|
|
<<< ΛΛΛ >>>
"Россия перед Вторым Пришествием". С. 219.
"Русская Летопись". Париж. Кн. 3. 1922. С. 87-88.
Глава семнадцатая
ОТКРОВЕНИЯ «ДОБРОХОТОВ»
Сидней Гиббс, всего несколько месяцев назад приобретший «Новую школу языков» Притчарда, расположенную в красивом, украшенном лепниной доме № 96 по Невскому проспекту, был занят по уши. Из-за поездок в Царскую Ставку, где он занимался английским языком с Наследником, в Питере у него накопился ряд неотложных дел. Хотя помощники англичанина были людьми надежными и порядочными, некоторые вопросы следовало решать ему самому. Уладить ли вопрос с преподавателями, решить ли вопрос о денежных компенсациях в связи с некоторым падением уровня жизни — все это ждало его попечения.
Но сердцем он рвался в Царское Село, где ему всегда были рады — и Великие Княжны, в особенности, шаловливая Анастасия Николаевна, и Наследник, с которым он особенно подружился во время пребывания на Царской Ставке, как, следом за Государем, любил говорить и Алексей Николаевич. Неизменно приветливо встречала англичанина и Государыня Императрица. В последнее время она немного сдала, в роскошных золотисто-рыжеватых волосах ее появились седые пряди. Подлое убийство Григория Ефимовича Распутина, к которому вся Семья, в том числе и Дети, были привязаны, нанесло Императрице ощутимый удар. Особенно же ее угнетало то обстоятельство, что в действительности удар был направлен на нее самое.
Английское общество Петрограда представляло собой сплоченный кружок, поэтому все его члены хорошо знали друг друга и информировали обо всем, что представляло общий для них интерес. Как к генералу Хенбери-Вильямсу, так и к Роберту Вильтону, корреспонденту «Таймс», Сидней Гиббс относился с должным уважением. Но как, оказывается, можно ошибиться в человеке. Гиббс был неприятно поражен, когда Вильтон, первым узнававший обо всех важных событиях, со злорадством в голосе сообщил по телефону: «Добрались, таки, до него». Гиббс понял, о ком идет речь. Новый, 1917 год, начался для него с разговоров о смерти Распутина. Вильтон успел обзвонить всех членов английского общества Петрограда.
Министр внутренних дел Царского правительства предупредил Императрицу о том, что раскрыт заговор против нее и Анны Вырубовой. Некий господин являлся во дворец 22 раза с целью увидеться с Государыней Императрицей. Ему, естественно, было отказано. Предложение госпожи Ден передать его прошение через нее господин отклонил.
В ту ночь был предательски убит Григорий Распутин. Сидней Гиббс не разделял отношения как светской черни, так и обывателей к Распутину, как представителю «темных сил». Для него это был простой русский крестьянин, очень умный, хотя и себе на уме, преданный Царю и Его Семье. Добрый и щедрый. Деньги, которые ему давали за разные услуги состоятельные люди, он отдавал беднякам, обращавшимся к нему за помощью. Без сомнения, Распутин был наделен даром прорицателя. Он предчувствовал и свою смерть. Проезжая на санях в обществе своих почитательниц мимо Петропавловской крепости, старец пророчествовал: «Я вижу много замученных. Не отдельных людей, а толпы. Я вижу тучи трупов; среди них несколько Великих Князей и сотни графов. Нева будет красна от крови». Неужели предсказание отца Григория сбудется?
Обстановка в Петрограде, еще недавно спокойная, накаляется. По всему городу остановились трамваи. Рабочие, видно, действовавшие по определенному плану, поднимались в вагоны, отбирали у вагоновожатых ключи. Но и интеллигенция, и состоятельные горожане были настроены враждебно по отношению к Царской власти. Этого Гиббс не мог понять. С плакатами «Долой самодержавие» по Невскому шли не только рабочие и солдаты, но и так называемая «чистая публика». Как человек, наблюдающий русскую жизнь как бы со стороны, так как он являлся подданным его величества Короля Георга V, Сидней Гиббс четко просматривал в действиях недовольных работу германской пропаганды. Без Царя армия развалится, и гуннам [немцам] будет очень просто захватить и Петроград и даже Москву. А затем — диктовать собственные условия мира. Напор германских войск на французов и англичан возрастет неимоверно. И неизвестно, чем дело кончится.
