<<<     ΛΛΛ     >>>   

«Это ложь! Как и тысячи других! Я это знаю, потому что сама оказалась в Александровском дворце, когда депеша была получена. Мы с Алики <Государыней Императрицей> находились у него в кабинете. Государь стал пепельно-бледен, задрожал и, чтобы не упасть, схватился за стул. Алики не выдержала и зарыдала. Весь дворец в тот день погрузился в траур».

Запись в дневнике Николая II от 19 мая 1905 г. гласит: «Теперь окончательно подтвердились ужасные известия о гибели почти всей эскадры в двухдневном бою. Сам Рожественский, раненый, взят в плен!! День стоял дивный, что прибавляло еще больше грусти на душе».

   Цитир. по Р.Масси. Николай и Александра. С. 24.

С.С.Ольденбург. Цит. пр. т. I. С. 61.

«Это было характерно для Ники. Он не знал, что такое страх. Смерти он не боялся».

Три дня спустя революционеры предприняли еще более масштабную акцию. Толпы рабочих, предводительствуемые священником-социалистом Г.Гапоном, со всех сторон двинулись к Зимнему дворцу, чтобы передать петицию Царю. Впоследствии они ужаснулись, какие пункты, без их ведома, включили в петицию провокаторы-социалисты. Им объяснили, что Государя в Зимнем дворце нет, что он в Царском Селе. Но толпа продолжала двигаться. В толпе находились боевики, вооруженные револьверами и бомбами. Из подворотен, с деревьев Александровского сада они стали стрелять по солдатам и городовым. На Петроградской стороне начали громить оружейные лавки и арсеналы. Войскам пришлось стрелять. Из-за провокаторов погибло много народу, в том числе женщины и дети, которых зачем-то взяли с собой неумные родители. День этот был назван «Кровавым воскресеньем». Но мало кто знает, что организаторами этого «воскресенья» были провокаторы и агенты охранки, в их числе Азеф, Пинхус Рутенберг, Манасевич-Мануйлов вместе с Г. Гапоном и другими. Иностранные корреспонденты расписали мрачными красками и без того трагическое событие, но не упомянули, что по пути движения «мирной демонстрации» в полицию швыряли камни, автомобили переворачивали и калечили, что большинство обывателей спрятались дома, закрыв ставни и забаррикадировав двери.
В дневнике Государь записал: «9 января. Воскресенье. Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!» Десять дней спустя Государь «принял депутацию рабочих от больших фабрик и заводов Петербурга». При встрече Император осуждал не рабочих, а провокаторов, подбивших их на мятежные действия. «Приглашая вас подавать Мне прошение о нуждах ваших, они [революционеры] поднимали вас на бунт против Меня и Моего правительства, — говорил Император рабочим. — ... Стачки и мятежные сборища только возбуждают безработную толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и невинные жертвы. Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить, но имейте терпение... Мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах — преступно... Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их Мне и потому прощаю им вину их».
Два месяца спустя в Москве бомбой был убит дядя Государя, Великий Князь Сергей Александрович. По всей России — от Белого моря до побережья Крыма, от Прибалтийского края до Урала бушевали крестьянские восстания. Мужички жгли усадьбы, убивали, насиловали, грабили. Местные власти не смогли справиться с бунтовщиками, и на помощь им были призваны войска, которые еще не успели разложиться в результате революционной пропаганды. Но крамола начала проникать и в военную среду. Весной 1906 года на некоторых кораблях Черноморского флота произошли восстания. Они перекинулись и на Балтийский флот. В течение некоторого времени Кронштадт представлял собой осажденную крепость. Полагают, что виной тому стал Октябрьский манифест 17 октября 1904 года, дарованный стране по настоянию масона Великого Князя Николая Николаевича. Было решено, что дарование свобод выпустит накопившийся «пар», но он был воспринят, как слабость Царской власти.
Свой «вклад» в дело развала, дискредитации армии внесли и «образованцы» той поры. Так, поэт Константин Бальмонт, который был не настолько стар, чтобы уклоняться от военной службы, решил «развить военное дело», написав гнусный пасквиль, озаглавленный «Русскому офицеру». К сонму «образованцев» примкнуло «зеркало русской революции» — Л. Н. Толстой и писатель рангом поменьше — А. И. Куприн, напечатавший в венской газете Neue Freie Presse статью «Армия и революция в России» — гнусный памфлет на русское офицерство.
Дискредитация армии, а затем и ее ослабление — излюбленный прием врагов государства. Мы являемся свидетелями этого процесса в наши дни.

Дни кронштадского восстания вспоминает Великая Княгиня Ольга Александровна:

«Я гостила у своего брата <Императора> и Алики в Александрии. Стекла в окнах дворца дрожали от грохота канонады, доносившейся со стороны Кронштадта. То были поистине черные дни».

