<<<     ΛΛΛ     >>>   

Поскольку речь зашла о транспорте, стоит рассмотреть неко­торые черты американского образа жизни — для данной пробле­мы они весьма показательны. Американский образ жизни в ог­ромной степени определяется его темпом, а темп диктуется в основном автомобилем. Верно говорят, что Америку создал авто­мобиль. Естественно, это транспортное средство диктует весьма высокий темп жизни, а это приводит к тому, что у американцев в большой степени утрачиваются определенные жизненные ценно­сти: для них просто не хватает времени. Американец привык как можно больше вещей делать «на ходу», скорее даже «на бегу» и вообще не выходя из автомобиля; он воистину в нем живет. Про­тягивая в окошко деньги, он получает свой «биг-мак», который тут же и съедается. В Америке есть кинотеатры, в которых кино можно смотреть из автомобиля. Но дело не только в этом. Задав себе темп бешеной езды, американец уже ни на что другое не хочет тратить много времени. Однажды кто-то из наших мульти­пликаторов сделал пародию на американское «потребление куль­туры»: герой этого мультфильма, не выходя из машины, смотрит фильм «Ромео и Джульетта», который продолжается... ровно со­рок секунд, — это очень точно и очень характерно. Именно аме­риканцы изобрели «дайджест» — предельно краткий пересказ всего, что только можно: от содержания ежедневных газет до классических художественных произведений. (Последнее время это безобразие начинает распространяться и у нас — уже начали выходить «в помощь» школьнику и абитуриенту книжечки с «кратким пересказом» произведений русской классики.) Результатом этого становится резкое падение культурного уровня; явление, которое писатель М. Задорнов определяет как «зомбизм»; по его же выражению, американцы в массе своей становятся «биороботами». Интересно, что исследования самих американских социологов полностью подтверждают это; согласно их опросам, многие американцы, особенно молодые, и в частности дети, отличаются удивительной безграмотностью в области литературы, истории, географии и других наук. А ведь началось все с автомобиля и обусловленного им темпа жизни.

Еще одним фактором, который определяет повышение темпа жизни в современную эпоху, является возрастание человеческих потребностей и способов их удовлетворения. Очевидно, что сам этот факт можно оценивать по-разному. С одной стороны, это явление положительное, так как оно ведет к более полной жизни, позволяет человеку развиваться и реализовывать большую часть своих потенций: так, приобщение рабочего к классической музыке или клерка к спорту можно только приветствовать. Но с другой стороны, этот же фактор может иметь и отрицательные культурные последствия. Сферы жизни, которые интересуют современного человека, не все одинаковы, и, например, большинство шлягеров, любовных романов, кроссвордов и т.п. — это ширпотреб, который ничего не говорит ни уму ни сердцу и не развивает, а отупляет личность (впрочем, многим современным людям часто и нужен такой эмоциональный наркотик). Еще одним отрицательным моментом, связанным с возрастанием потребностей, можно считать своего рода культурный дилетантизм, когда человек крайне поверхностно осваивает множество разных культурных сфер, ни в одной из них не разбираясь по-настоящему. Как справедливо заметил Е. Евтушенко, «нахватанность пророчеств не сулит», и широта здесь — в ущерб глубине, что вряд ли оправдано с культурологической точки зрения.

Кроме того, насыщенность жизни многими событиями, которые человек пытается как-то освоить, возрастание потребностей и возможностей в этом направлении приводят к возникновению еще одного феномена в культуре современного человека — синдрома хронической нехватки времени, постоянного «некогда», что особенно сказывается в сфере досуга. Мы пытаемся и посмотреть интересную телевизионную программу, и прочитать бестселлер, и пробежаться по магазинам, и встретиться с «нужными» людьми, и обзвонить всех, кого надо, и прочитать две-три газеты, и сделать что-нибудь по хозяйству... ну, мало ли что еще надо успеть сделать современному человеку! — так вот, за всеми этими занятиями часто не остается времени для главных дел, требующих, конечно, неторопливости и спокойствия. Некогда посидеть с друзьями, некогда побыть просто одному, некогда поговорить «по душам», написать письмо (телефон вообще убивает эпистолярный жанр, и это очень плохо со всех точек зрения); даже заняться серьезным воспитанием детей некогда; вообще некогда, говоря словами поэта, «остановиться, оглянуться...», осмыслить свою жизнь и подумать о смерти или как говорил один из героев Л.Тол­стого: «Некогда о душе подумать». В результате в известном возра­сте у многих людей возникает ощущение, что в жизни упущено что-то самое главное, что жизнь прожита не так, и теперь ничего уже не исправишь — это культурно-психологическое состояние в русской литературе ярко изобразили уже писатели конца XIX в., прежде всего Толстой и Чехов. Да и в целом культура становится «легковеснее», утрачивает былую основательность и фундаментальность.

