<<<     ΛΛΛ     >>>   

634

ла человека, превращая его из хищника в домашнее животное.

Вернемся, однако, к Спенсеру. Когда завершился этап, о котором мы только что рассказали, приветствие из жеста, выражающего чувства побежденного перед победителем, становится простым способом обращения от низшего к высшему. Теперь низший, уже выпрямленный, берет протянутую к нему руку повелителя и целует ее. Это — «рукоцелование». Но демократизация продолжается. И вот наступают времена, когда высший — притворно или искренне — начинает сопротивляться подобным символам открытого подобострастия. Черт побери! Мы все равны! И что же? Я, низший, беру руку господина и подношу ее к губам для поцелуя. Но он этого не желает и убирает руку. Я пытаюсь настоять на своем, а господин опять отнимает у меня свою руку. Из этой борьбы, напоминающей комический эпизод с участием Бастера Китона, элегантно рождается... рукопожатие, то есть остаток, или рудимент, эволюционировавшего, согласно Спенсеру, приветствия.

Следует признать: это объяснение не только остроумно, но и весьма близко к истине. И чтобы оно действительно стало истинным, необходимо выстроить подобный ряд сходных форм, но не путем гипотетически и случайно подобранных примеров, взятых из какого угодно момента, из истории какого угодно народа; необходимо, повторяю, выстроить такой ряд строго исторически, то есть не ограничиваясь констатацией сходства одной формы приветствия с другой, а показывая существующую между ними реальную генетическую связь, происхождение одного жеста из другого.

Итак, наше рукопожатие — пережиток, изживший свои функции рудимент. И то, что в нем уцелело от конкретного акта, и то, чем оно является на самом деле, — полная противоположность действия полезного, целиком исчерпывающего свое значение. В этом легко убедиться, обратившись к нашей манере приветствовать кого-то на улице, снимая головной убор, которая эволюционировала в свою более краткую форму — простое прикосновение кончиками пальцев к полям шляпы при встрече с близкими знакомыми. Путь, лежащий между этим пережитком, который также в скором времени исчезнет, и замысловатыми пируэтами, которые проделывали в воздухе украшенные пышным плюмажем причудливые головные уборы придворных гденибудь в Версале времен Людовика XIV, столь же далек,

635

как до Типперери. С тех пор и поныне и, вероятно, вообще на протяжении всей истории остается в силе закон, который я называю «убыванием церемонности». Вскоре мы увидим, что служит его основанием.

А пока сделаем некоторые выводы, имеющие весьма важное значение для наук о человеке и обществе.

Итак, у людей принято пожимать руки знакомым. Мы соблюдаем подобное установление, чтобы не навлечь на себя их гнев. Но в силу какой именно причины данный акт служит данной цели — пока неясно. Это полезное действие остается, по крайней мере в данном случае, непонятным для нас, его непосредственных исполнителей. Тем не менее, мысленно воспроизводя его историю, внимательно наблюдая эволюцию ряда предшествующих форм, мы обнаружили, что некоторые из них имели исчерпывающий и рациональный смысл и для тех, кто их совершал, и даже для нас — при условии, что нам удавалось перенестись в воображении в жизненные ситуации исторического прошлого. И как только мы открывали некую предшествующую форму, абсолютно для нас понятную, все последующие — вплоть до ныне существующей, рудиментарной — мгновенно обретали исчерпывающий смысл.

Далее, мы выявили форму, которая для нас уже устарела, а у многих народов еще встречается (когда слуга вкладывает ладони в руки своего господина), и я обратил ваше внимание, что «господство», «собственность», «превосходство» по-латыни выражаются словами in manu esse, а также manus dare, откуда происходит испанское mandar — «приказывать». Когда мы прибегаем к слову mandar, оно служит определенным целям, которые мы преследуем на известном этапе беседы, речи или письменного сообщения. Однако никто, кроме лингвистов, не понимает, почему такие реальности, как «распоряжение» и «приказ», называют именно этим словом. Чтобы понять его значение, а не просто механически повторять, необходимо проделать такой же в точности путь, какой мы прошли, изучая приветствие, а именно: восстанавливать любые предшествующие языковые формы до тех пор, пока не найдем такой, которую мы понимаем, которая сама по себе обладала бы смыслом. Manus — по-латыни «рука», но лишь пока применяет силу и воплощает власть. Приказ и, как мы еще убедимся, всякое распоряжение — это возможность власти, иными словами, средство или воздействие, необходимое для ее осуществления. Эта древняя форма открывает

636

смысл, который в рудиментарном, атрофированном, мумифицированном виде едва проскальзывает в нашей невнятной, повседневной и неопределенной форме mandar. Подобное действие с целью воскресить путем определенного рода фонетических и семантических операций в ныне бездушном и мертвом слове живой, трепетный, действенный смысл, которым оно когда-то обладало, и есть раскрытие его этимологии.