Но в жизни Государя Императора были и радостные события. За два года до мятежа матросов у Государя и Государыни родился долгожданный сын — Наследник Престола. Ольга Александровна вспоминала:

«Произошло это во время войны с Японией. Вся страна была в унынии: нашу армию в Манчжурии преследовали неудачи. И все же я помню, какие счастливые были лица у людей, когда они узнали о радостном событии. Знаете, моя невестка никогда не оставляла надежды, что у нее родится сын. И я уверена, что его принес святой Серафим».

Увидев недоуменное выражение на лице журналиста, которому она диктовала свои воспоминания, Великая Княгиня принялась объяснять, что она имела в виду. Летом 1903 года Николай II пригласил ее поехать вместе с ним и Императрицей в Саровскую обитель, находившуюся в Тамбовской губернии. Паломничество имело определенную цель. Дело в том, что Святейший Синод, после нескольких лет колебаний, решил прославить старца Серафима, отшельника, жившего в XVIII веке, известного тем, что он обладал даром исцеления — как во время своей жизни, так и после кончины. Паломничества в Саров совершались в продолжение всего XIX столетия.
Ольга Александровна рассказывала:

— У могилы преподобного и после его кончины продолжали совершаться чудеса. У моего прадеда, Николая I, была любимая дочь Мария. Однажды она тяжело заболела. Кто-то из знакомых, живший в Тамбовской губернии, прислал в Петербург шерстяной шарфик, который когда-то носил старец. Его надели на девочку, и когда она проснулась утром, жара как не бывало. Сиделки стали снимать с нее шарф, но девочка захотела оставить его у себя, сказав, что ночью она видела доброго старичка, который вошел к ней в комнату. «Шарф принадлежал ему, — сказал ребенок,— и он мне его подарил. Я хочу его сохранить».

Великую Княгиню не раз спрашивали, верит ли она в чудеса. Такой же вопрос задал и журналист. Она ответила:

— Верю ли я в чудеса? Как можно в них не верить? Я их видела в Сарове.
Поездка в Саров была утомительной, главным образом, из-за жары. Выйдя из поезда, Августейшие паломники целый день тряслись в карете по пыльным, извилистым дорогам, которые вели к берегам Саровы...
Поездка прерывалась несколько раз. В каждой деревне, попадавшейся им по пути, их встречал священник, благословлявший Императора. Государь тотчас же приказывал кучеру остановиться и выходил из кареты.
— И вот он стоял, окруженный толпой паломников и прочего народа, и каждый старался приблизиться к нему, чтобы поцеловать ему руки, рукава одежды, плечи. Это было так трогательно, что у меня нет слов описать эту картину. Как всегда, мы ехали под охраной Лейб-казаков, но им не от кого было нас охранять. Для всего этого люда Ники был Царь Батюшка.
В Сарове Августейших богомольцев отвели в покои настоятеля. А наутро Государь, Великий Князь Сергей Александрович и его двоюродные братья понесли мощи преподобного Серафима, извлеченные из скромной могилы на кладбище обители, в собор с золотым куполом, специально построенный, как вместилище мощей святого.
— На берегу узенькой речки я увидела первое чудо. Воды Саровы считались целебными, потому что в них часто купался преподобный старец. Я увидела крестьянку, которая несла свою полностью парализованную дочурку, а затем погрузила ее в реку. Немного спустя девочка своими ножками поднималась по травянистому берегу. Доктора, находившиеся в Сарове, подтвердили факт недуга и исцеления от него.
Государыня тоже купалась в Сарове и молилась у раки с мощами святого. Спустя год у нее родился сын».

В книге «Россия перед вторым Пришествием» приводится отрывок из рукописной «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» , принадлежащей перу протоиерея Стефана Лашевского (1899—1986):

