<<<     ΛΛΛ     >>>   

Итак, очевидно, что между трудом и отдыхом, работой и до­сугом должно быть некоторое разумное, оптимальное соотно­шение — только так возможна культурная стабильность как лич­ности, так и общества.

Психологи подразделяют отдых на активный и пассивный; это деление имеет значение и для культурологии, поскольку определяет существенные черты образа жизни. С одной стороны, активный отдых, требующий определенных затрат умственной или физической энергии, делает жизнь человека динамичнее и во многом предпочтительнее, так как дает более полную релаксацию. С другой стороны, пассивный отдых свойствен не только ог­раниченному ленивому обывателю без фантазии, но и людям с философско-созерцательной натурой.

Труд творческий всегда был уделом меньшинства; большинство занимается работой более или менее механической, репродуктивной. Поэтому в проведении досуга очень многие люди выбирают отдых с элементами творчества и в этой сфере реализуют свои потребности — такие занятия получили название «хобби». Для любого человека хобби повышает степень его эмоционального комфорта: здесь он может проявить себя и тем самым самоутвердиться. Вообще-то психологические и культурологические механизмы, благодаря которым человек получает удовлетворение от коллекционирования, выпиливания по дереву, сочинения плохих стихов или от рыбалки, пока не до конца ясны. Здесь можно отметить только некоторые тенденции. Во-первых, постоянно тяготение современного человека к общению с природой, что вытекает из характера современной цивилизации, все более урбанистической. Во-вторых, чаще всего хобби складывается по контрасту к основной работе: хобби Шерлока Холмса — разведение пчел; если работа требует постоянного общения с людьми, то человеку обычно свойственно хобби, требующее уединения. В-третьих, существенную роль здесь играет азарт (как правило, не денежный): он свойствен игрокам в разные игры, коллекционерам, охотникам. Наконец, в выборе хобби часто сказываются древние инстинкты человека: таковы садоводство и огородничество, охота, рыбалка и т.п. В целом же можно сказать, что для современной жизни, когда у большинства людей стало гораздо больше свободного времени, хобби является весьма существенной частью образа жизни, во многом определяя эмоциональный комфорт.

Распространенной формой организации досуга является игра: не ролевая (типа «дочки-матери»; к ним взрослые не склонны), а содержащая в себе элементы соперничества, но в то же время не азартная в денежном смысле. Игра может быть физической и подвижной (теннис, футбол и т.п.) или созерцательной и не требующей физического движения (карты, шахматы); более интеллектуальной (преферанс) или примитивной (подкидной дурак), но в любом случае она выполняет функцию релаксации, переключая энергию человека на занятия необязательные, а потому и приятные. Особенно следует отметить игры без партнера (а точнее — с условным партнером): раскладывание пасьянсов, решение крос­свордов и т.п.

В связи с категорией досуга надо сказать еще несколько слов относительно «техники» его организации, имеющей коммуника­тивный смысл, потому что общение вообще составляет важную категорию в феномене свободного времени. При этом следует учитывать, что коммуникативный аспект отдыха — это не обяза­тельно общение двух или более людей: как мы скоро увидим, к категории коммуникации относится также общение с книгой, телевизором, компьютером. (Правда, и здесь коммуникация в своей глубинной сущности есть контакт человеческий, а названные формы представляют собой лишь средство этого контакта, но это аспект философский, а не культурологический: читая, допустим, книгу, мы контактируем с автором, ее написавшим, но не все и не всегда отдают себе в этом отчет, не говоря уже про телевизор и особенно компьютер.)

Исторически первой коммуникативной формой организации досуга была беседа — не разговор, в котором могут затрагиваться деловые проблемы, выяснение отношений и т.п. — а именно бе­седа, то есть совершенно вольное общение людей на самые раз­ные темы, в системе которого можно и посмеяться от души, и погрустить, и поплакать и т.п. — такого рода беседу изобразил, например, Гончаров в романе «Обломов» (гл. «Сон Обломова»). Для беседы, между прочим, совсем необязательно было большое количество людей — например, пушкинской Татьяне вполне хва­тало разговоров с ее няней, даже если та не сразу ее понимала — зато она умела слушать, а это в беседе, по-видимому, главное.