Как же в свете всего сказанного оценивать повышение темпа жизни — как благо или как зло? До сих пор мы останавливались лишь на отрицательных сторонах этого явления, но в нем есть и положительные моменты. Это прежде всего более полное удовлетворение разнообразных потребностей человека, что для людей я деятельным складом натуры представляет источник удовольствия и эмоционального комфорта. Хорошо сказал об этом А.Т. Твардовский:

Я сердце по свету рассеять

Готов. Везде хочу поспеть.

Нужны мне разом юг и север,

Восток и запад, лес и степь,

Моря и каменные горы,

И вольный плес равнинных рек,

И мой родной далекий город,

И тот, где не был я вовек...

Но с другой стороны, тот же Твардовский говорил и о том, что человеку необходим «запас покоя», чтобы не спеша осмыс­лить жизнь, приняться за большой замысел, что излишняя то­ропливость несвойственна нормальному человеку, особенно рус­скому. И не случайно другой великий русский поэт А. Блок провозглашал: «За верность старинному чину!/ За то, чтобы жить не спеша!». В последней цитате, в частности, прослеживается очень характерная для русского образа жизни мысль: неспешная жизнь — это культурная традиция, это одно из коренных свойств русского национального характера. Поэтому в заключение разговора о темпе жизни — несколько русских пословиц на эту тему: «Поспешишь — людей насмешишь», «Поспешай медленно», «Тише едешь — дальше будешь», «Поспешность только при ловле блох нужна», «Скоро — хорошо не бывает», «Скоро, да не споро», а также одна восточная пословица (Востоку вообще свойствен очень неторопливый темп жизни) «Медленный верблюд уходит дальше быстрой лошади».

Еще одним важным параметром образа жизни является плотность населения и связанная с ней интенсивность общения человека с другими людьми. Этот параметр также обнаруживает тенденцию к увеличению с течением времени. Наша жизнь все больше и больше проходит на людях, а уединение становится все более редким состоянием. Культурологическое значение этого параметра также неоднозначно. Исторически первичными являлись тяга к общению с себе подобными, реализация стадного инстинкта, коммуникативные тенденции и центростремительные процессы в любой общности людей. Человек на ранних стадиях культурного развития был еще очень слаб и, как следствие, очень робок, оставаясь один на один с миром. Только вхождение в коллектив обеспечивало ему и материальный, и духовный комфорт. Тенденции этого рода прошли сквозь все века развития человечества вплоть до нашего времени. «Не добро человеку быть едину», — было сказано еще в Библии, и это остается верным и до сих пор, и вряд ли изменится в будущем: человек — существо стадное. Абсолютного одиночества в течение долгого времени человек, очевидно, вообще не может вынести, не утратив своей человеческой сущности,— Робинзон Д. Дефо — чистая фантазия, а на самом деле люди, оказавшиеся в его положении и пребывавшие в одиночестве несколько лет, утрачивали человеческий облик. Тяготение к себе подобным в значительной мере сохраняется и в современности, а иногда даже усиливается — примером тому могут быть всякого рода фанаты, объединенные то симпатией к московскому «Спартаку», то к очередной рок-звезде, то к тому или иному политическому течению и т.п. — стадный инстинкт реализуется здесь в полной мере, и человек чувствует себя счастливым именно в качестве составной части, «молекулы» толпы единомышленников, в ней он обретает душевный комфорт. Как бы ни относиться к конкретным проявлениям этого инстинкта, следует признать, что он существенно повышает стабильность личностной культуры. С другой стороны, и человек, взыскательный в поиске единомышленников и насчитывающий их не сотнями обезличенных, но единицами конгениальных личностей, также обретает комфорт в общении с ними — это удел достаточно тонких и культурно развитых натур, таких, например, как Онегин и Ленский в пушкинском романе. (Вспомним, что Онегин откровенно чуждался общества своих вульгарных и малокультурных соседей, да и Ленский «желал сердечно знакомство покороче свесть» именно с Онегиным, так как тот был единственным, кто в сельской глуши «мог оценить его дары».)

Однако в XIX в. и особенно в XX в. в культурной жизни людей, в первую очередь интеллигентных, стала все активнее проявляться противоположная тенденция: именно возможность одиночества стала рассматриваться как необходимая составляющая душевного комфорта. Объективной основой этого послужили все возрастающая плотность населения (особенно в городах) и интенсивность взаимодействий между людьми, хотя эти взаимодействия были абсолютно случайными (соседи по дому, попутчики в транспорте и т.п.). И вот уже на рубеже XIX—XX вв. французский литератор Ж. Ренар отмечает в записной книжке: «Люблю одиночество, даже когда я один» (очень примечательное рассуждение человеку свойственно вообще мечтать об одиночестве, когда его окружает множество людей, а когда он действительно остается один, его начинает через небольшое время тянуть обратно). Примерно в это же время русский писатель Г. Чулков в романе «Вредитель» вкладывает в уста главного героя следующее примечательное рассуждение: «Больше всего на свете я люблю комфорт. Разумеется, не надо понимать узко. Я, конечно, люблю основательно мыться, ежедневно принимать душ, разумно питаться, спать в хорошей постели, пользоваться библиотекой, но комфорт не только в этом. В тюрьме, конечно, ничего этого нет, но там нет и кое-чего поважнее — нет уединения».

