Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
|
“Тюрьма — это единственное место, где власть может проявляться во всей своей наготе и непомерности и подыскивать себе моральное оправдание”, — объяснял Фуко в 1972 году. “Именно это в тюрьме пленяет и восхищает: на сей раз власть перестает скрываться и маскироваться, а предстает как тирания, которая, будучи сама цинично доведена до самых мельчайших деталей. В то же самое время оказывается чистой и полностью “обоснованной”, потому что может всецело формулироваться внутри некой морали, которая и обеспечивает рамки ее осуществления, и тогда ее грубое тиранство проявляется как беспристрастное господство Добра над Злом, порядка над беспорядком”90. Но иногда — непредсказуемо, спонтанно, словно случайно (это был урок, который и Фуко и маоисты извлекли из Мая 1968 года) — силы хаоса могут выйти из-под контроля и вырваться наружу, захватывая Замок Совести, сокрушая фасад “морали”. Согласно маоистским левым, такие мгновения стихийных восстаний следует бережно взращивать, они должны возникать в результате последовательной агитации. “У Мишеля”, — вспоминал Жиль Делез годы спустя, — “была политическая интуиция: чувство, что нечто должно было произойти в конкретном месте и нигде более”. Делез был одним из самых крупных союзников Дефера и Фуко в ГИТ — родственной натурой, которая стала их философским товарищем по оружию. И хотя Делез сам был крупной величиной, он, тем не менее, относился к Фуко с определенным трепетом. “Он был каким-то провидцем”, — позднее объяснял Фуко. “Он видел, и, как и все, кто знает, как видеть, кто видит нечто и видит это глубоко, он считал, что увиденное им было невыносимым”91. Как показал ход дел (и документы, собранные ГИТ), условия содержания во французских тюрьмах зачастую были поистине невыносимыми: тюрьма была превосходным символом того, каким беспощадным может быть “правосудие”. Даже больше: французские тюрьмы в начале 1970-х годов представляли собой необыкновенно многообещающую практическую цель реформирования. Заполненные заключенными-маоистами, они были тем местом, где активисты могли разжечь пожар восстания, а ГИТ — разнести вести о нем по всей Франции92. “Мишель чувствовал, что в тюрьмах присутствовало определенное движение и волнение, которое вовсе не было незначительной проблемой”93, — вспоминал Делез. Итак, ГИТ начала работу. Делез помогал Деферу и Фуко собирать информацию. Они распространяли брошюры. Они с пристальным вниманием следили за тем, как преступники в Аттике, тюрьме на севере Нью-Йорка, организовали кровавое восстание, получившее широкое освещение во французской печати94. И они ждали. *** 9 декабря 1971 года в тюрьме в Тюле имела место вспышка насилия. Группа заключенных разграбила в тюрьме деревообрабатывающую мастерскую, другая — подожгла тюремную библиотеку; отдельные заключенные выбили оконные решетки и стали выбрасывать из окон кровати, стулья, посуду. Захватив одно из трех тюремных зданий, бунтовщики скандировали “Долой диктатуру!” и пели “Марсельезу”. Тюремный священник передал их основные требования: теплая вода в душевых и улучшение профилактики заболеваний полости рта. (Очевидная незначительность таких требований, повторявшихся во время бунтов и в других французских тюрьмах в эти годы, рассматривались Фуко в качестве свидетельства “избавления от вины” (“deculpabilisation”), показывавшего насколько низкими и “невинными” стали современные преступники)95. Услышав по радио новости о восстании, парижские маоисты принялись за работу, спланировав освещение восстания в прессе и организовав комиссию по установлению обстоятельств произошедшего. Тем временем в тюрьме начался еще один бунт. На сей раз полиция быстро нанесла ответный удар, установив контроль над тюрьмой и ранив при этом многих заключенных. Вскоре после этого в Тюль для проведения конференции прибыли Фуко и Жиль Делез. Один из тюремных врачей, психиатр по имени Юдит Рос, заявил о своей готовности под присягой описать душераздирающие подробности условий содержания в Тюле. Именно ради ее доклада Фуко и Делез созвали пресс-конференцию — как самоценного документа и как наглядного примера того, что авторитетный эксперт может решиться нарушить кодекс профессионального молчания, просто рассказав самым обычным языком о том, свидетелем чего он был96. По существу, ее тон был обезоруживающим: “Зрелище людей, закованных на неделю и более, приводило в уныние и причиняло мне боль. Я готова под присягой заявить о том, что с них не снимали наручники