|
|
<<< ΛΛΛ >>>
* Бургиньоны - сторонники герцога Бургундского, выступавшие во время Столетней
войны против арманьяков - сторонников герцога Орлеанского. (Ред.)
III. Расстояние: изменчивая мера 99
на, чем война на земле противника,- как доказывал мне однажды
вечером Жан Геэнно, живо возражая против моих попыток защитить
позицию Пеги в 1914 году? «Эта война [1914-1918 годов],- писал
Геэнио впоследствии,- меня нисколько не касалась». Судьба забросила
Геэнио на фронт, но он никогда не мог «поверить до конца, всем
сердцем», что это «его война» "". Признаюсь, что меня мое прошлое не
располагает к приятию подобных взглядов. Лично я плохо понимаю
смысл гражданской войны. Быть может, дело в том, что, в отличие от
Жана Геэнно, бретонца, ставящего «отечество» выше «нации», я, уроже-
нец востока, чувствую себя уютнее в единой Франции, ибо сознаю, что
от этого единства и от того, насколько бдительно оно охраняется,
зависит моя свобода. Я не оправдываюсь. Я просто рассказываю, из
какого личного и наследственного опыта вытекает моя позиция.
Безусловно, именно этот мой опыт объясняет мое отношение к тек-
сту, который я сейчас процитирую. Всякий раз, когда я перечитываю
его, он волнует меня и причиняет мне боль, хотя написан протестантом
Франсуа де Ла Ну, человеком беспримерной доброты и храбрости,
очень давно, в XVI столетии.
Дело происходит в июне 1562 года: королева Екатерина Медичи,
наваррский король и принц де Конде устраивают встречу, «свидание»
католиков и протестантов в Тури, на плато Бос. Два войска, возглавляе-
мые одно маршалом д'Анвилем, другое -- графом де Ларошфуко, оба
составленные «из превосходнейших бойцов и людей по большей части
весьма знатных», разбивают лагерь друг против друга, на расстоянии
восьмисот шагов. «И вот, простояв этак с полчаса, ощутили они страст-
ное желание увидеть кто своего брата, кто своего дядю, кто кузена, кто
друга или старого товарища и испросили на то дозволения у команди-
ров, кои дозволение сие дали весьма неохотно, ибо запрещено было
людям из противных партий сходиться близко во избежание склок
и ссор. Но ссор не случилось вовсе, случились же приветствия и объ-
ятия, поелику не могли люди, коих связывали прежде узы чести или
родства, воздержаться от изъявления дружества тем, у кого нынче
другие знаки различия, ибо свита короля наваррского '"* носила плащи
малинового бархата с красной перевязью, а у свиты принца де Конде
и плащи и перевязи были белые. Католики, почитавшие всех, кто
принял иную веру, погибшими, убеждали реформатов подумать о себе
и не упорствовать, ведя подлую войну против собственных родичей. Те
ответствовали, что ненавидят войну, но знают наверное, что, не
возьмись они за оружие, их постигла бы участь многочисленных их
единоверцев, погубленных с неслыханной жестокостью в разных кон-
100
цах Франции. Одним словом, каждый помышлял о мире и о том, как
склонить к сему власть имущих. Иные из людей, стоящие немного
в стороне и видящие больше прочих, оплакивали распри, раздирающие
общество, ибо прозревали в них источники грядущих бедствий, когда же
лишний раз приходило им на мысль, что, стоит командирам подать
сигнал к бою, нынешние ласки тотчас обернутся кровавыми убийства-
ми, что, когда забрала опустятся, а скорая ярость затуманит взоры,
брат, пожалуй, не помилует брата,- когда все сие приходило им на
мысль, слезы лились у них из глаз. Я был там среди реформатов
и скажу, что в противном лагере нашел я не меньше дюжины друзей,
которых любил, как братьев, да и они любили меня не меньше» "^.
19 декабря, полгода спустя, произошла битва при Дре. Враги сошлись
лицом к лицу. «Каждый стоял твердо,- говорит тот же Франсуа де Ла
Ну,- ибо знал, что имеет дело не с испанцами, англичанами или
итальянцами, но с французами, иначе сказать, с мужами храбрейшими,
средь коих есть его соратники, родичи и друзья, и скоро предстоит ему
вступить с ними в смертный бой, что внушало ужас, но не ослабляло
отваги. Так стояли два войска одно против другого, пока не тронулись
с места и не схватились насмерть» '^.
Разве этот драматический текст нельзя безо всякого труда применить
к другим эпохам, разве не напоминает он о многих других, столь же
тягостных эпизодах нашего прошлого? Чтобы не говорить о событиях
современных, приведу слова одного старого дворянина, который в пред-
дверии революции предрекал ее трагический исход бывшему пажу
Марии Антуанетты Александру де Тилли. Тот не верил мрачным
предсказаниям, и тогда старик воскликнул: «Сударь, мы нация, обречен-
ная на трагедии...» ""
А что мсе сегодня? Неслыханный рост скоростей запер, замуровал
огромную и раздробленную Францию прошлых веков в «шестиуголь-
ник», с каждым днем становящийся все теснее. Пока Франция еще не
добилась успеха - настоящего успеха - в рамках Общего рынка, в рам-
ках Европы. С распадом колониальной империи (1962) она утратила
свое сверхпространство, отсюда - ностальгия стратегов, лишившихся
возможности размещать самолеты на просторах Чада, в самом центре
огромного африканского континента.