В понедельник 27 февраля по старому стилю, все еще принятому в России, происходит немыслимое ни в одном цивилизованном государстве, каковым намерена стать и Россия. Из тюрем освобождены как политические (их единицы), так и уголовные (их подавляющее большинство) преступники. Естественным следствием этой акции стал пожар в Окружном суде. Революционеры заметают следы. Стало известно, что многие из них, в том числе редактор большевицкой «Правды», были осведомителями Охранного отделения. Хрусталев-Носарь, уже с полгода просидевший в Петропавловской крепости, по всем сведениям, сумасшедший, после того, как его выпустили, воскликнул, обращаясь к своим освободителям: «Товарищи, идите в Окружной суд, сожгите их гадкие дела, там есть и мое». Сказано — сделано. В войсках, расквартированных в Петрограде, восстание. Убиты офицеры, командиры полков и генералы. Приняв японского посла за офицера, убили и его. Стало известно, что толпа матросов, приехавших из Кронштадта, идя по набережным, сбрасывала на лед всех, кто им не понравится или смело посмотрит в глаза.
Появился и «манифест» Цека эсдеков — явных агентов германского генштаба: «Надо войти в сношения с пролетариатом воюющих стран против своих угнетателей и поработителей... для немедленного прекращения человеческой бойни, которая навязана порабощенным народам». Копию «манифеста» Гиббс сохранил на память.
На Среднем проспекте Васильевского острова и на соседних с ним линиях вывешены красные флаги: белая и синяя полоса оторваны, остался узкий красный лоскуток. Зловещее предзнаменование: от русского общества и страны останется лишь одна треть. Дворник у ворот горюет: «Кругом одни солдаты, нет у них старших. Ни к чему хорошему это не приведет».
Из Ораниенбаума прибыли пулеметные полки — Первый пулеметный запасной, Второй пулеметный и другие части. К ним присоединились артиллерийские части и броневики — так называли команды бронемашин.
— Не туда едете, братцы! — крикнул им солдат на костыле. — Немец-то под Двинском!
В ответ солдаты тупо улыбались. Один, до которого дошел оскорбительный смысл реплики, ответил, зло щерясь:
— Молчи, дядя, в тряпочку, а то и вторую ногу сломаем!
Несколько рот Измайловского полка, конная артиллерия и часть правительства укрепились в зданиях Адмиралтейства. Однако гарнизон Петропавловской крепости, переметнувшийся на сторону мятежников, пригрозил обстрелять Адмиралтейство из крепостных орудий, и солдаты сдались. Министры сумели скрыться. Арестованы директор Морского Кадетского корпуса адмирал Карцев, министр Щегловитов. Немцы на Двине, у Риги, в каких-то двадцати переходах от Петрограда, а в столице — разговоры об изъятии земель у землевладельцев, об отмене всех чинов, привилегий, об отмене дисциплины в войсках.
Сидней Гиббс вспомнил цитату из Евангелия от Марка: «Если царство разделится само в себе, не может устоять дом тот» (Марк, 3, 24, 25). Учитель английского языка попытался восстановить ход событий.
Бунт начался с того, что лавочники припрятали хлеб. Самозваное Временное правительство прежде всего ввело карточки на хлеб. Страшные вести из Кронштадта. Офицеров убивают. Убит адмирал Вирен и ряд других начальствующих лиц. Накупив уйму газет, Гиббс стал искать сообщений о судьбе Государя, ехавшего к Своей Семье в Царское. Выяснилось, что у Наследника корь, температура поднялась до 390 С. Он заразился от кадет, приезжавших к нему, по обыкновению, в гости поиграть. Бедный ребенок! Вслед за ним захворали и три Великие Княжны. Лишь Мария Николаевна еще держится, помогает Государыне.