С возникновением и более или менее широким распростране­нием книгопечатания книга становится главной формой комму­никативной организации досуга. Она сильно потеснила собой ус­тную беседу, но все же сохранила ее культурологический смысл. (Та же Татьяна Ларина вполне сочетала чтение книг с беседой с няней.) Но в то же время на протяжении последних двух веков культурологическая роль книги была столь высока, что постепен­но само ее существование обретало для человека особенный эмо­циональный смысл, отнюдь не равный напечатанному и перепле­тенному тексту. Книга (особенно для интеллигентного человека, хотя и не только — например, в «Детстве» М. Горького) действи­тельно стала другом, равноправным партнером общения. Челове­ку стало не все равно, в каком полиграфическом оформлении читать то или иное художественное произведение; появились лю­бимые томики, которые приятно взять в руки, появились домаш­ние библиотеки, библиофилы и т.п.

Однако книга — это все-таки косвенный способ коммуникации. Параллельно развивался и способ прямой — переписка. В России расцвет эпистолярного жанра приходится на весь XIX в., в пушкинскую эпоху прежде всего; в Европе этот процесс начался несколько ранее. (Разумеется, здесь речь идет о частной переписке, а не о деловой, которая является феноменом не культуры, а цивилизации.) Переписка была диалогом, зачастую не менее, а более интимным и эмоционально насыщенным, чем реальная беседа. В эпистолярном жанре минимальное место занимала собственно информационная сторона; он был важен и обретал культурологическое значение как обмен мнениями, способ обсуждения явлений культуры и искусства, как философский спор, как выражение чувств и эмоций (в частности, любовная переписка). Этот полубытовой, а часто и полностью бытовой способ коммуникации проникал в литературу: значительная часть лирики пушкинской поры написана в форме послания; возникали и «романы в письмах» («Опасные связи» Ш. де Лакло, «Бедные люди» Достоевского и др.).

ХХ в. ознаменовался изобретением новых средств коммуникации, в том числе и культурно значимой. В первую голову здесь, конечно, надо упомянуть телефон, роль которого в жизни человека все время увеличивается (при этом сотовые телефоны, пейджеры и т.п. не меняют этого положения). Телефон — техническое изобретение, и сначала он мыслился как способ оперативной, прежде всего деловой связи, то есть представлял собой явление цивилизации, а не культуры. Однако очень скоро он стал обслуживать и культурные потребности, в основном потребность интимного общения. Думаю, что всем знакомы личности (в основном женщины), способные вести по телефону задушевные беседы с подругами по часу, а то и больше. Такое использование телефона не по назначению привело к неблагоприятным культурологическим последствиям: это изобретение практически уничтожило такие важные культурные явления, как беседа и письмо, и эта утрата, по-видимому, невосполнима.

Другие же технические изобретения, повлиявшие на культурную коммуникацию — прежде всего радио и граммофон — имели скорее положительное влияние на культуру — хотя бы тем, что сделали доступным предметом культурного потребления музыку и отчасти литературу в ее живом звучании. Но, разумеется, соперничать с книгой ни граммофон, ни радио, не говоря уже о телефоне, не могли.

Возникновение, а затем и дальнейшее стремительное развитие телевидения нередко вызывало опасения, а не заменит ли телевизор собой книгу, отвоевав у нее культурологический приоритет. Нечто в этом духе действительно произошло, но постепенно выяснилось, что в основном телевизор и книга вполне могут ужиться (мы не ведем здесь речь о низкокачественных телевизионных программах, потому что это не аргумент: среди моря книжной продукции тоже, мягко говоря, не одни шедевры). Некоторое беспокойство вызывает, правда, новое распределение времени у подрастающего поколения в ущерб книге в сравнении с телевиде­нием, и вот почему: книга все-таки требует больших интеллекту­альных и эмоциональных усилий для своего усвоения, а телеви­зор оставляет зрителю более пассивную роль. (Это, конечно, лишь общий постулат, а в конкретной практике все может повернуться иначе: например, телеспектакль куда требовательнее к интеллек­туальному уровню, чем, скажем, комикс.) Но если соблюдать разумную пропорцию между книгой и телевизором (а это прямое дело родителей и воспитателей), то никакой особой опасности для развития личности телевизор не представляет.

