движению тех и других, которые никак не могли справиться с ней. Каждый ручеек, через который в другое время перебирался вброд ребенок, до того развело водою, что он походил на большую реку и не давал нам переправиться через него иначе, как на плотах, и тогда мы должны были связывать их вместе. Вдобавок к тому еще край, оплакивающий свое разорение не от захватившего его шведа, который сохранил его нетронутым от всяких невзгод войны как свою родовую область, хотя не надеялся уже никогда возвратить ее себе, а от покровительственного нахальства защитника-поляка; к тому же еще жалкое запустение, и оттого малочисленность поселян и рабочего скота, и тоже разные другие недостатки. Все это делало для нас путешествие наше до того затруднительным, что, нечего греха таить, никогда и ни в какой дороге не выносил я столько беспокойств.

Приехавши в Цецин, мы тотчас же с нарочным уведомили о том московского воеводу в Кокенгаузене. Вследствие того дворянин Иван Афанасьевич Желябужский, назначенный царем в приставы для сопровождения нас в Москву, на другой же день позаботился, через присланного сотника, уведомить нас о своей готовности завтрашний день нас принять, по приказу его государя, и потом сколько можно скорее отправиться с нами в дорогу к царю, но чтобы мы прислали к нему список своих имен и нашей прислуги, с обозначением наших должностей, а на другой день и наши пожитки.

Исполнив все это, 18 апреля двинулись мы в путь и после недолгого переезда в восемь миль прибыли на берег Двины, против Кокенгаузена. Эта река, известная Птолемею под именем Рубона, получает свое начало и название от озера Двина, в 50 милях расстояния от болота Фрянова, в Волконском лесу, в Ржевском княжестве, в таком же расстоянии и от истоков реки Днепра. Сначала течет она к западу, а потом продолжает свой путь с сильною быстротою на север и уносит с собою реки, сливающие с ее водами свои: Велижку, Вивячку, Шомку, Касплю, Витьбу, Лучосу, Добрыню, Крезивину, Улу, Оболь, Полоту, Усачу, Диену, Дрису, Друю, Дуету, Индрицу, Евст, Кокну, Огру и Межу. Она протекает города: Велиж, Витебск, Улу, Полоцк, Диену, Друю, Динабург, Крижбург, Кокенгаузен и Ригу и, утомленная шестисотмильным путем, вливается в Рижский залив Балтийского моря. Из России и Литвы она отвозит твердые, сплавленные огнем куски еловой, вязовой, липовой и ивовой золы, на которую большое требование у суконщиков и

64
мыловаров (поташ), коров и кожи превосходной выделки, пшеницу, смолу, коноплю, лен, мед, воск, сало и разные дорогие меха: все это разделяется между пруссаками, шведами, датчанами и немцами. А привозит река Двина соль, вино, цельные золотые и серебряные иоахимики (иоахимс-талеры) в Литву и Москву, где нет никаких металлов, кроме железа.
Когда мы пристали к высокому берегу, пришел к нам московский переводчик Лазарь Циммерман, из таких личностей, которым москвитяне дают очень почетное название толмачей, так как они умеют читать и писать. Переводчик сказал нам от имени пристава, что из письменного нашего вида от священного цесарского величества и из списка нашей прислуги, которые в прошедший день мы отправили к приставу с сотенным начальником для сведения, он усмотрел, что мы называемся посланниками священного цесарского величества. А в указе его государя сказано, чтобы он принял и проводил цесарских послов: почему и просит нас принять на себя труд повернее объяснить ему наше звание.
Император снабдил нас двойными верющими грамотами к царю. Одни называли нас посланниками, и мы должны были подать их царю при первом представлении, когда станем предлагать ему миролюбивое посредничество его цесарского величества между ним и польским королем. Потому что только для этого дела нам совсем неприлично было называться громким названием послов. Другие же грамоты честили нас этим более почетным именем, но мы должны были представить их только уже после того, как принято будет наше предложение, и когда мы заявим, что я от имени цесаря буду исправлять должность посредника о мире в том месте, какое назначится для рассуждений об этом предмете, тогда только, но никак не прежде, я получаю все качества посла, с полномочием для заключения мира между сторонами. Между тем мой товарищ, оставшись в Москве, исполнит то же самое поручение, которое возложено на барона Лизолу при польском короле, и будет объяснять царю недоумения, какие могли бы возникнуть между переговаривающими на съезде, узнав о том из моих писем к нему.
Итак, мы отвечали, что оба упомянутые наши письменные виды вполне удовлетворительно объяснили приставу, чтобы он отправил нас к царю в качестве простых посланников его цесарского величества. А потому и странно, что, по его уверению, царский указ запрещает ему принимать нас в качестве таких лиц, а между тем наши пожитки он все же озаботился перевезти в Кокенгаузен. Так пусть же он либо примет нас, либо пришлет нам назад наши пожитки, чтобы мы могли вернуться к пославшему нас нашему всемилостивейшему императору, а сам пускай будет в ответе за этот отказ у своего государя.