Запасные батальоны Павловского, Преображенского и других гвардейских полков примкнули к волынцам, поднявшим руку на своих офицеров. Затем сработал «принцип домино». Поезд Государя задержали. Он повелел повернуть поезд в сторону Пскова, полагая, что Рузский поддержит его. Рузский, как выяснилось, вместе с другими главнокомандующими фронтами готовил отречение Государя. «Почин» в этом недостойном деле, как и следовало ожидать, принадлежал Великому Князю Николаю Николаевичу. Увы, и другие Романовы оказались не на высоте. Великий Князь Кирилл дважды нарушил клятву Царю. Более того, в «Петроградской газете» от 9 марта 1917 года была опубликована беседа корреспондента газеты А. Тонского с Великим Князем Кириллом Владимировичем под заголовком «Характеристика свергнутого императора как монарха, главнокомандующего и семьянина»:
Экс-император в качестве семьянина.
Могу вам сказать, что бывший император был редкий в наши дни семьянин. Его отношение к Александре Феодоровне и детям носило чисто патриархальный характер. С этой точки зрения бывший монарх не заслужил никаких упреков. Его забота и любовь к семье не имели никаких границ. Вот почему, мне кажется, он так слепо доверял своей супруге. Совершенно неверны слухи, одно время довольно распространенные в обществе, относительно испортившихся отношений между Николаем Александровичем и Александрой Феодоровной. Они ни на чем не были основаны.
Наоборот, в качестве одного из ближайших их родственников, заявляю, что со дня их свадьбы его чувство любви к бывшей императрице росло. Также безгранично Николай любил своих детей.
Николай — император
Я уже сказал, что любовь к супруге вызвала слепое доверие к ней. Александра же Феодоровна, как человек сильной воли и определенного взгляда на Россию, буквально захватила всю власть в свои руки. Без ее ведома ни один план, ни одно намерение не получало санкции.
Мы, члены и ближайшие родственники этой семьи, подчас собирались и говорили между собой о растущем в стране недовольстве и неминуемой в государстве революции. Для нас она была вполне ясна. Но всякий раз, когда мы предупреждали Николая относительно грозящей родине и династии опасности, он нам, мило улыбаясь, говорил:
— Я лучше вас знаю народ и страну, где я царствую уже двадцать с лишком лет.
Недавние события, которые мы предвидели — говорю это без всякой рисовки — показали, кто из нас был дальновиднее. Желая быть точным, я, — продолжал Кирилл Владимирович, — сошлюсь на два события, мало известные широкой публике.
Во второй половине прошлого года, ценя высокие личные качества, широкий ум, знания и популярность бывшего главы морского ведомства адмирала И. К. Григоровича, Николай поручил ему составить список совета министров, а ему, адмиралу, самому занять пост председателя того же состава.
Адмирал Григорович привез в Могилев список, в состав которого вошли некоторые министры нынешнего правительства, как, например, князь Г. А. Львов и А. И. Гучков. Узнав об этом «ужасном» составе правительства, Александра Феодоровна сделала все, чтобы помешать его утверждению, и она добилась своей цели. Так рухнула в то время благая идея.
Между тем, получи этот проект тогда осуществление, страна бы избегла только что пережитого переворота, все без различия классы населения удовлетворились бы, а сам Николай приобрел бы популярность, которой ему так сильно недоставало.
Второй пример. После убийства Распутина, в котором, кстати, Дмитрий Павлович не принимал непосредственного участия, Александра Феодоровна, не имея на то никакого права, приказала арестовать и отправить Дмитрия Павловича на персидский фронт, зная наперед, что она со стороны мужа не встретит никаких к тому препятствий.
Казалось бы, раньше, чем применить к Дмитрию Павловичу такое ужасное наказание, следовало бы Николаю позвать обвиняемого, расспросить его обо всем и только тогда применить то либо иное наказание. Если Дмитрий Павлович в чем-нибудь и виноват, то разве в том, что он знал о покушении на того мужика, который везде и всюду ронял достоинство не только семьи бывшего императора, но и всех нас. С пьяных глаз Распутин распускал такие слухи, от которых мы все приходили в ужас.
И вот невинный молодой Дмитрий Павлович без допроса, без суда и следствия был схвачен у себя дома, на Невском, и по приказанию Александры Феодоровны отправлен в Персию.