Здесь нас ждет еще одно важное открытие: этимологией обладают не только слова. У всех человеческих действий есть своя этимология, поскольку так или иначе прослеживаются обычаи.

Любое обычное действие, будучи человеческим, преобразуется в механическое требование к индивиду со стороны какой-либо группы людей и продолжает осуществляться как бы по собственной воле, по инерции, так что никто не в состоянии рационально определить его срок. Постепенно теряя смысл в силу использования, привычности всякого обычая, его форма изменяется до тех пор, пока не приобретет наконец того абсолютно бессмысленного вида, который характерен для рудимента. Слова имеют этимологию не потому, что они слова, а потому, что они — обычаи. Но все это заставляет нас признать и со всей категоричностью заявить, что в силу своей неумолимой судьбы и как член определенного сообщества человек — этимологическое животное. Следовательно, история есть не что иное, как колоссальная этимология, грандиозная система этимологических конструкций. История нужна нам и существует именно потому, что представляет собой единственную науку, способную обнаружить смысл человеческих деяний, суть самого человека.

Продвигаясь вперед в нашем достаточно скромном и кратком «опыте о приветствии», мы неожиданно пришли к своеобразной точке зрения на «все человеческое», согласно которой всемирная история — это колоссальная этимология. Этимология — конкретное имя того, что абстрактно принято называть «историческим разумом». Но мы сейчас уклонимся от столь широкой темы и продолжим анализ нашей частной проблемы. Мои высказывания, касающиеся теории Спенсера о происхождении рукопожатия, и дополнительные замечания — всего лишь схематическая модель требуемого эффективного и серьезного истолкования этого явления. Спенсер чересчур упростил суть дела. Прежде всего, его теория предполагает, что любое приветствие из-

637

начально происходит от почестей, которые низший воздает высшему. Однако сложное приветствие туарегов в великом безлюдье пустыни, длящееся три четверти часа, или же приветствие американского индейца, который встречу с представителем иного племени начинает с раскуривания с ним трубки — так называемой «трубки мира», — никак не обнаруживает различий положения взаимодействующих лиц. Следовательно, существуют приветствия, где изначально равный обращается к равному. И даже в современной манере здороваться, которая, должно быть, действительно происходит от взаимоотношений людей, занимающих разное общественное положение, постоянно дает о себе знать некий компонент равноправия, несмотря на то что автоматизм выветрил из данного акта всю непосредственность живого человеческого чувства.

Попутно заметим, что приветствие может быть адресовано не только людям, но и неодушевленным, символическим предметам. Так, мы воздаем почести знамени, кресту, гробу с умершим, которого несут хоронить. В известной мере всякое приветствие — это дань уважения, это «внимание», отсутствие которого вызывает гнев окружающих, поскольку означает «невнимание». Таким образом, приветствие — это и выражение преданности, и символ направленных на что-либо или на кого-либо чувств. Рассуждая о приветственных жестах, не будем забывать также о словах, которые принято произносить в подобных обстоятельствах. Туземцы басуто приветствуют вождя словами: Тата sevaba!—.что означает: «Привет тебе, хищный зверь!» И это — самое приятное из того, что они могут сказать. Как видно, у каждого народа свои пристрастия, ценности. Племя басуто предпочитает хищника. На их месте араб сказал бы: Salaam aleikum!— «Мир вам!», что соответствует еврейскому sehalom, a в христианском обряде — pax vobiscum. Римлянин говорил: Salve! — то есть «Будь здоров!», откуда и произошло наше «здравствуй» (salud), a также греческое khaire — «желаю тебе радости». Мы желаем ближнему доброго утра, доброго дня и доброй ночи — все подобные выражения имели в древности магический смысл. В Индии, напротив, утреннее приветствие, как правило, звучало так: «Надеюсь, ночью вас не очень донимали комары?»

Однако подобные сочетания жестов и слов, из которых состоит приветствие, а также смыслы, которые оно выражает: преданность, подчинение, уважение, радушие, — мо-

638

гут встречаться и действительно встречаются на каждом шагу в ходе общения, а значит, вовсе не в них заключается основополагающий признак приветствия. Приветствие являет нам свою суть чисто формально, а именно: оно предстает как исходный поступок, который мы совершаем, встречаясь с людьми, акт, предваряющий остальные поступки по отношению к ним, входящие в наши намерения. Итак, приветствие — это начинание, исходный акт; это даже не сам поступок, а прелюдия к какому бы то ни было поступку.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Общество это некая как бы природа
ОртегаиГассет Х. Человек и люди современной философии 2 внимание
Под могучими ударами воинственных приветствий
Смелая нащупать в определенном типе фактов предельный феномен реальность человек реальности
Как человеческая жизнь