65
Услыхав это, пристав опять прислал к нам того же Лазаря сказать, что готов принять нас, под каким бы названием мы ни пришли.
Не было тайною для нас, что, по царскому запрещению, никому из москвитян нельзя заносить ногу за пределы отечества, ни дома заниматься науками, оттого, не имея никаких сведений о других народах и странах мира, они предпочитают свое отечество всем странам на свете, ставят самих себя выше всех народов, а силе и величию своего царя, по предосудительному мнению, дают первенство пред могуществом и значением каких бы то ни было королей и императоров. Предаваясь мечте о своем высоком превосходстве, они до того презирают всех иноземцев, как людей ниже себя, что если доведется им принимать посланников какого-нибудь государя, те, кому прикажет царь это дело, берут смелость требовать от них, точно несомненного долга, чтобы они первые выходили из кареты или слезали с лошадей и первые же снимали шляпы. А потом, когда поедут провожать их, не стыдятся прежде всех занимать для себя самые почетные места. И все это с такою наглостью, что иногда, после нескольких часов жаркого спора, им приходит охота показать, будто бы из одной только вежливости они отказываются от своего права, соглашаясь, чтобы настойчивый посол в одно и то же время с ними ступал на землю или снимал шляпу. Так, для предупреждения подобных состязаний мы положили поручить переводчику, чтобы он, едучи впереди пристава, предупредил его, что я не новичок в исправлении посольских дел, а потому и превосходно знаю, что следует ему и что нам. Стало быть, пусть он избавит нас от употребительных при исправлении его должности комедий своего рода, в которых мы вовсе не желаем быть действующими лицами.
При переправе через реку мы видели, как пристав выехал на лошади из крепости и вскоре слез с нее на берегу, стоял там шагах в восьми от лодки и ждал, пока мы высадимся. Когда первый из наших стал высаживаться, тронулся тоже и он к нам, так что принял нас ровно на половине расстояния между им и нами. Впрочем, он первый снял шляпу, а после него тотчас же сняли шляпы и мы. Когда все мы стояли с открытыми головами, он сказал, что прислан от великого царя и государя и проч. (весь титул своего государя он пересказал на память) к нам, посланникам его любезнейшего брата и друга Леопольда (тут тоже прочитал он по бумаге весь титул его цесарского величества), чтобы принять нас и проводить к нему. Это и рад он исполнить.
Мы отвечали почтительным повторением всех титулов, сначала, однако ж, по долгу нашему, его цесарского величества, а потом уже царского. Пристав спросил нас о здоровье и, по московскому