Мы, видевшие все ужасное зло, не раз задавались вопросом: не является ли экс-императрица агентом и союзником Вильгельма? Но всякий раз старались от себя гнать такую ужасную мысль. Вот Распутин, тот, конечно, был способен предать себя немцам и сообщать им все, что здесь происходило.
Недаром же в Германии были великолепно осведомлены обо всем, включая даже и планы действий царствовавшей семьи. Все это заставляло думать, что власть всецело перешла в руки Александры Феодоровны, этого злого гения России и собственной семьи. За могучей спиной властолюбивой женщины совершенно стушевалась непривлекательная личность бывшего императора.
Теперь перейду к вопросу о том, почему и как Николай принял верховное командование в армии.
Николай — Верховный Главнокомандующий
Единственной причиной решения принять на себя обязанности бывшего верховного главнокомандующего была боязнь со стороны Николая популярности в действующей армии Николая Николаевича. Все мы знали и знаем, насколько бывший царь мог оказаться на высоте верховного главнокомандующего и исправлять все то, что привело к отступлению из Галиции, сдаче Варшавы и Литвы.
Но, повторяю, опасность перед лишением трона и растущей в армии популярности Николая Николаевича заставила бывшего царя против воли своего предшественника на посту главнокомандующего удалить Николая Николаевича и встать самому во главе действующей армии...»
Сиднея Гиббса возмутила явная ложь Великого Князя. И Варшаву, и Литву отдали при Николае Николаевиче. Именно сдача польской столицы заставила Императора сменить его на посту Верховного Главнокомандующего. «Мели Емеля — твоя неделя», — вслух произнес англичанин.
«...Николай полагал, что его «популярность» в армии подымет ее дух. Но напрасно... «Популярность» эта была подтверждена событиями, показавшими, на чьей стороне армия.
За последнее время упорно говорили, что Николая спаивают. Возможно, что это и было так, но во время одного из разговоров с экс-царем я услыхал от него следующую фразу:
— С началом войны я бросил пить».
Сидней Гиббс, только что пришедший с улицы, где стояла по-зимнему холодная погода, прихлебывал крепкий чай. При этих «откровениях» Великого Князя честный англичанин едва не поперхнулся. Уж он-то знал, что за обедом Государь Император выпивал рюмку портвейна, не более того. Для чего же потребовалось Великому Князю клеветать на своего двоюродного брата? Уж не затем ли, чтобы окончательно его скомпрометировать. Похоже, весь этот переворот — дело рук таких вот «скверноподданных». Но плодами своего предательства им едва ли придется воспользоваться.
Англичанин решил до конца дочитать «показания» Великого Князя:
«Новые перспективы
Но прочь недавнее мрачное прошлое. Забудем то, что принадлежит уже истории и перейдем к радостному и светлому будущему. Будем откровенны. Все, что произошло в последние дни, объясняется только тем, что все, начиная с нас, великих князей, и кончая дворниками, наглядно видели, куда Николай, подпавший под влияние супруги, в единении с ней, ведет Россию.
Вот почему, без всякого сговора, без всякой агитации, все добивались того, чтобы избавиться от подобных правителей.
Скажу без всякой лести, что нынешнее правительство заслуживает поддержку всех слоев общества, без различия их политических воззрений. С другой стороны, весь мир должен преклониться перед величием русского народа, сумевшего в одну неделю совершить почти бескровно величайший переворот, от которого можно ожидать самые благие последствия.
Не мы, русские, должны воздвигнуть памятник свободы, а весь мир должен, оценив все значение великого переворота, построить памятник неоцененной до сих пор России.
Арест Николая
— Как вы оцениваете арест Николая? — спросил А. Тонский Кирилла Владимировича. Тот ответил:
— Могу вам сказать, что исключительные обстоятельства требуют исключительных мероприятий. Вот почему лишение Николая и его супруги свободы оправдывается событиями, происходящими в России.
Наконец, правительство имело, по-видимому, достаточно поводов, чтобы решиться на эту меру.
Как бы то ни было, но мне кажется, что никто из нас, принадлежащих к семье бывшего Императора, не должен теперь оставаться на занимаемых ими постах».