Другое дело — изобретение и проникновение в частную по­вседневную жизнь такого явления, как компьютер. (Еще раз оговорюсь: мы будем рассматривать компьютер не как технологи­ческое, то есть принадлежащее цивилизации явление, но исклю­чительно как культурный феномен.) Компьютер как культурно-коммуникативное явление важен и сам по себе, но, может быть, важнее всего то, что сейчас он проникает в молодежную среду, то есть в тот возрастной социум, в котором опыт отцов мало что значит — родители современных 20-летних юношей и девушек в основном этого явления просто не знали, а потому и не могут подсказать детям что-либо толковое в общении с компьютером, предостеречь от ошибок и т.п.

Если рассматривать компьютер с культурологической точки зрения, то в первую очередь бросаются в глаза его отрицательные стороны. В частности, компьютер с игровыми программами ста­новится универсальной игрушкой для детей любого возраста и даже для взрослых, причем игрушкой, которая имеет возмож­ность перестраивать условия игры, а следовательно, практически неисчерпаемой. Можно сказать, что по самому своему статусу компьютер практически неисчерпаем и потому никогда не наску­чит. При этом «компьютерному игроку» практически не грозит обида поражения — неизбежный спутник игр со сверстниками.

Далее, компьютер, отчасти из-за указанной неисчерпаемости, отчасти по другим причинам легко заменяет собой личностное общение. Наблюдения психологов показывают, что в сознании «компьютерщика» (термин не мой; он широко используется прежде всего в социально-возрастной системе пользователей компьютером) он очеловечивается, заменяя собой реальное общение с людьми. Это понятно и естественно, потому что по интеллектуальному уровню хороший компьютер чаще всего превосходит всех реальных людей, с которыми компьютерщику приходится общаться. В общем, компьютер обеспечивает возможность неисчерпаемого и интересного контакта со своим пользователем. Кроме того, в общении с компьютером уровень и характер общения с как бы «опредмеченном» в нем субъекте зависит от самого компьютерщика, чего уж никак нельзя сказать о ситуации общения с реальными лицами.

Что является конечным культурологическим результатом подобной ситуации? Во-первых, существенное обеднение духовного мира человека. Практика показывает, в частности, что компьютер не может заменить собой книгу — к нему нет такого интимного, любовного отношения, о котором мы говорили выше и которое, очевидно, навсегда останется преимуществом «галактики Гутенберга», как назвал книжный мир один из культурологов. Поэтому здесь задача воспитателей ясна, хотя и трудна: суметь убедить компьютерщика пожертвовать парой часов на чтение.

Во-вторых, очень неприятным психолого-культурологическим последствием компьютеризации становится смещение в сознании компьютерщика реальности «настоящей» и реальности виртуальной. Вообще-то это плохо уже само по себе, потому что ненормально с психиатрической точки зрения (неразличение мира вымышленного — хотя бы и очень убедительно вымышленного — и мира реального вполне способно дать в конечном итоге шизофрению). Но проблема еще усугубляется характером программ компьютерных игр: там очень многое основано на агрессии, убийствах, жестокости (пока еще это символические, условные убийства, но кто может поручиться, что в сознании компьютерщика, особенно подросткового возраста, условность не смешается с реальностью?).

В-третьих, само очеловечивание компьютера — не метафора, а самый что ни на есть реальный психологический процесс. Компьютер становится не просто человеком, но другом, любимым человеком, с кем только и возможно и необходимо общение. Общение с компьютером, таким образом, заменяет человеческое общение, а в пределе — заменяет ВСЕ. Виртуальный мир становится заменителем мира реального. Компьютер превращается в интеллектуальный наркотик, во всем подобный наркотику психиатрическому: все мысли и желания устремлены на него, все остальное кажется неважным, каждая минута без него — потерянной. По наблюдениям некоторых психиатров, компьютерщику на определенной стадии свойствен даже синдром абстиненции — неизменный спут­ник алкоголиков, наркоманов, токсикоманов.

Итак, если в сфере цивилизации компьютер — это, по-види­мому, несомненное благо, то в сфере культуры пока преобладают негативные явления в этой области. И дело даже не в конкретных фактах, о которых мы говорили, но в более глобальных результа­тах: а не начинается ли реализация предсказаний писателей-фан­тастов об интеллектуальном превосходстве машины над челове­ком, о «бунте машин», о превращении человека в раба при компьютере? Автор знает, например, людей (и сам принадлежит к их числу), для которых поражение Каспарова в матче с компь­ютером — симптом, вызывающий тревогу. Будущее покажет, как справится человек с этой проблемой.

