<<<     ΛΛΛ     >>>   

«Истина, любовь, красота хотят быть евхаристическими»,— пишет Вяч. Иванов 12, под «евхаристией» имея в виду воплощённость.

Можно молчать во дни печальные великого поста. Но как молчать на Пасху? Как сдержать или брезгливо отбросить слова, идущие «от избытка сердца»? Да, чем больше человек ощущает глубину духа — тем больше уходит от внешних форм в безмолвие. Но после безмолвия написаны «Троица» Рублева, псалмы Давида, акафист Божией Матери.

По сути апофатическое, отрицающее богословие переходит в положительное тогда, когда задает себе вопрос Августина: «Что же люблю я, любя Тебя?» 13.

Уже вернувшись в мир обыденного опыта, человеческое сердце вспоминает о пережитом и в привычном мире испытующе подходит ко всему и спрашивает:

«Это с тобой я встретилось? Это в тебе причина моей тогдашней радости и теперешней неполноты?».

По глубокому замечанию В. Блейка, «ни один человек не может прямо от сердца говорить правду» 14. Кроме сердца, для со-общения требуется еще что-то: в том числе и слова, и некоторая филологическая воспитанность, советующая облекать переживаемую правду в слова именно такого круга, а не другого.

Откровение даст опыт Богопросвещенности, но — кроме редких случаев Боговдохновенности — оно не дает в придачу слова, необходимые для оформления этого опыта. Слова буквально приходится подбирать на улице. «Кто говорит,

9 Иванов В. Г., Гершензон М. Переписка из двух углов. М., 1991. С. 4.

10 Св. Василий Великий. Творения. Сергиев Посад, 1892. Ч. 6. С. 44.

" Бахтин М. М. Философия поступка/Философия и социология науки и техники. 1984—1985. М., 1986. С. 114.

12 Иванов В., Гершензон М. Переписка из двух углов. М., 19*91. С. 23.

13 Августин. Исповедь//Богословские труды (в дальнейшем—БТ). М., 1978. № 19. С. 162.

14 Цит. Мамардашвили М. Метафизика А. Арто//Литературная Грузия. Тбилиси, 1991. № 1. С. 190. тот кроме имен, взятых с предметов видимых, ничем иным не может слушающим изобразить невидимого»,— объясняет неустранимую немощь богословского языка преп. Ефрем Сирии 15.

Слова обступают память человека, пытающегося ословесить свой опыт. И у каждого слова есть свой «горизонт смыслов». Никакое слово само по себе, в своей отдельности и привычности не может точно попасть в цель, но многими словами можно — в порыве именующей любви — окружить тайну словами, ближе всего прикасающимися к ней. Наши «всеобщие» понятия слишком обширны, грубы и неточны, чтобы дать определения единичного бытия. В нашем мире нет слов, которые были бы приспособлены исключительно для приложения к Богу. Каждое из наших «пещерных» (в платоновском смысле) понятий мы привыкли видеть «ярлычками» на предметах нашего мира. И если слишком прямолинейно поставить знак равенства между любым из наших человеческих понятий и Богом — то Абсолют окажется вмещенным в ряд «денотатов», привычных для данного понятия. Бог не может быть категорией, Он вне нашего категориально-абстрагирующего мышления. Он единичен. Через различение вид-класс Его определить нельзя.

Но есть области бытия и жизни, где Он касается нашего мира и опыта — это граничные соприкосновения и может описывать богословие. Среди тех смыслов, которые в своем горизонте несет каждое слово богословия, оказывается некий, который не кажется слишком кощунственным, когда сквозь него пытаются опознать Творца.

Отсюда, с одной стороны, понято «многословие» молитв (когда новых и новых образов, слов и сравнений не хватает, чтобы передать чувства благоговения перед, например, тайной Богоматеринства, как в Акафисте). С другой — понятно, где же искать непосредственный предмет богословия.

Мы говорили о том, что Бог познается по своим действиям. Но любое действие свидетельствует не только о том, откуда оно исходит, но и о том, кто или что его воспринимает, в чем это действие отпечатывается. И если богословие возможно только потому, что Бог воз-действует на человека, то, значит, вопрос богословия есть вопрос о человеке.

«В человеке я вижу загадку богословия»,— писал константинопольский патриарх св. Фотий 16. Бог способен к бытию вне Себя Самого. «Он повсюду и не только рядом с нами — Он в нас»,— по слову христианского апологета 2-го века Минуция Феликса 17.

Бог касается человека — и человек меняется. Отсюда происходят два важных следствия. Первое — в Традиции совершается не передача рассказов об этом преображении, а передача самого преображения. Как бы ни были важны эти рассказы, но, по слову преп. Максима Исповедника — «Важнее быть, чем знать» 18. И второе — вхождение в традицию означает не сужение опыта человеческой мысли, познания и творчества, а, напротив, его принципиальное расширение.

Поскольку вера и Бог касаются не поверхности человека, а его сердца, то в Традиции происходит передача «сокровенного сердца человека» (1 Петр. 3, 4), «внутреннего человека» (2 Кор. 4, 16). Это человек, стяжавший в себе такие внутренние качества, которые сделали его прозрачным для действия и света Божественной благодати.

Человек Традиции — это человек, измененный религиозной реальностью. Человек научается быть таким, каким он еще не был 19.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Даже проповедовать ее как собственно церковную вот тут церковь уже должна предупредить это
богословия Кураев А. Догмат и ересь в христианском предании 7 человек
Но выводить отсюда необходимость отказа от догматического предания церкви все же было бы слишком поспешно качестве властен
Приписывает преданию формул