Сидней Гиббс, последние десять лет живший бок о бок с Царской Семьей, знал, что Великий Князь не лукавил, когда говорил корреспонденту «Петроградской газеты» о той любви, которая царила между Августейшими супругами и детьми. Все же остальное — ложь и клевета.
Причем, клевета преступная. Недаром Морис Палеолог, французский посол, превосходно изучивший историю собственной страны, писал: «Кто знает, не послужит ли скоро эта коварная инсинуация основанием для страшного обвинения против несчастной царицы». Он имел в виду слова Кирилла: «Не является ли экс-императрица агентом и союзником Вильгельма».
Подобные мысли возникали и у графа Бенкендорфа и его пасынка князя Василия Долгорукова, хорошо изучивших благородные натуры своих Августейших хозяев. Единственной нитью, связывавшей узников с внешним миром, были, по существу, газеты, которые оба штудировали от начала до конца. В газетах было столько грязи, что граф готов был подвесить журналистов за их длинные и ядовитые языки.
* * *
С того времени, как Лили Ден, покинув Петроград, приехала в Александровский дворец, чтобы остаться с обожаемой Императрицей и ее Семьей, прошло всего лишь несколько дней. Арестованную вместе с Анной Вырубовой приближенную к Царской Семье повезли в дом предварительного заключения с вокзала. В окно закрытой кареты, в которую их поместили, обе женщины внимательно разглядывали улицы и людей. Лили пришла в ужас. Она не узнавала Петроград. Куда подевался его мирный, благовоспитанный облик! Теперь он походил на забулдыгу, только что вышедшего из запоя. Повсюду красные тряпки. Возле булочных — длинные хвосты явно раздраженных обывателей. Забыв о своем бедственном положении, Анна Александровна наивно обрадовалась:
— Видите, Лили? После революции стало ничуть не лучше.
Показав глазами на охранников, Лили Ден дала ей знак замолчать. Карета застряла в куче грязного снега. Едва выбравшись, застряла в другой: улицы давно не расчищались дворниками.
Ни одного городового на улицах. Закон и порядок перестали существовать. На углах улиц собирались группами странного вида личности, слонявшиеся без дела. Так вот почему Петроград приобрел местечковый вид! — догадалась Лили Ден.
«Народ Мой глуп — не знает Меня... Между народом Моим находятся нечестивые; сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей... И народ Мой любит это... Слушай, земля: вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их; ибо они слов Моих не слушали и закон Мой отвергли. (Иер. 4, 22; 5, 26; 6, 19)».
Такого же мнения о столице, какое сложилось у Лили Ден, были и те, кто давно не бывал в Петрограде.
Получив отпуск, Эраст Николаевич Гиацинтов с фронта поехал в Москву, где повидал родных и откуда направился в Петроград. Боевой офицер свидетельствовал:
«На меня Петербург произвел в это посещение ужасающее впечатление. Невский, блистательный Невский проспект был заплеван семечками... Вместо бравых городовых в черных шинелях с красными шнурами для револьверов стояли какие-то «милостивые государи» в обмотках, распоясанные, нечесанные и производили удручающее впечатление».
* * *
О том, что происходит в стенах Александровского дворца, Сидней Гиббс мог узнавать лишь из газет. «Петроградская газета» сообщала:
«Бывшая резиденция бывшего царя превратилась в его почетную темницу. И не он один является узником в Александровском царскосельском дворце. Не говоря уже об Александре Феодоровне, и сын низложенного монарха Алексей, и все дочери его фактически лишены свободы. Правда, они в настоящее время больны, но по выздоровлении вряд ли представится возможным предоставить сейчас же полную свободу им, лицам, связанным столь близкими узами крови с низложенной царской четою. По крайней мере, граждане и военные в Царском Селе категорически заявляют:
— Мы считаем опасным для дела свободы и борьбы с внешними врагами беспрепятственное разгуливание по России и за границей членов семьи Николая Романова. Народ, столько вытерпевший от тирании, имеет право быть осторожным... Восставший народ отнесся к Николаю II великодушнее, чем он относился к народу.