А ситуация между тем продолжает меняться самым стремительным
образом: за полтора часа можно долететь от Парижа до Алжира и сесть
на том аэродроме Мэзон-Бланш, куда почти полвека назад, когда он был
101
совсем крошечным, я приземлился на борту столь же крошечного
самолета, который развивал грандиозную скорость - 200 километров
в час - и, чтобы опуститься пониже, ловко клонился сначала на одно
крыло, а затем - на другое... Сегодня, когда летишь из Парижа в Жене-
ву, не проходит и часа, как из-за гор Юра выплывает, выплескивается
Женевское озеро, а за ним тянутся Альпы и высится Монблан. За один
час десять минут вы переноситесь из Парижа в Перпиньян, где вдыхаете
воздух и ароматы другого континента... Быть может, французы, еще до
последней мировой войны бывшие жуткими домоседами, нынче едва ли
не все поголовно пустились странствовать по свету именно оттого, что
родное пространство сделалось им тесно?
Сегодня, 8 февраля 1981 года, я пишу эти строки, а радиоприемник,
работающий на моем столе, передает, словно мне наперекор, репортаж
о пастухе из Лозера и его стаде; до меня доносятся причудливая музыка,
звон колокольчиков, собачий лай, крики погонщика и топот удаля-
ющегося стада. И все это со старинной неспешностью. Значит, и по сей
день разные части Франции живут в разном темпе. Самая большая
скорость, как она ни великолепна, как она ни грозна, это еще не все.
Какое же это удовольствие - отправиться одному в горы и вновь
погрузиться во время и пространство вчерашнего дня, о которых мне Франция - это и множественное число, и единственное; ей присуща
и тяга к разнообразию, живучая, как репейник, и тяга к единству,
являющаяся разом и стихийным порывом, и результатом сознательного
напряжения воли; так было испокон веков, так, вероятно, будет вечно.
Больше, чем любая другая страна, Франция разрывается между этими
двумя полюсами, и большинство ее пружин натянуты до отказа именно
из-за этого внутреннего противоречия.
Историкам необходимо учитывать разом обе стороны французской
жизни и остерегаться односторонности суждений. Эрве Ле Бра и Эмман-
нюэль Тодд совершенно правы, когда утверждают наполовину в шутку,
но наполовину и всерьез, что Франция - страна невозможная, что ее
приходится выдумывать; с другой стороны, она существует уже много
веков, она - не миф, больше того, она выдумала себя сама, и притом
давным-давно. Жан Поль Сартр однажды заметил мимоходом, что
Франция <необъединяема> '; это разом и верно и совершенно неверно:
хотя ей и трудно быть единой, она все же не решилась бы разделиться
на несколько частей, да и не смогла бы этого сделать. Ее политическое
и культурное единство - вероятно, одно из самых древних в Европе,
чтобы не сказать - самое древнее. Его создали многие тысячи безвест-
ных, бессознательных сил, которые историки далеко не во все эпохи
умели оценить по заслугам.
Я сам начал с утверждения о том, что <Франция значит разнооб-
разие>, и поступил так, не буду скрывать, с наслаждением. Я люблю это
лицо Франции, люблю еще и за то, что красота его избавляет меня от
необходимости рассуждать на грустные темы.
Однако во второй главе мне придется перейти от множественного
числа к единственному, взглянуть на проблему с другой стороны и уви-
деть Францию как единое целое, а затем, если возможно, понять, как
103
единство Франции воплощается в ее повседневном бытии, какие глу-
бинные силы его созидают. Ибо Франция - детище не только <сорока
королей, строивших французское королевство тысячу лет>. Короли -
самые прославленные, но далеко не единственные творцы этого го-
сударства.
Частично Франция создала себя сама. Ведь пространство не только
разъединяет, но и объединяет, поскольку разъединенность рождает мно-
жество дополнительных потребностей; например, хлебные районы нуж-
даются в районах животноводческих, а животноводческие - в хлебных;
хлеборобы зависят от виноделов, но и виноделам не прожить без
хлеборобов. Сходным образом, когда между собой соседствуют <группы
людей, решительно несхожие ни языком, ни культурой, ни материаль-
ной цивилизацией, ни уровнем технического развития> ^, соседство это
нередко приводит к взрывам, устраняющим множество препятствий.
Говоря короче, какими бы разными и даже враждебными друг другу ни
были малые или большие людские коллективы, они никогда не замыка-
ются целиком в свою скорлупу, не отгораживаются от соседей непри-
ступными стенами. На практике полная автаркия невозможна. Чтобы
жить, необходимо хоть немного сообщаться с внешним миром.
<<< ΛΛΛ >>>
До революции деятельность в сфере транспорта никогда предприятия служить
Насчитывающий более 2 000 компактно проживающего населения
Аграрная франция одновременно
Причудливую деревянную чешую
чья культура
|
|