На протяжении XX в. проблема одиночества обострялась практически во всех странах. Многим читателям, конечно, сразу же приходят в голову бараки и коммуналки, разного рода обязательные собрания, «персональные дела», связанные с «моральным разложением», общественный транспорт и т.п., но надо прямо сказать, что наша страна здесь не была каким-то исключением. Возможность уединения была столь же проблематична для японца или итальянца, сколько и для советского человека, а в США, например, была для «среднего человека», пожалуй, даже совсем недостижима (в частности, нью-йоркская подземка побила здесь все рекорды). К концу нашего столетия жизнь городского человека (а именно он составляет большинство в сколько-нибудь развитых странах) стала на девять десятых публичной, и не случайно наслаждаться по своему желанию одиночеством — одна из самых важных привилегий очень богатых людей. Разумеется, такую культурную ситуацию благополучной не назовешь, но каких-то обна­деживающих тенденций в этом смысле пока не наблюдается.

Жизнь человека в обществе себе подобных всегда подчинена определенным правилам, которые также составляют существенную часть образа жизни. В любой культуре формируется система долженствований и запретов, то есть в той или иной ситуации человек обязан что-то сделать или наоборот — ни в коем случае чего-то не делать. При этом законы официальные (уголовное право, например) играют меньшую культурологическую роль, чем правила и запреты, основанные на той или иной традиции и сложившиеся в значительной мере стихийно. Важнейшими регуляторами культурно-значимого поведения человека являются обычай и этикет, у которых, впрочем, много общего. И тот и другой предписывают определенное поведение в определенных ситуациях, только этикет по сравнению с обычаем более официален, касается обыкновенно высших социальных слоев и в этой связи несколько более системен и иногда даже зафиксирован в письменных документах. Кроме того, обычай более долговечен, этикет же меняется чаще (например, этикет придворного поведения при царе Алексее Михайловиче, при Петре I, при Екатерине II и т.п.). В том же, что касается строгости исполнения предписанного по­ведения, и этикет, и обычай практически равны, только в первом случае за нарушением может последовать официальное неодобрение и наказание, во втором же — осуждение, исходящее от частных лиц.

Многие черты регламентированного поведения, особенно бытового, не менялись веками и сохранились до наших дней. Особенно это касается действий, входящих в тот или иной ритуал, предписывающий очень жесткое соблюдение поведенческих традиций. Например, в русском ритуале похорон (помимо определенной системы церковных действий) полагается положить в гроб или на могилу только четное количество цветов, выносить покойника из дома вперед ногами, завешивать зеркала, пока в доме покойник, не нести гроб близким родственникам, не чокаться на поминках и т.д. Подобная регламентация поведения в культурно-бытовой сфере часто фиксируется в пословицах (например, пословица «Яйца курицу не учат» намекает на то, что младшие не должны спорить со старшими и давать им советы), приметах и разного рода поверьях («Не поминай черта к ночи — как раз накличешь», «Не свисти в доме — денег не будет» и т.п.).

Обычай, собственно, потому и называется обычаем, что он возник в незапамятные времена, поддерживается традиционно тем самым обеспечивает культурную стабильность. Особенно это касается замкнутых культур, где традиционное поведение имеет очень большой вес и культивируется постоянно. Вот как в романе «Обломов» описывает такое замкнутое и консервативное общество Гончаров: «Дайте им какое хотите щекотливое сватовство, какую хотите торжественную свадьбу или именины — справят по всем правилам, без малейшего упущения. Кого где посадить, что и как подать, кому с кем ехать в церемонии, примету ли соблюсти — во всем этом никто никогда не делал ни малейшей ошибки в Обломовке». Зато и нарушение обычая и своеобразного провинциального этикета (так сказать, правил «хорошего тона») немедленно вызовет негативную реакцию, граничащую с ужасом: «Они с радушием заколют отличную индейку для гостя <...> побледнеют, как тот же гость самовольно вздумает сам налить себе в рюмку вина. Впрочем, такого разврата там почти не случалось: это сделает разве сорванец какой-нибудь, погибший в общем мнении человек; такого гостя и во двор не пустят».

Из приведенных примеров очень хорошо видно, что конкрет­ная регламентация поведения отражает прежде всего национальную традицию, национальный характер и менталитет. Разумеется, ест и общие для многих народов обычаи и правила хорошего тона, особенно в XX в., для которого характерен интернационализм и стирание национальных различий, но их все же меньшинство. В большей степени интернационализируется этикет (в частности, деловой), и в гораздо меньшей — правила поведения, связанные с культурно-бытовым укладом. Таким образом, обычай в поведенческой области служит фактором культурной самобытности и национального своеобразия культуры.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Само слово компания
Принципиально дисгармоническое искусство
Человек возвращается в дом с радостным ожиданием
Его божественная сущность из ценности превращались в антиценность
Создаваться же культура