Во дворце семье Романовых отведено несколько комнат, в которых они полные хозяева. Они лишены только права пользоваться телеграфом и телефоном, у которых поставлен караул. Точно так же запрещено царю и его жене выходить из отведенных им комнат в другие, посылать без особого контроля охраны письма и записки, а также принимать тех или иных лиц без разрешения. Глубокая тишина, изредка нарушаемая тихим говором или размеренными шагами Николая, стоит в занятой им половине. Низложенный царь целыми часами ходит взад и вперед в полной задумчивости. Два-три раза в день он выходит в сад, где под бдительным надзором часовых прогуливается по расчищенной от снега тропинке. Он очень бледен, брови нахмурены, но в общем заметно, что <он> освоился уже с своим положением и гораздо меньше нервничает, чем в первые дни своего пребывания в Александровском дворце.
Изредка Николай Романов пытается вступить в разговор с чинами караула. Он обратился к часовому с красной ленточкой в петлице:
— Что это за ленточка?
— Знак народной победы, господин полковник! — отчеканил солдат сводно-гвардейского батальона <который совсем недавно охранял Государя и его семью от злоумышленников>.
Низложенный монарх сжал губы и заметным усилием воли потушил сверкающий в глазах гневный огонек».
«Еще бы Государю было не гневаться: он желал помочь России избежать междоусобной войны, а его добрые намерения рассматривают, как капитуляцию перед противником», — подумал англичанин. Репортер продолжал:
«Александра Феодоровна с переворотом мирится менее, чем ее муж. Она часто громко рыдает, и врачу то и дело приходится принимать меры против сильных истерических припадков.
Изредка слышатся ее довольно резкие «выговоры» на английском языке супругу, которого, как говорят, она упрекает в слишком поспешном отречении от престола.
А между тем в день прибытия бывшего царя Александра Феодоровна с горьким плачем бросилась к нему на грудь и говорила:
— Прости меня! Я виновата в том, что случилось...
— Нет, это моя вина, — успокаивал ее Николай.
Теперь она, по-видимому, склонна во всем винить кого угодно, но только не себя. Сын Николая, как и дочери, поправляется от болезни. Алексей еще не отдает себе полного отчета в происшедшем, так как родители, щадя его слабое здоровье, стараются не огорчать сына заявлением, что царствовать ему уже не придется. Но многое его наводит на мысль, что случилось что-то непоправимо роковое. Он то и дело задает вопросы:
— Почему к нам не приезжают ни министры, ни генералы? Отчего у нас так тихо? Скоро ли мы опять поедем на войну?
Ответы его не удовлетворяют, и он часто раздражается. В юном бывшем цесаревиче чувствуется деспотическая жилка. Когда у Вырубовой нечаянно вырвалась в разговоре фраза: «Караульный начальник не разрешает», Алексей раздраженно крикнул:
— Пусть только посмеет! Я его прикажу расстрелять.
К счастью для России, юнец с такими многообещающими задатками на трон не сядет... Все население этой местности и весь гарнизон счастливы, как и вся Россия, одержанной над одряхлевшим самодержавием блестящей победой.
В Царском Селе хоронили одного преданного слугу Николая, гоф-курьера В. В. Шалберова. В день прибытия Николая Романова кто-то пришел к Шалберову и выпалил:
— Царя привезли арестованным, под конвоем!
Воспитанный в трепете и благоговении, он был так потрясен этой вестью, что тут же скончался от разрыва сердца.
Но великий русский народ, слава Богу, не мыслит, и не чувствует, как гоф-курьер!»
Увы вам бедные русские люди! Вам следовало бы позавидовать скоропостижной смерти Шалберова. Они еще не ведают, на какие беды они обрекли себя, отрекшись от своего Императора. Ибо не Император отрекся от престола, а изменники отреклись от Царя, клятвопреступно нарушив всенародную клятву 1613 года.