«Во время прославления [Серафима Саровского] в Дивееве жила знаменитая на всю Россию Христа ради юродивая блаженная Паша Саровская. Государь был осведомлен не только о Дивееве, но и о Паше Саровской. Государь со всеми Великими Князьями и тремя Митрополитами проследовали из Сарова в Дивеево. В экипаже они все подъехали к келлии блаженной Паши. Матушка игуменья, конечно, знала об этом предполагавшемся визите и приказала вынести из келлии все стулья и постелить большой ковер. Их Величества, все князья и митрополиты едва смогли войти в эту келлию. Параскева Ивановна сидела как почти всегда на кровати, смотрела на Государя, а потом сказала: «Пусть только Царь с Царицей останутся». Государь посмотрел на всех и попросил оставить его и Государыню одних, — видимо, предстоял какой-то очень серьезный разговор.
Все вышли и сели в свои экипажи, ожидая выхода Их Величеств. Матушка игуменья выходила из келлии последняя, но послушница оставалась. И вдруг матушка игуменья слышит, как Параскева Ивановна, обращаясь к Царствующим Особам, сказала: «Садитесь». Государь оглянулся и, увидев, что негде сесть, — смутился, а блаженная говорит им: «Садитесь на пол». Вспомним, что Государь был арестован на станции Дно! Великое смирение — Государь и Государыня опустились на ковер, иначе бы они не устояли от ужаса, который им говорила Параскева Ивановна.
Она им сказала все, что потом исполнилось, т. е. гибель России, Династии, разгром Церкви и море крови. Их Величества ужасались; Государыня была близка к обмороку, наконец, она сказала: «Я вам не верю, это не может быть!» Это ведь было за год до рождения Наследника,, и они очень хотели иметь Наследника, и Параскева Ивановна достала с кровати кусок красной материи и говорит: «Это твоему сынишке на штанишки, и когда он родится, тогда поверишь тому, о чем я говорила вам».
Государю было известно, что Елена Ивановна Мотовилова, жена Н. А. Мотовилова, «служки» отца Серафима Саровского, хранила письмо преподобного Серафима, адресованное Государю Императору («четвертому Государю, который приедет в Саров»). Это письмо преподобный написал, запечатал мягким хлебом и передал «служке» со словами: «Ты не доживешь, а жена твоя доживет, когда в Дивеево приедет вся Царская Фамилия, и Царь придет к ней. Пусть она Ему передаст».

По словам Н. Л. Чичаговой, дочери владыки Серафима (Чичагова),

«Государь принял письмо, с благоговением положил его в грудной карман, сказав, что будет читать письмо после... Когда Государь прочитал письмо, уже вернувшись в игуменский корпус, Он горько заплакал. Придворные утешали Его, говоря, что хотя батюшка Серафим и святой, но может ошибаться, но Государь плакал безутешно. Содержание письма осталось никому неизвестно».

* * *

В своей книге «Распутин и евреи» Аарон Симанович приводит предсмертное письмо Григория Ефимовича Распутина. Но в книге о Гиббсе (кстати, автор ее, некто Тревин, весьма враждебно настроен к Царской Семье, в отличие от самого Сиднея Гиббса) приводится более полный текст письма Распутина. Достав из Библии сложенный вдвое лист бумаги, Император (дело было во время заточения в Тобольске) протянул его Гиббсу. Но, так как англичанин не сумел разобрать почерк старца, Государь прочитал его сам:

«Это последнее письмо, писанное мне Григорием Ефимовичем накануне своего убийства. Послушайте его, господин Гиббс: «Я пишу это письмо, последнее письмо, которое останется после меня в Санкт-Петербурге. Я предчувствую, что умру до 1 января <1917 года>. Я обращаюсь к русскому народу, к Папе, Маме и Детям, ко всей Русской земле, что им следует знать и понять. Если я буду убит обычными убийцами, особенно моими братьями — русскими крестьянами, то ты, Русский Царь, не должен бояться за Детей своих — они будут править в России еще сотни лет. Но если я буду убит боярами и дворянами, если они прольют мою кровь, и она останется на руках их, то двадцать пять лет им будет не отмыть моей крови со своих рук. Им придется бежать из России. Братья будут убивать братьев, все будут убивать друг друга и друг друга ненавидеть, и через двадцать пять лет ни одного дворянина в России не останется. Царь Земли Русской, если услышишь ты звон погребального колокола по убитому Григорию, то знай: если в моей смерти виновен кто-то из твоих родичей, то скажу тебе, что никто из твоей Семьи, никто из твоих Детей и Родных не проживет более двух лет. А если и проживет, то будет о смерти молить Бога, ибо увидит позор и срам Русской земли, пришествие антихриста, мор, нищету, порушенные храмы Божии, святыни оплеванные, где каждый станет мертвецом. Русский Царь, убит ты будешь русским народом, а сам народ проклят будет и станет орудием диавола, убивая друг друга и множа смерть по миру. Три раза по двадцать пять лет будут разбойники черные, слуги антихристовы, истреблять народ русский и веру Православную. И погибнет земля Русская. И я гибну, погиб уже, и нет меня более среди живых. Молись, молись, будь сильным, думай о своей Благословенной Семье».

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Кто сталкивался с наследником
Шаловливая анастасия николаевна государя николай
Михаил александрович приехал в александровский дворец проститься с братом
Ради ее величества оставшаяся в царском селе государь государя
Кузнецов В. Русская Голгофа истории России 1 большевиков