66
выражению, хорошо ли мы ехали? Потом подал правую руку нам обоим и всем почетнейшим лицам нашего общества. После того мы сели на подведенных нам лошадей и поднялись к домику за городом, назначенному для нашего приема. Впереди шли три сотни пехоты с распущенными знаменами и били в литавры. Заметив, что наш пристав, ехавший верхом, занял место на правой руке у меня, во избежание споров, мы подозвали к себе, под предлогом разговора, переводчика, который поместился слева от моего товарища, да так оба и ехали посреди их.
Ливонская крепость Кокенгаузен, построенная на высоких берегах Двины и впадающей в нее незначительной речки, укреплена больше местностью, чем искусством, и замечательна поражением семи тысяч шведов. В 1654 году овладели ею москвитяне, отняв ее у тех же шведов, вместе с Дерптскою областью и всею страною, даже до Печерского монастыря. На другой день мы остановились там по недостатку многих нужных в дороге вещей. По отъезде оттуда 19 апреля, 23-го мы прибыли в Мариенбург, сделав 11 миль все лесом, в котором не было ни одного плодовитого дерева.
Только что мы приехали, неожиданно прибыл туда же из Дерпта Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, из думных дворян или благородных царских советников, тогдашний воевода Ливонии. Он тотчас же прислал служителя поздравить нас с приездом. На другой день было Светлое Воскресение у москвитян, которые пользуются греческим календарем, с прибавкою к нему дней празднования памяти своих местных святых. В этот день воевода угощал нас у себя с большею приветливостью и встретил у самых лошадей.
Обыкновенный образ жизни москвитян, даже и знатных, никогда не нарушает правил умеренности. На длинный и узкий стол, покрытый скатертью из плохого льна, ставятся уксусница, перечница и солонка. Каждому из обедающих кладут ложку и хлеб, но только не всегда, а тарелки, салфетки, ножа и вилки не кладется никому, кроме знатных. Потом подаются кушанья, каждое порознь, одно за другим, и во множестве, если много гостей; блюда одинакового вида, у всех почти знатных и других людей побогаче оловянные, так же как и весь столовый прибор, и по неряшеству прислуги запачканные. Начало обеда делает водка. Первую подачу кушанья составляет холодная вареная говядина, приправленная уксусом и сырым луком. Другие потом кушанья подаются либо вареные, либо жареные, либо с подливою, но ни в одном нет недостатка в больших приемах чеснока или лука, которые у москвитян самые изысканные, возбуждающие вкус средства. Тут уж наверное нет ничего поварского, никаких изделий кухмистерского искусства, которое изгнано из всей Московии. Со всем тем на эти кушанья они напускаются с такою жадностью, что скорее пожирают, нежели едят. Оглодавши

67
все мясо кругом какой-нибудь кости, они бросают ее оглоданную опять в то же блюдо, из которого взяли ее с мясом; туда же, потрясывая рукой, отряхают и приставшую к пальцам слюну, которая отделилась во рту от глоданья и смешалась с подливой. Напитки у них разные: вино, пиво, которое пьют редко, всякие меда в более частом употреблении, и водка, составляющая начало и конец обеда. Для этих напитков назначены и разные, особенные для каждого сосуды: братины, кубки, кружки, чаши, стопы, рюмки, чарки, стаканы, все большею частию оловянные или деревянные, редко серебряные, да и те почерневшие и грязные, потому что забота, чтобы они не истерлись, не позволяет москвитянам их чистить. Когда же захотят задать пир друзьям, тогда выставляют напоказ все, что есть у них; считают, что пир не пышно устроен или не искусно приготовлен, если вместе с мясами и птицами не подано будет множества блюд с разною рыбой, за которую москвитяне, хоть и из грубой роскоши, платят дорого. Впрочем, они не с таким тонким вкусом, чтобы бросать эту рыбу или брезгать ею, если она, по обыкновению, и испортилась. О сладких закусках (десерте) после обеда москвитянам и заботы нет, потому что пока еще придет пора подавать их, они больше уж не находят для них места у себя в желудках, раздувшихся от начинки пищею. Предел питью полагает одно опьянение, и никто не выходит из столовой, если его не вынесут. В продолжение стола вдруг разражаются самою звонкою рыготней, с отвратительным запахом непереваренной смеси чеснока, лука, редьки и водки, и эта рыготня, с позволения стоиков, предоставляющих полную свободу ей и чревобесию, сливаясь с громозвучными испарениями их желудков, обдает окружающих самым вредным серным смрадом. Носовой платок держат не в кармане, а в шапке, но за столом сидят с открытыми головами, так что, когда нужно бывает высморкаться, за отсутствием платка его должность исправляют пальцы, которые, вместе с ноздрями, вытираются потом скатертью. Речи разговаривающих, как людей, не образованных никакою школой или грамотностью, решительный вздор, очень часто оскорбляющий порядочный слух. Злословие, восхищение самыми мерзкими делами или наглым хвастовством, которое порочит честное имя других, составляют замечательные изречения и остроты многих речей. Иной раз на этих пирах не бывает недостатка и в подарках своего рода. Всегда входит в столовую и жена хозяина в самой нарядной телогрее и во всем женском убранстве в сопровождении двух или многих прислужниц; она подает знатнейшему из собеседников чару водки, омочив в ней края своих губ. А пока пьет он, она поспешно уходит в свою комнату, надевает на себя другую телогрею и тотчас же приходит назад для исполнения такой же обязанности к другому собеседнику. Повторив этот обряд с каждым из прочих гостей,

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Хотя область московская ни обширна
Первого великого князя тверского
Мейерберг А. Путешествие в Московию истории России 12 василия
Мейерберг А. Путешествие в Московию истории России