Обер-гофмейстер граф Бенкендорф, хорошо изучивший Наследника, был возмущен клеветой, воздвигнутой щелкопером на Царственного отрока. Он знал, что ребенок очень умен, наделен сильным характером и добрым, любящим сердцем. Если бы Господь даровал ему долгую жизнь и избавил его от недуга, который обычно проходит с возрастом, то Цесаревич сыграл бы важную роль в деле возрождения многострадальной Родины. Ведь он законный Наследник Престола, характер его сложился в горниле невзгод, выпавших на долю его родителей. Лишь бы удалось вырвать его из лап фанатиков. Но на все воля Божья.
— Валя, не следует передавать Государю все газеты, которые приносят во дворец, — обратился к князю Долгорукову престарелый обергофмаршал. На многое у них были общие взгляды, хотя в деталях они могли и расходиться.
— Ваше сиятельство, — согласился князь.— Я уже успел просмотреть газеты. Полагаю, что нужно передавать Государю те, в которых содержится информация, пусть даже не всегда ему приятная. А вот такие, с позволения сказать, «материалы» — видеть ни к чему ни Государю, ни Ее Величеству. Вы только взгляните, что позволяет себе «Петроградская газета»:
«...В один прекрасный день в Царскосельский дворец в покои Александры была доставлена большая бочка.
Гришка, находившийся в это время при Александре, объяснил ей, что бочка доставлена по его, Гришкину, приказу.
В том, что произошло дальше, Гришка не стеснялся сам под пьяную руку рассказывать своим друзьям.
Гришка сказал бывшей царице:
— В этом бочонке, Шурочка, понимаешь, вино, да такое, что ежели ты, значит, будешь давать его пить Николаю, то он все тебе будет делать. Ну, на манер, знаешь, приворотного камня. У нас на деревне и все так... Чтоб мил-дружка привязать, надо такого дурмана дать... Ен (Николай) не помрет, а так, знаешь, добрей станет: что ни скажешь, все сделает...
«Шурочка» с минуту подумала и сказала:
— Ладно, Гриша, дадим Николаю... Пусть попивает на здоровье.
Пил или не пил Николай II тот дурман, но факт тот, что он стал еще послушнее, и царица была бесконечно признательна милому Грише».
— Ваше сиятельство, — пожал плечами князь, — заметка настолько глупая, что никто не поверит. «Бочка доставлена в покои». Ну, что за глупость! Да еще и неостроумная!
— Так ведь и «революция» построена на лжи и глупости, — возразил граф Бенкендорф. — И еще — на преступлении. Против народа и армии.
После своего отречения Император стал официально называться «гражданин Романов». Часто его называли (особенно военные чины) полковником Романовым. Прежде избегавший бесед на политические темы, Государь теперь нередко обсуждал военную и политическую ситуацию с оставшимися во дворце графом Бенкендорфом и его пасынком князем Долгоруковым. Однако, по укоренившейся привычке, граф и князь часто беседовали одни. Так было и на этот раз.
Печать после переворота, по выражению князя, страдала «недержанием речи». При этом Василий Александрович ставил ударение на последний слог. Однако в паутине лжи и сплетен можно было найти и правду.
— Валя, вот свидетельство того, что русской армии больше не существует. Недаром Государыня Императрица, узнав об отречении Государя Императора, сказала: «Теперь для России все кончено».
— О чем вы, ваше сиятельство? — спросил князь Долгоруков у графа Бенкендорфа.
— Ты еще не читал «Декларацию прав солдата-гражданина»? Бывший военный министр Поливанов, говорят, ее составил.
— Поражаюсь проницательности Ее Величества, — прервал графа князь Долгоруков, по привычке грассируя. — Ведь она давно предостерегала Государя от того, чтобы доверять этому генералу.
— Да, — кивнул головой обергофмейстер. — Только предатель Государя и России способен на такое. «Общие права солдат» — гласит постановление общего собрания совета солдатских депутатов. Но мне доподлинно известно, что документ действительно разработан Поливановым. Солдаты пользуются всеми правами граждан. Каждый солдат имеет право быть членом любой политической, национальной, религиозной, экономической или профсоюзной организации общества или союза. Каждый солдат имеет право свободно и открыто высказывать и исповедовать устно, письменно или печатно свои политические, религиозные, социальные и прочие взгляды.
— Одни права и никаких обязанностей, — пожал плечами Долгоруков. — Впрочем, какие могут быть обязанности у тех, кто изменил присяге, изменил Государю.
