<<<     ΛΛΛ     >>>   

От входивших в нее марксистов “Пролетарская левая” унаследовала классическое большевистское сочетание агитации и подпольной деятельности: она распространяла свое влияние через организации своих сторонников (вроде газеты “Коз дю пепль”), связанные с организациями народного фронта (вроде “Друзей “Дела народа””), и тайные вооруженные группы. Воспитанная на политических хайку председателя Мао, группа всерьез восприняла его знаменитую максиму о том, что “винтовка рождает власть”; они также приняли за чистую монету антииерархические и антибюрократические лозунги “культурной революции”. (Естественно, что большинство членов “Пролетарской левой”, поглощенное фантазиями о восстании, мало интересовалось суровой реальностью политической жизни Китая)38.

Одновременно “Пролетарская левая” унаследовала от студенческих бунтов Мая 1968 года подозрительное отношение к политическим партиям и склонность к прямому действию, воспламеняющему восстание. В этом духе в 1970 году группа пошла к рабочим, призывая их протестовать против повышения цен. В этом же году в группе возник диверсионный отряд, организовавший эффектный налет на “Фашон”, один из самых богатых бакалейных магазинов Парижа: тогда они отобрали паштет у богатых, чтобы отдать его бедным рабочим-иммигрантам39.

На первый взгляд, трудно понять, чем сектантская группа вроде “Пролетарской левой” с ее аскетическим рвением и фанатическим марксизмом могла привлечь Фуко. “Извержения теорий, политических споров, анафем, исключений, сектантства”, — признавался он в 1978 году, — “не только не заинтересовали меня, но даже вызвали сильнейшее разочарование”40.

Однако его тунисский опыт говорил ему о том, что определенные разновидности поверхностного доктринерского марксизма при определенных условиях могут иметь определенный смысл, играя роль своеобразного сорелевского мифа. Он также считал, что большинство активистов “Пролетарской левой”, как и большинство студентов-бунтарей во всем мире, в глубине души было “значительно ближе к Розе Люксембург, чем к Ленину”, — объяснял Фуко в 1970 году. “Они, скорее, полагались на спонтанность масс, а не на теоретический анализ” — или же на указания революционной элиты. Прежде всего, дерзкий стиль прямого действия “Пролетарской левой” прекрасно отвечал его новому интересу к восстанию, распаленному в Тунисе, восстанию, которое могло бы пробудить “тягу, вкус, способность и возможность абсолютного жертвоприношения”41.

Когда 1968 год подходил к концу, а работа в Венсене только начиналась, у Фуко возникло желание, как он объяснил позднее, поэкспериментировать с разновидностями политического действия, требовавшими “личного, физического участия, которое было бы реальным и ставило вопрос конкретно, точно и определенно. ... Тогда я попытался создать для себя такой способ, который позволил бы мне вернуться как к тому, что интересовало меня в безумии, так и к тому, что я увидел в Тунисе: то есть заново открыть опыт”42.

Проявлявший сходный интерес к “опыту” в 1930-х, Жорж Батай (книги которого, изъятые из продажи, внезапно стали модными среди французских студентов) приветствовал “внезапные взрывы бесконечных восстаний”, “взрывное волнение народа”, кровавые эксцессы “катастрофических сдвигов”. Точно так же Андре Глюксман в 1968 году приветствовал “безумие обновленной революции”. А через несколько месяцев другие лидеры “Пролетарской левой” призвали к “казням деспотов, всевозможным репрессалиям за все вековые страдания”43.

Но какое отношение к этому имеет Фуко? Разве его жажда “опыта” привела бы к одобрению “бесконечных восстаний”, “всевозможных репрессалий”, “безумия обновленной революции”?

***

Ответ был дан 23 января 1969 года. В тот полдень в Венсене Фуко присоединился к горстке других профессоров и примерно пяти сотням студентов и активистов, занявших административное здание и амфитеатр в новом университетском городке, который ранее открывался только для занятий. Этот захват должен был стать актом солидарности со студентами, занявшими кабинет ректора в Сорбонне за день до этих событий в ответ на появление полиции в университетском городке Парижа. Но, перефразируя хороший лозунг американского студенческого движения того времени, проблема не была проблемой. Суть, по-видимому, состояла в том, чтобы заново пережить творческую силу разрушения, повторить “Ночь баррикад”44.

За несколько дней до захвата зданий активисты организовали в Венсене ряд шумных демонстраций, чтобы “разоблачить миф о Венсене, миф об удивительной профессуре”. Они осудили экспериментальные собрания студентов и преподавателей (естественно, на самих же собраниях) как “огромную мистификацию”, создающую лишь видимость участия. “Власть профессоров”, — заявляли они, — “утратила законную силу”45.

“Долой Университет!”, — вмешалась “Пролетарская левая”, воскресившая также антиклерикальный лозунг Вольтера: “Раздавите гадину!”46.

Оккупация Венсена продлилась не более суток. Полиция атаковала административное здание в предрассветные часы 24 января. Все находившиеся внутри, включая Фуко, яростно сопротивлялись. Они завалили лестницы в здании столами, шкафами и стульями. В ответ полиция забросала окна гранатами со слезоточивым газом.

Кто-то сдался. Другие, в том числе и Фуко, искали убежища на крыше. Оттуда они начали бросать кирпичи в полицейских, собравшихся внизу.

Свидетели вспоминают, что Фуко ликовал в эти минуты, радостно швыряя камни, хотя и тщательно старался не запачкать свой красивый черный велюровый костюм47.

“Он был очень смел, внешне очень смел”, — вспоминал Андре Глюксман, сражавшийся с философом бок о бок той ночью: “Когда ночью прибыла полиция, он рвался в первые ряды, чтобы сражаться. ... Я был восхищен”48.

***

Сражение в Венсене ознаменовалось рождением нового Фуко: он больше не принадлежал к богеме, он стал оракулом крайне левых. Он также изменил свою внешность: живя в Тунисе, он уговорил Даниэля Дефера обрить его наголо — теперь его череп сиял как острие копья: годы спустя “Лондонское книжное обозрение” использовало знакомый образ в своей подписной кампании49.

Вскоре изменилась и его риторика. Встретившись с маоистами на их дискурсивном поле, как и десятью годами ранее, когда он присоединился к языковой игре структуралистов, Фуко в течение последующих лет эксплуатировал риторику классовой борьбы и авторитет председателя Мао.

Одновременно, как это ни парадоксально, он, играя роль ангажированного интеллектуала, привлек к себе почтительное внимание широкой французской публики.

Глюксман, со своей стороны, не так уж и удивился последней метаморфозе Фуко. “Для Франции это нормально”, — сказал он. “Сначала вы интеллектуал, а потом — борец. То же самое было и с Сартром”50.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Культура Миллер Д. Будьте жестокими 12 философии
Изменить сознание
Использовав средства массовой информации в качестве мегафона
50 интервью глюксмана 26 марта 1990 года
Интервью взяли именно у дефера информации тюрьмам”