Следующей характеристикой образа жизни является темп су­ществования, определяемый числом событий и действий на еди­ницу времени. Историческая динамика темпа жизни очевидна: он постоянно увеличивается. В основе этого культурного процесса лежит развитие цивилизации. В первую очередь увеличиваются темп производства, его интенсивность. С помощью разного рода усовершенствований в этой области человек производит в единицу времени больше продукции, а значит, он волей-неволей должен работать все быстрее и быстрее. Именно неспешная работа земле­пашца за сохой или плугом породила хорошую русскую послови­цу: «Вскачь не пашут». Однако сельское хозяйство XX в. опроверг­ло буквальный смысл этой пословицы: пашут уже не только вскачь, но и на мощных тракторах, и сегодняшняя сельскохозяйствен­ная техника уже во многом построена на принципе конвейера, в котором темп труда задает движущаяся с определенной скоро­стью лента. (Думаю, большинство читателей хоть раз бывали «на картошке» и, вероятно, знают, что выдержать темп на комбайне или сортировочной машине — задача не из легких, и передохнуть почти что некогда.) С точки зрения цивилизации такой темп — благо, так как увеличивается производительность труда, а следо­вательно, и количество полезного продукта. Но человек как тако­вой, видимо, ничего не выиграл: к концу рабочего дня он устает точно так же, как уставал его далекий предок. Дело, пожалуй, даже ухудшилось: чисто физическая усталость дополнилась уста­лостью нервной.

Возрастание темпа производства увеличивает общий темп жиз­ни, конечно, не прямо, а опосредованно, через ряд промежуточ­ных ступеней, которыми являются транспортные средства, быто­вая техника, характер ведения домашнего хозяйства, система развлечений и т.п. Однако и без этих опосредований очевидно, что характер отдыха, например, соответствует характеру труда: действует «инерция темпа». Скажем, косарь (специально беру ту сельскую деятельность, для которой характерен довольно высокий, но все же не чрезмерный темп), возвращаясь с работы, чуть замедляет темп, дома не спеша умывается, обедает, отдыхает по возможности — темп нормальный, неизматывающий. Сравним с темпом современного человека, так или иначе, связанного с конвейерным производством (это необязательно, скажем, сборщик на заводе телевизоров, но и, допустим, чиновник, к которому потоком идут посетители): с работы скорей в магазин, скорей домой, скорей поесть, скорей к телевизору и т.д.

На темп жизни влияют, разумеется, и другие факторы, и связанные с цивилизацией, и собственно культурные. В частности, одним из них стала возросшая и все возрастающая регламентация жизни—в первую очередь общественной, а затем и личной. Возникло явление, которое С.Н. Паркинсон назвал «пунктуальство» — расчет времени до минуты и даже секунды. В жизни человека появился новый культурно-психологический фактор — опоздание. Сегодня мы так привыкли к нему, что уже не мыслим без него жизни и думаем, что он был всегда. Но куда можно было опоздать, например, в начале XIX в. и, главное, какие последствия влекло за собой опоздание? Крестьянин опоздать на работу не мог — он мог приняться за нее раньше или позже, но не опоздать. Вставать до свету его побуждал личный интерес, а не внешняя регламентация, даже в том случае, если речь шла об артельной работе. Дворянин типа, например, Онегина, живя в Петербурге, мог приехать в театр к середине представления — опозданием это тоже не было, а было нормой; в сельской жизни понятие опоздания вообще отсутствовало (вспомним, например, что Онегин с Ленским приехали на именины Татьяны к середине обеда). Дворянин начала XIX в. мог опоздать разве что на дуэль, но это уже случай особый и встречающийся не каждый день. Что же касается, например, церкви, то в нее вообще невозможно опоздать: можно не успеть к началу той или иной службы, но это уже ваше личное дело.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

члены компании
Поддерживает такую антиценность
Осмысляемые философией закономерности
Проблемы трудового коллектива как формы организации общественного бытия людей весьма основательно
человек крайне поверхностно осваивает множество разных культурных сфер