— Напрасно ты, Валя осуждаешь солдата, — возразил старик. — Во всем виновны изменники-генералы. А солдат — это серая скотинка. Куда ему прикажут, туда и пойдет. Прикажут — в штыки, прикажут — на собрание.
— Генералы — генералами, — покачал головой князь, — но не обошлось и без солдат запасных батальонов, скопившихся в Петрограде. Разве не волынцы выступили против верных Государю частей? Неохота им было на фронт отправляться, вот они начали бузу.
— Вся беда в том, что эти солдаты давно были распропагандированы революционерами всех мастей — красной, черной и желтой. Да и какие это преображенцы? Какие это семеновцы? В эти полки всегда направляли крестьянских парней. А «поливановский» набор — из городского сброда, который давно развращен и распропагандирован.
— Увы, настоящая гвардия — цвет русского офицерства и нижние чины давно погибли на полях сражений Великой войны. И во многом в том повинна политика господ из Генерального штаба.
— Да, разыграно словно по нотам. Тут и союзники руку приложили. Мистер Бьюкенен давно вел подрывную работу против Государя. Его Величество даже пригрозил в свое время, что потребует от британского правительства отозвать посланника. Ты, знаешь, чем это пахло? Разрывом дипломатических отношений с Англией, то есть объявлением войны Англии.
— Даже так?
— Хотя Государь и в лайковых перчатках, но рука у него стальная. Он умеет быть жестким. Сэр Джордж мигом поджал хвост. Однако подлую свою работу не прекратил. В лице толстяка Родзянко он нашел верного союзника. На совещании союзников было решено закончить войну в нынешнем, 1917 году. Сам Родзянко признался, что если Россия победит с Государем во главе армии, то власть его станет настолько прочна, что ни о каком перевороте не может быть и речи.
— Вот оно что! — воскликнул Долгоруков. — Не быть тому! Вырвать победу из рук Государя? Из рук Помазанника Божия? Не будет им никакой победы! — с волнением в голосе продолжал князь.
— Эти клятвопреступники отвернулись и от Бога! — произнес граф Бенкендорф, которому передалось возбуждение пасынка. — В этой гнусной «Декларации» говорится, что обязательная общая молитва отменяется. Наравне с прочими ограничениями свободы религий.
— Какие еще ограничения? — продолжал возмущаться Долгоруков. — В армии большинство православных. Кто когда ограничивал свободу религий? Никто не мешал мусульманам отправлять свой намаз. Знаю, кто воду мутит. Знаю, кто желает всех обратить в свою веру.
— Кому же будут провозглашать на молитвах здравицу?
— Как кому? — невесело усмехнулся князь. — Известное дело, кому — «благоверному» временному правительству. Ведь так теперь звучит новая формула.
— Увы, иерархи церкви тоже предали Государя, — печально проговорил Бенкедорф. — Этого великого заступника Православной веры. Ведь его иждивением существовали церкви и в Сербии, и в Болгарии, и в Ливане, и в Палестине.
— Но разве арабы — не мусульмане? — невольно смутился князь.
— Большинство — да, мусульмане, — кивнул Бенкендорф. — Но много и православных арабов. Ведь в странах Ближнего Востока по указанию Государя были созданы школы для бедных арабских детей. Учили их, поили кормили на Государев счет. Единственное условие, чтобы дети изучали русский язык и православный катехизис. Многие по доброй воле принимали христианство. Увы, не православные, а католические священники пригрозили своей пастве отлучением от церкви тем, кто станет бунтовать против Государя.
— Какой стыд! А православные пастыри поддержали бунтовщиков! Да еще и всенародно признались в своем предательстве. Ты это еще не видел?
И князь Долгоруков показал отчиму номер «Петроградской газеты» от 10 марта, где было опубликовано
<<< ΛΛΛ >>>
Великой княжны марии николаевны восхождение на русскую голгофу после их приезда в екатеринбург
По просьбе императрицы я написал письмо некоей мисс джексон
Государь
Деникинская комиссия по расследованию преступлений большевиков в период 19181919 гг
На борту его находились царские останки русских останков
|
|