даже для еды. Из своего кабинета в лазарете я слышала, как они звали охрану, чтобы она их покормила... Некоторые очевидцы говорили мне, что на них проводили эксперименты, хотя сама я этого не видела”. Конечно, она видела достаточно, чтобы рассказать о том, что по сравнению с условиями содержания в Тюле смерть может показаться более приятной. “Я подтверждаю, что, когда я прибыла в Тюль, меня поразило то, как часто заключенные здесь пытались совершить самоубийство: вешались, резали вены, глотали ложки, вилки, осколки неоновых ламп и так далее”97. Это были именно те документы, которые всегда глубоко волновали Фуко — находил ли он их в Национальной библиотеке или же получал от кого-то вроде доктора Рос. “Вместо критики” тюрьмы как института, доктор Рос, отмечал Фуко с явным одобрением, просто описывала то, “что происходило в конкретный день, в конкретном месте, при конкретных обстоятельствах”. Невыразительным голосом, который странным образом напоминал одного из пустых рассказчиков Роб-Грийе, тюремный психиатр спокойно перечислял ужасающие подробности98. Во введении к выступлению доктора, опубликованном в “Нувель обсерватер”, Фуко суммировал наиболее шокирующие детали: “людям на несколько дней скованные по рукам и ногам... монотонное чередование наказаний и болеутоляющего, задержаний/впрыскиваний, карцера/валиума (о, этот успокоитель морали); двадцатилетние угонщики автомобилей превращались здесь в преступников на всю жизнь” (тезис, ставший центральным в “Надзирать и наказывать”); и — как мог Фуко не остановиться на этом факте? — “почти каждую ночь попытки самоубийства”99. *** В сущности, ГИТ посвятила этой теме свою четвертую — и последнюю — брошюру. Изданные в 1973 году “Галлимаром”, “Самоубийства в тюрьме”, как и предыдущие, должна была стать документальной брошюрой, в которой были собраны факты и воспоминания из первых рук, предлагавшиеся читателям с минимальными комментариями. Брошюра начиналась с таблицы, в которой были собраны факты о крайне высоком числе самоубийств — в 1972 году во французских тюрьмах было совершено 32 самоубийства. Расположив в хронологическом порядке все смертельные случаи, редакторы подробно описали каждый из них: повешение, передозировка наркотиков, отравление, глотание вилок и даже один случай самосожжения на матраце100. Однако первоначально планировалось составить брошюру из писем заключенного, известного как “Г.М.”. Продукт неблагополучной семьи (его отец был алкоголиком), Г.М. был тридцатидвухлетним гомосексуалистом, пристрастившимся к опиуму. Впервые осужденный в семнадцатилетнем возрасте, он побывал за это время более чем в десятке различных тюрем за различные преступления: воровство, изнасилование, торговля наркотиками. Его последний арест, описанный им в нескольких письмах, был подставой: тайные агенты вынудили его купить опиум. Вернувшись в тюрьму, он не скрывал своей страсти к мужчинам, а потом о его сексуальных пристрастиях узнала охрана. В результате, Г.М., приговоренный к одиночному заключению, повесился101. Не трудно понять, почему Фуко счел его письма восхитительными. Проза Г.М. была живой и острой, приправленной ссылками на авторов, которыми он восхищался (Бодлер, Р.Лэйнг), на любимую музыку (“Дорз”) — и кипящей ненавистью к своей судьбе. Он переживал свое существование как своеобразную “ловушку”, устроенную различными тюремными экспертами для того, чтобы с ним заниматься: “Возможно, они добрые люди, но они причинили мне столько зла”. Но, несмотря на четкое изложение мыслей, Г.М. удивительным образом лишен самости: как отмечал Фуко в небольшом комментарии, оставленном без подписи, письма “полностью переворачивают представление о том, как возникает навязчивость”, предлагая, таким образом, читателям удивительное в своей разоблачительности знакомство с тем, “о чем думает заключенный”102. Если письма Г.М. являются своеобразным руководством по тому, “о чем думает заключенный”, то помыслы его очень просты: он стремится (мало чем отличаясь от самого Фуко) “сбежать”, исчезнуть, пропасть. В разное время в своих письмах Г.М. мечтает о побеге в Индию, о присоединении к движению Харе Кришна, об ускользании от реальности, подобно одному из шизофреников Лэйнга, о наркотических путешествиях “вне времени и пространства”, о бегстве из тюрьмы, подобно Джорджу Джексону из “Черных пантер”. (Застреленный при побеге из тюрьмы в Калифорнии в 1971 году, Джексон был главным героем предыдущей брошюры ГИТ)103. Этот пассаж был опущен в урезанной версии интервью |
|
|
|
|
